РОЗОВАЯ ШЕЛКОВИЦА

В нашем селе у каждого дома было свое дерево. Кроме множества плодовых деревьев и обширных виноградных шпалер у каждой семьи было свое особенное дерево – с ним дом обретал полноценный вид, да еще и составлял духовную общность.

ДЕРЕВОМ НАШЕГО ДОМА БЫЛА ШЕЛКОВИЦА – наша громадная, ширококронная, летящая в небо шелковица. Она наделяла особым обаянием наш одноэтажный старый дом, с дымоволоком, с навесной верандой, и являлась для всех нас упованием и гордостью. Одним из добрейших и плодороднейших в мире деревьев была она, и не только дарила нам с начала и до середины лета ароматные плоды, но все лето в ее прохладной тени играли малыши, трудились и отдыхали взрослые. В ее огромном дупле бабушка бережно укладывала бесчисленные инструменты отца–башмачника и свои орудия – для вязания, тканья ковров и карпетов. Ее сладкие как мед спелые плоды к концу мая были белыми-пребелыми, в середине июня – неописуемо красивого розового цвета, а в конце июля наливались сказочным цветом и блеском самого темного в селе вина…

Кто и когда посадил нашу шелковицу, никто в нашем роду точно не знал. Старшая из отцовских сестер рассказывала, что некогда наша прабабка Ашхен ази, собирая на лугу траву сибех, нашла зеленый юный саженец, осторожно выкопала, принесла и посадила во дворе. Говорили также, что этот сорт шелковицы растет только в Зангезуре, и, вероятно, как-то прилетевший оттуда розовый скворец в некий далекий день случайно спустился к нам во двор, напился воды и, когда чистил клюв на краю ушата с водой, крохотная косточка шелковицы упала на землю - и весной пришла в мир будущая царица нашего двора… Согласно третьей версии, наш прадед Мухси Вардан, возвращаясь из Иерусалима, купил на тавризском рынке молодой саженец…

В конце весны, когда созревал первый "лик" плодов шелковицы, начинали множиться не только наши заботы, но и соседских ребятишек. Бабушка возгласами вперемежку с проклятиями то и дело отгоняла стаи налетавших на дерево розовых скворцов и регулярно, раз в три дня, заставляла подниматься на громадное дерево одного из ловких соседских мальчишек. Со всех поочередно встряхиваемых ветвей сыпались на землю ягоды, которые невозможно было объять даже самой большой в мире скатертью, и ребятня всего квартала хочешь не хочешь собирала их до вечера. Хитрюга Зарик, которую уже не прельщала даже перспектива отведать обещанной бабушкой вкусной яичницы, иногда выворачивала шею к их дому и демонстративно восклицала:

– Да, да-а-а!.. Иду, иду, мамочка…

– Да чтоб тебе пропасть, – возмущалась бабушка, – да кто ж тебя зовет, что идешь. Сказала же тебе мать - останься и помогай, а ты опять удираешь?..

И мы собирали и собирали туту. Бабушка не позволяла пропасть ни одной ягодке, и через несколько дней сочные плоды становились медоточивым дошабом, прозрачной как слеза пузырящейся водкой или сушеной, пропитанной солнечным вкусом тутой, которую круглый год мы вкушали вместе с родными, соседями и гостями…

ОКНА МАЛЕНЬКОГО СЕЛЬСКОГО КИНОЗАЛА вдруг стали темно-красными, и потому демонстрировавшийся в дневной час кинофильм "для школьников" более четко отразился на экране.

– Говорят, солнце меркнет, – ужасающий шепоток прошелестел по залу и вернулся.– Больше солнца не будет…

Сестра заплакала, я страшно побледнел. Мы в первый раз пришли в кино без взрослых.

– Что эти сукины дети вытворяют? Наверняка атом на нас наслали, – увидев с большой скоростью двигавшееся с юга к селу пожарообразное "красное море", сказал, устрашенно вздохнув, мой дед, работавший на производственном участке по обработке молока на краю села.

"Сукины дети", конечно, были американские капиталисты – заклятые враги коммунизма, а "атом" – естественно, ядерная бомба.

– Да нет, отец, что ты, – парировала моя мать, помогавшая ему. – Бомбу бросают с неба самолетом или отправляют по суше... – Это красный ветер пустыни, не помнишь, однажды давно точно такой же дул.

Целый час мы просидели в закрытом кинозале, пока наконец нам не разрешили выйти из клуба. Сельские улицы, дома и деревья изменились неузнаваемо: на деревьях почти не осталось листьев, а оставшиеся были изодраны в клочья. Словно опустошающая туча саранчи пронеслась по нашему ущелью… А когда мы пришли домой, бабушка напоила нас чаем и наставляла:

– Говорят, ветер будет усиливаться, пейте и ложитесь спать. Сон-то мой в руку оказался – видела ведь, будто с горы Камотдар, что напротив, стая огромной саранчи, каждая величиной с крысу, спускается…

В полночь мы все проснулись от напоминавшего свирепый раскат грома взрыва и последовавшего затем грохота. Дед мой как был, в белом ночном белье, вскочил с постели:

– Не бойтесь, это шелковица упала… Ох-ох-ох… Хорошо еще в сторону ущелья упала, а не то дом наш порушила бы…

Ранним утром перед нами предстала ужасающая картина. Наша летящая в небо гордая шелковица лежала опрокинутая навзничь, во дворе, по направлению к ущелью, ее древний дуплистый ствол был сокрушен, а сорванные ветром ветви с ранеными листьями тихо дремали, притулившись к земле…

Бабушка запела старинную скорбную песню, а мы, дети, горько–горько заплакали навзрыд.

Дедушка рассердился:

– Послушай, что ты причитаешь, словно человек помер? Бога благодари, что на дом не рухнула…

И вправду, розовая шелковица упала в единственно верном направлении – к ущелью. Упала так, что не повредила ни одному дому – ни нашему, ни двум соседским. Месяц назад она вручила нам последний урожай и с достоинством ждала своей кончины. Я был уверен, что наша старая и мудрая шелковица даже предчувствовала собственную гибель.

Домашние во главе с дедом несколько месяцев рубили и рубили последнее, оставшееся от шелковицы наследство – дрова, которыми мы под завязку заполнили наш дровяник, тонирную, часть хлева и сеновала, устлали поленницами все кровли и которые согревали нас целых семь лет…

– Видали, как прожила жизнь наша шелковица, – сказал однажды с грустью мой дед. – И деревья похожи на людей. Приходят в мир, творят добрые дела и умирают. И даже после смерти люди вспоминают их…

2013, август

Севан

Перевод с армянского Анаит ХАРМАНДАРЯН