В пронзившем темноту луче света, кружась, плавно и неизъяснимо красиво падал белый пух… Перья простреленной подушки из убогого скарба того, кто шел на Голгофу? Или слезы ангела с опавшими крыльями, смотрящего на страшную картину бесчеловечности одних человеков и трагедии других?..
Спектакль, поставленный в Драматическом театре Аштарака по пьесе Артура Миллера «Это случилось в Виши» Гором МАРКАРЯНОМ и ставший одним из ярчайших проявлений сезона, называется «42 — 24. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ…».
«Виши» — это везде…
ДЕЙСТВИЕ ПЬЕСЫ МИЛЛЕРА О ПРЕСЛЕДОВАНИЯХ И УНИЧТОЖЕНИИ ФРАНЦУЗСКИХ ЕВРЕЕВ, ПРОИСХОДИТ В 1942 ГОДУ. Прецедент имеет место в Виши, но может произойти где угодно. Виши — это везде. А варварство и фашизм национальной принадлежности не имеют. Как страх и насилие, доблесть и самопожертвование. Этим тезисам вослед драматургу неукоснительно и скрупулезно следует режиссура. Режиссура большого гуманистического высказывания — в спектакле нет и тени прямых аллюзий с Геноцидом армян 1915 года, которые по нынешним временам некоторые назвали бы спекуляцией. Они возникают — не могут не возникнуть — сами собой. И глядя на то, как судорожно, со всхлипами, реагирует на «42-24…» зритель, нет-нет, возникает уверенность: «ремонт» Цицернакаберда — пустая штука. Впрочем, сейчас не об этом…
Чтобы дипломная работа выпускного курса ГИТиК-а стала хитом сезона — это редкость. И уж совсем экзотичен тот факт, что актуальнейший во всем многообразии смыслов спектакль был поставлен совершенно «без умысла».
«В этот раз в моей мастерской в институте оказалось больше чем обычно парней. Я лихорадочно искал пьесу с большим количеством мужских ролей для дипломной работы, сроки поджимали, до экзамена рукой подать. И тут возникла пьеса «Это случилось в Виши» — сплошь мужчины! Мы начали работать, и текст меня буквально захватил — никого не убивают, по крайней мере пока, а точно настолько, что остается лишь содрогнуться», — говорит Гор Маркарян.
Он делает зрителя вовлеченным в адский круг спектакля с его первой минуты настолько, что не продохнуть: публика сидит в почти тесной близости с актерами. У образовавшегося коридора есть вход и нет выхода. Точнее, есть вторая дверь, которая захлопывается поочередно за каждым персонажем — навсегда. «Проверка документов» — лишь первый шаг на пути в печи крематория… Более чем скупое оформление — обшарпанные кресла зала ожидания и старя тумба с раковиной. Вода из ржавого крана капает непрестанно — прямо в зрительский мозг. Бьют в глаза всполохи света — с помощью световых сигналов невидимая «машина» дает команды, управляя своими жертвами. А когда уже хочется крикнуть: «Выключите этот свет, закройте кран — я всего лишь зритель, мне-то за что?», приходит вопрос — а их за что?
За то, что они — евреи… Или армяне… Или тутси… Разве это имеет значение для идеологов чьего-то небытия?
Чтобы по-своему обобщить ситуацию и смысл, режиссер лишает арестантов имен собственных. Просто Бизнесмен, просто Актер, просто Официант… Внешнего действия в пьесе практически нет. «42 -24…» — спектакль очень актерский. Именно исполнителям предстояло через диалоги раскрыть и характеры персонажей, и их представление о том, что же на самом деле происходит. И это не просто режиссерское «безумство храбрых», почти авантюра — браться за такую пьесу, имея в виду студентов. Это титанический труд, особенно, учитывая результат.
