«…Меня раздаривают щедро –
Моё веселье и слова.
Я чью-то душу чище ветра
Отмою, чтоб была жива.
А если завтра боль уложит
В постель или беда пригнет,
Что ж, завтра кто-нибудь, быть может,
Хоть искру смеха мне вернет».
РАЗМИК ДАВОЯН САМ СЕБЯ РАЗДАРИВАЛ ЩЕДРО. Его Слово. Его смех — квинтэссенция этой огромной энергии таланта и витальности, которая казалось неиссякаемой. Но он ушел.
Если правда, что художника губят замыслы, которым он не дал осуществиться, то Размика Давояна эта чаша минула. Теперь, с осознанием того, что его больше нет, приходит и осознание — им сделано то, что, кажется, не выше даже, а вне человеческих сил. Поэт и в Армении — больше чем поэт… Почти 20 поэтических сборников — на армянском, русском, английском, чешском. Проза и публицистика. Научные исследования — от Туманяна до эпоса «Давид Сасунский», который он начал перелагать на современный армянский язык. Теории — от попытки найти коэффициент творческой энергии до попытки положить конец войне в мировом масштабе. Порой они казались романтическими и даже наивными, но они были сутью его жизненной философии. Он вообще был романтиком — возможно, последним романтиком. А потому теории свои пытался воплотить в жизнь со всей присущей ему энергией. Эту энергию он щедро тратил и на какие-то бесконечные общественные советы и комитеты, работал по давояновски бурно и на должности председателя Союза писателей, и в союзе «Амазгаин» АРФД. Трижды лауреат Государственной премии, кавалер орденов Святого Месропа Маштоца и «Святые Саак и Месроп» Армянской апостольской церкви, почетный гражданин Еревана.
Но в первую и главную очередь своих ипостасей публичного, партийного и общественного деятеля Размик Давоян был — настоящий Поэт. Поэт, слово которого стало песней. Великий критерий поэзии — подарить своему народу песню.
Не припомню кто, не скажу когда…
Боль земли в душе.
А душа – горда.
И земля моя – боли нет больней,
– Позабыв свою, думала о ней…
В горле комом – страх, впереди – беда.
Не припомню кто, не скажу когда.
«В его произведениях рождаются травматическая память и напряженное ожидание еще более худшего. Поэзия культур, переживших большую трагедию, всегда подвержена опасности – в том смысле, что может оказаться непонятой всеми теми, кто не ведает об этой трагичной судьбе, и в результате мы будем иметь музыку, которая может быть оценена только внутри этой определенной культуры. Стихи Размика Давояна, кажется, избежали такой судьбы, обретя доступность, преодолевающую этот барьер. Но самое потрясающее в его поэзии – это то, что она проникнута одновременно ликованием и напряженной меланхолией: испытываешь некий постоянно обновляющийся восторг, возникающий от сочетания исключительной духовной плотности и удивительной простоты поэтического изложения», — писал литературный критик Уильям Херберт в связи с изданием стихов Давояна в Британии, на английском языке.
«Когда-то лондонская «Тайм» сделала со мной интервью, и был задан вопрос – вы поэт двух веков, какой из них был лучшим для поэзии. Тогда я ответил – оба хуже. Ведь порой самые высокопоставленные люди объявляют, что сегодня – не время поэзии. Если бы властителями были бы нормальные люди, которые думают о стране, о национальных корнях, духовных ценностях нации, все было бы по-другому. Потому что на самом деле все времена — для поэзии. Нет такого человека, в душе которого не нашлось бы для нее укромного, интимного уголка. Искусство – это как природные четыре стихии, как солнце, воздух, земля и вода. Это непреложная необходимость человеческого бытия», — говорил сам поэт.
В нашем семейном архиве есть две фотографии, которые десятки раз публиковались в различных изданиях и демонстрировались с экрана телевизоров. На одной лавочке в парке сидят корректоры «Гракан терт» Размик Давоян, Рубен Овсепян и мой отец. На этих мальчишек со своей вечной полуулыбкой смотрит Амо Сагиян. На другой, сделанной перед зданием Союза писателей – та же экспозиция. Только вместо Амо Сааковича — Паруйр Севак. Это фотографии- эмблемы. Знаки преемственности поколений, почвы и судьбы. Размик Давоян — сын того поколения, которое было очевидцем армянского Геноцида, застоя и представитель поколения, захватившего советскую Оттепель. Оттого в его поэзии абсолютно органически сливаются звенящая лирическая нота и эпическая национальная монументальность. Оттого в его поэзии есть свет, идущий не на человека, а от человека. Оттого он так болезненно трагически переживал день сегодняшний.
«ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ У НАС СЕГОДНЯ, ЭТО НЕ ПРОСТО БЕЗУМИЕ. Это колоссальная и упорная работа — по истреблению, уничтожению всех корней нации. Я даже не знаю, какими словами это охарактеризовать. Знаю только, что они – неучи. Им кажется, что надо отбросить в сторону все армянское, чтобы соответствовать «мировому стандарту». А этот стандарт формируется объединением таких же неучей, как они сами. Наши неучи бензопилой режут все корни нации – образование, истоки национальной истории и нашей церкви. Но ведь любое человеческое объединение, являющееся народом и страной, будь то Франция или Эфиопия, стало таковым благодаря своей индивидуальной и неповторимой системе ценностей. А когда ты не то чтобы не намеренно, а меряно, огромными скоростями и пудами стремительно топчешь, уничтожаешь, сжигаешь все то, что составляет твою самость, это низводит тебя до огромной массы отбросов цивилизации.
Сегодня у нас нет власти – есть группа дикарей, которая хочет как можно быстрее сорвать свой куш. Они наступают, порой почва уходит у них из-под ног, но они тут же меняют направление. И вся страна живет по законам этой пустой, ведущей в никуда игры. И все это только ради того, чтобы как можно быстрее и как можно больше содрать. Формы шкурничества бывают разные – у этих исключительно подлые. Их заграничные покровители заказали разрушать страну, стравливать между собой народ, и они взяли под козырек. Мы упорно развивались, а наш имидж в мире был поднят до максимума. Я присутствовал на службе в Ватикане в честь Нарекаци — удержать слезы было невозможно! Какое было единение Армении и Спюрка! А потом Папа Римский приехал в Ереван и возложил цветы к памятнику на Цицернакаберде, и в присутствии руководителей России и Франции наш президент зачитал декларацию, что Армения становится флагманом борьбы с международным терроризмом. Где все это? Что сделают для страны эти ничтожества со своими крысиными играми!», — он говорил это еще до войны. До войны, которую он, не в пример своим друзьям, целому поколению людей, которые строили страну и ее культуру, увидел и пережил. Как увидел и пережил уход своего сына, чудесного, прекрасного Мгера, который с первой Карабахской войны вернулся, а до второй не дожил. Теперь они вместе. Они смотрят на нас оттуда, сверху — и, может быть, даже простят…
По не специально иронии судьбы именно довлеющие трагические условия обеспечивают историческую роль поэзии. Такой Поэзии, рыцарем которой был Размик Давоян — Поэзии, которая может говорить от имени личности и народа, нации и рода.
РАЗМИК ДАВОЯН САМ СЕБЯ РАЗДАРИВАЛ ЩЕДРО. Его Слово. Его смех — квинтэссенция этой огромной энергии таланта и витальности, которая казалось неиссякаемой. Но он ушел.
Если правда, что художника губят замыслы, которым он не дал осуществиться, то Размика Давояна эта чаша минула. Теперь, с осознанием того, что его больше нет, приходит и осознание — им сделано то, что, кажется, не выше даже, а вне человеческих сил. Поэт и в Армении — больше чем поэт… Почти 20 поэтических сборников — на армянском, русском, английском, чешском. Проза и публицистика. Научные исследования — от Туманяна до эпоса «Давид Сасунский», который он начал перелагать на современный армянский язык. Теории — от попытки найти коэффициент творческой энергии до попытки положить конец войне в мировом масштабе. Порой они казались романтическими и даже наивными, но они были сутью его жизненной философии. Он вообще был романтиком — возможно, последним романтиком. А потому теории свои пытался воплотить в жизнь со всей присущей ему энергией. Эту энергию он щедро тратил и на какие-то бесконечные общественные советы и комитеты, работал по давояновски бурно и на должности председателя Союза писателей, и в союзе «Амазгаин» АРФД. Трижды лауреат Государственной премии, кавалер орденов Святого Месропа Маштоца и «Святые Саак и Месроп» Армянской апостольской церкви, почетный гражданин Еревана.
Но в первую и главную очередь своих ипостасей публичного, партийного и общественного деятеля Размик Давоян был — настоящий Поэт. Поэт, слово которого стало песней. Великий критерий поэзии — подарить своему народу песню.
Не припомню кто, не скажу когда…
Боль земли в душе.
А душа – горда.
И земля моя – боли нет больней,
– Позабыв свою, думала о ней…
В горле комом – страх, впереди – беда.
Не припомню кто, не скажу когда.
