У подруги погиб на фронте сын, она узнала об этом в день его 19-летия. Первое время ее держали на снотворных, потом с ней работал психолог. Сегодня она на поверхностный взгляд производит впечатление человека оправившегося — говорит, улыбается, что-то увлеченно рассказывает, иногда даже смеется.
А ПОТОМ ВДРУГ СМЕХ ОБРЫВАЕТСЯ РЫДАНИЕМ, или она просто замолкает на полуслове и склоняется над телефоном, где смотрит фотографии своего мальчика. После чего всегда звучит один и тот же вопрос: «Почему? За что?» Все, кто оказывается с ней рядом, стыдливо прячут глаза — что на это ответить? И все мы понимаем, что ее преувеличенная говорливость и смех — это способ создать иллюзию жизни там, где образовалась кровоточащая рана, поменять местами эмоцию и реакцию в надежде, что это сработает. Улыбнуться не потому, что хорошо, а совершить соответствующее движение мышцами, чтобы обмануть мозг. Но эта точка опоры до того хрупка и ненадежна, что достаточно малейшего повода (или даже без), чтобы она исчезла и снова наступил мрак.
Не верьте кажущемуся спокойствию матерей, потерявших сыновей на войне. Можно верить их мужеству, но не их спокойствию и улыбкам.
По поводу прошедшего в Ереване фестиваля вина высказались практически все, причем мнения радикально противоположные. Одни — резко против, другие — за. И у тех и у других можно найти разумные аргументы. Я думаю, мы все просто должны понимать, что есть наши соотечественники, за фасадом показного спокойствия и мужества которых клокочет чудовищная боль, и эта боль наша общая. Что мы можем сделать — не резать по живому.
И музыка Баха — музыка, и задорный джаз — музыка. И лирическая песня — песня, и развеселая частушка — песня. И вальс военных лет — танец, и разудалый гопак — танец. И вино, которое пьется в минуты веселья и в минуты грусти, задумчивости — то же вино. Мы же можем оставаться разборчивыми людьми, правда?! Что вовсе не значит не быть музыке, песням, танцам и вину…
А ПОТОМ ВДРУГ СМЕХ ОБРЫВАЕТСЯ РЫДАНИЕМ, или она просто замолкает на полуслове и склоняется над телефоном, где смотрит фотографии своего мальчика. После чего всегда звучит один и тот же вопрос: «Почему? За что?» Все, кто оказывается с ней рядом, стыдливо прячут глаза — что на это ответить? И все мы понимаем, что ее преувеличенная говорливость и смех — это способ создать иллюзию жизни там, где образовалась кровоточащая рана, поменять местами эмоцию и реакцию в надежде, что это сработает. Улыбнуться не потому, что хорошо, а совершить соответствующее движение мышцами, чтобы обмануть мозг. Но эта точка опоры до того хрупка и ненадежна, что достаточно малейшего повода (или даже без), чтобы она исчезла и снова наступил мрак.
Не верьте кажущемуся спокойствию матерей, потерявших сыновей на войне. Можно верить их мужеству, но не их спокойствию и улыбкам.
По поводу прошедшего в Ереване фестиваля вина высказались практически все, причем мнения радикально противоположные. Одни — резко против, другие — за. И у тех и у других можно найти разумные аргументы. Я думаю, мы все просто должны понимать, что есть наши соотечественники, за фасадом показного спокойствия и мужества которых клокочет чудовищная боль, и эта боль наша общая. Что мы можем сделать — не резать по живому.
И музыка Баха — музыка, и задорный джаз — музыка. И лирическая песня — песня, и развеселая частушка — песня. И вальс военных лет — танец, и разудалый гопак — танец. И вино, которое пьется в минуты веселья и в минуты грусти, задумчивости — то же вино. Мы же можем оставаться разборчивыми людьми, правда?! Что вовсе не значит не быть музыке, песням, танцам и вину…