Не все роли здесь имеют одинаковое значение, но у каждого получился убедительный и содержательный образ — нахальный и напористый Коммерсант; эмоциональный и рефлексирующий Актер, которому предлагали уехать, бежать, «Но как уедешь, если тебе предложили Гамлета?»; Официант, объятый страхом; держащийся из последних сил; Электромонтер, пытающийся объяснить причину войны с точки зрения классовой борьбы… Трагическое положение выявляет истинную суть людей, стоящих перед смертью, цепляющихся за любую возможность спастись и одновременно уговаривающих себя, что все не так страшно. Лишь Врач, усталый и умный, все понимает и не склонен к самообману. Единственному немцу, майору, отозванному с фронта по ранению, эсэсовские акции и методы не по вкусу, но это не мешает ему беспрекословно исполнять приказ, отнимая жизни. Все эти состояния — липкий страх, робкий протест, покорность обреченной жертвы, все эти персонажи не просто выявлены — они вылеплены и сыграны с напряжением, которое буквально электризует зрителя.
ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ОТДЕЛЬНО В СПЕКТАКЛЕ СТОЯТ ДВА ИСПОЛНИТЕЛЯ — актеры, пришедшие на помощь дипломникам, чтобы стать жемчужинами ансамбля. У Манвела Саркисяна буквально два прохода, но как он их делает! В прямой спине и породистом лице его офицера-француза уверенное достоинство человека, сделавшего свой выбор в пользу силы, в его взгляде снизу вверх и немногословности — осознание, что выбор этот подлый. И эту драму, ничтожную на фоне разворачивающейся трагедии, актер успевает рассказать.
Центральный персонаж — австрийский князь фон Берг, арестованный по недоразумению. В исполнении Миши Акобяна он предстает, на первый взгляд, молодым «ботаником», обожающим музыку. Но с каких неожиданных сторон персонаж раскрывается по ходу действия!
«Именно потому, что это так невообразимо подло… — на этом держится их власть. Совершая нечто невообразимое, они нас этим гипнотизируют! Они это делают не потому, что они немцы, а потому, что они ничто, пустое место. Такова примета нашего века: чем призрачнее твое существование, тем больше ты должен впечатлять. Я так и вижу, как они обсуждают все это друг с другом, как они себя хвалят за… прямодушие… У них поэтическая натура, они стремятся создать новую аристократию, аристократию тоталитарного хамства. Они открыли новые горизонты. То, что мы раньше считали человеком, исчезнет с лица земли… Я готов сделать все, чтобы этого не видеть»… С какой тонкостью человека непотопляемой культуры произносит актер свои обличительные монологи! И лишь однажды прорвется в его герое природный аристократизм — в окрике: «Hände! Руки!» в ответ на бесцеремонный полицейский жест. Истинную силу же он обретает с осознанием своей ответственности, с пониманием того, что пассивное неприятие зла не препятствует преступлениям, возможно даже содействует им. В одной из кульминационных сцен спектакля фон Берг остается один на один с Немецким офицером — они молча стоят друг перед другом, и в этом немом, но напряженном диалоге побеждает князь. Внутреннюю трансформацию своего героя Миша Акобян играет настолько эмоционально точно, что способность рефлексирующего «ботаника» на героический поступок ни у кого не вызывает сомнения.
…Вот уводят сыгранного со щемящей пронзительностью безымянного Мальчика, посланного матерью, чтобы продать их единственную ценность — обручальное кольцо. Вот Старый еврей, молча просидевший в углу все действо, падает на колени — «Господи, ты это видишь!». И также, как в пронзившем темноту луче света, кружась, плавно и неизъяснимо красиво падал белый пух — все-таки полностью принести себя в жертву актерам Гор Маркарян не мог — откуда -то сверху, с самых колосников, начинают сыпаться головные уборы всех мастей. Еще минуту назад прожектор выхватил их в квадрате стены — шляпу, кепку, вязанную шапочку, кипу… То, что осталось от человека, вошедшего в проклятые двери. Теперь под рыдающую лирическую ноту музыки Нарека Космоса они падают сверху — их десятки, сотни, они покрывают сцену и взывают к зрителю. Какой страшный, прекрасный и переворачивающий душу финал!.. Как вдруг с воплями и криками в сопровождении автоматчиков на сцену врывается «толпа женщин и детей -палестинцев» — эстетная метафора сменяется секундами почти документальными…
«42 -24. Это случилось…». Несмотря на все «никогда больше» — это случается. И это может случиться еще не раз. «А потому, дорогой зритель, осуши слезы и включи голову!», — словно говорит Театр.