«В его произведениях рождаются травматическая память и напряженное ожидание еще более худшего. Поэзия культур, переживших большую трагедию, всегда подвержена опасности – в том смысле, что может оказаться непонятой всеми теми, кто не ведает об этой трагичной судьбе, и в результате мы будем иметь музыку, которая может быть оценена только внутри этой определенной культуры. Стихи Размика Давояна, кажется, избежали такой судьбы, обретя доступность, преодолевающую этот барьер. Но самое потрясающее в его поэзии – это то, что она проникнута одновременно ликованием и напряженной меланхолией: испытываешь некий постоянно обновляющийся восторг, возникающий от сочетания исключительной духовной плотности и удивительной простоты поэтического изложения», — писал литературный критик Уильям Херберт в связи с изданием стихов Давояна в Британии, на английском языке.
«Когда-то лондонская «Тайм» сделала со мной интервью, и был задан вопрос – вы поэт двух веков, какой из них был лучшим для поэзии. Тогда я ответил – оба хуже. Ведь порой самые высокопоставленные люди объявляют, что сегодня – не время поэзии. Если бы властителями были бы нормальные люди, которые думают о стране, о национальных корнях, духовных ценностях нации, все было бы по-другому. Потому что на самом деле все времена — для поэзии. Нет такого человека, в душе которого не нашлось бы для нее укромного, интимного уголка. Искусство – это как природные четыре стихии, как солнце, воздух, земля и вода. Это непреложная необходимость человеческого бытия», — говорил сам поэт.
В нашем семейном архиве есть две фотографии, которые десятки раз публиковались в различных изданиях и демонстрировались с экрана телевизоров. На одной лавочке в парке сидят корректоры «Гракан терт» Размик Давоян, Рубен Овсепян и мой отец. На этих мальчишек со своей вечной полуулыбкой смотрит Амо Сагиян. На другой, сделанной перед зданием Союза писателей – та же экспозиция. Только вместо Амо Сааковича — Паруйр Севак. Это фотографии- эмблемы. Знаки преемственности поколений, почвы и судьбы. Размик Давоян — сын того поколения, которое было очевидцем армянского Геноцида, застоя и представитель поколения, захватившего советскую Оттепель. Оттого в его поэзии абсолютно органически сливаются звенящая лирическая нота и эпическая национальная монументальность. Оттого в его поэзии есть свет, идущий не на человека, а от человека. Оттого он так болезненно трагически переживал день сегодняшний.
«ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ У НАС СЕГОДНЯ, ЭТО НЕ ПРОСТО БЕЗУМИЕ. Это колоссальная и упорная работа — по истреблению, уничтожению всех корней нации. Я даже не знаю, какими словами это охарактеризовать. Знаю только, что они – неучи. Им кажется, что надо отбросить в сторону все армянское, чтобы соответствовать «мировому стандарту». А этот стандарт формируется объединением таких же неучей, как они сами. Наши неучи бензопилой режут все корни нации – образование, истоки национальной истории и нашей церкви. Но ведь любое человеческое объединение, являющееся народом и страной, будь то Франция или Эфиопия, стало таковым благодаря своей индивидуальной и неповторимой системе ценностей. А когда ты не то чтобы не намеренно, а меряно, огромными скоростями и пудами стремительно топчешь, уничтожаешь, сжигаешь все то, что составляет твою самость, это низводит тебя до огромной массы отбросов цивилизации.
Сегодня у нас нет власти – есть группа дикарей, которая хочет как можно быстрее сорвать свой куш. Они наступают, порой почва уходит у них из-под ног, но они тут же меняют направление. И вся страна живет по законам этой пустой, ведущей в никуда игры. И все это только ради того, чтобы как можно быстрее и как можно больше содрать. Формы шкурничества бывают разные – у этих исключительно подлые. Их заграничные покровители заказали разрушать страну, стравливать между собой народ, и они взяли под козырек. Мы упорно развивались, а наш имидж в мире был поднят до максимума. Я присутствовал на службе в Ватикане в честь Нарекаци — удержать слезы было невозможно! Какое было единение Армении и Спюрка! А потом Папа Римский приехал в Ереван и возложил цветы к памятнику на Цицернакаберде, и в присутствии руководителей России и Франции наш президент зачитал декларацию, что Армения становится флагманом борьбы с международным терроризмом. Где все это? Что сделают для страны эти ничтожества со своими крысиными играми!», — он говорил это еще до войны. До войны, которую он, не в пример своим друзьям, целому поколению людей, которые строили страну и ее культуру, увидел и пережил. Как увидел и пережил уход своего сына, чудесного, прекрасного Мгера, который с первой Карабахской войны вернулся, а до второй не дожил. Теперь они вместе. Они смотрят на нас оттуда, сверху — и, может быть, даже простят…
По не специально иронии судьбы именно довлеющие трагические условия обеспечивают историческую роль поэзии. Такой Поэзии, рыцарем которой был Размик Давоян — Поэзии, которая может говорить от имени личности и народа, нации и рода.
