ЧАРЕНЦ НЕ УШЕЛ В ДЕНЬ СВОЕЙ ТРАГИЧЕСКОЙ СМЕРТИ. ОН ПРОДОЛЖАЕТСЯ. Он будет всегда нам необходим. Поэт дорог нам тем, что сделал для нашей культуры, нашего языка. Он остался цветом и краской всей поэзии XX века и века нынешнего. Все годы, что мы прожили без поэта, без его физического присутствия, ничего у него не отняли, не стерли, не обесценили. Глядя на изображения поэта в великолепном исполнении скульптора Николая Никогосяна, создается ощущение, словно он шепчет стихи.
Тебе, Господь, молюсь за свежесть сил,
За этот светлый щедрый дар нетленный,
За то, что ты меня провозгласил
Поэтом, к арфе дней приговоренным.
Тебе, Господь, признателен вовек
За то, что я певец народных стонов,
Что рыцарем печалей Ты нарек…
В жестоком времени я сеятель бессонный.
(Перевод Ашота Сагратяна)
Армянская поэзия XX века крепла под его влиянием, возвышалась к тому строю чувств и страстей, которыми горел Чаренц и которые никогда не угаснут в армянской поэзии. Вокруг Чаренца и сейчас идут и будут вспыхивать самые яростные споры, которые лишний раз доказывают его значительность, его гениальность.
Горячий интерес к поэту был бы невозможен, не будь в его сочинениях, даже самых ранних, редкой остроты восприятия, того мощного творческого импульса, который он называл стремлением отразить жизнь и время. До конца своих дней во всех своих творениях, в каком бы жанре они ни были написаны, он оставался верен этому своему стремлению.
Чаренц — высшая школа для многих поколений армянских поэтов, потому что такого соединения беспредельной творческой энергии, страсти, неповторимого таланта, горячего патриотизма, духа изобретательности и новаторства, лиричности и пафоса, сатиры и трагизма мысли, подлинной действенности поэтического слова в советской армянской поэзии еще не было.
Замечательный армянский поэт Геворг Эмин писал: «Тем, что я пишу книги, я обязан тому, что еще на школьной скамье имел счастье встретиться с гениальным поэтом современной армянской литературы — Егише Чаренцем… Чаренц — образец поэта-гражданина, современника, человека, близкого читателям…»
Его поэзия вошла в сознание и душу нашего народа как художественный документ истории, новой истории человечества, Гражданский пафос советской армянской поэзии, да и нынешней тоже, унаследован, в сущности, в первую очередь от Чаренца. Он был эпохальным поэтом — своими дерзкими, разящими мыслями, бурным потоком эмоций, мощной интонацией, ослепительными метафорами, звонкими рифмами.
ГЛУБОКО НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХУДОЖНИК, ПАТРИОТ СВОЕГО ОТЕЧЕСТВА ЧАРЕНЦ в литературе был гражданином мира, и потому его творчество не знает границ. Это всякий раз подтверждали и юбилейные торжества, которые не раз проходили в Армении, на которых, как правило, присутствовала не только общественность республики, видные представители литературы и искусства, но и многочисленные гости из-за рубежа, Спюрка, поэты из России, Украины, Грузии, Литвы.
Трудно себе представить более или менее крупное явление нашей литературы, которое так или иначе не было бы связано с поэзией великого поэта, не было бы затронуто его новаторскими поисками, не перекликалось с поэтическим пафосом его творчества. Его переводили самые известные поэты.
«…Он обжигал каждого, кто с ним соприкасался. Я горжусь тем, что помог его стихам прозвучать по-русски, и жалею, что мало потрудился для этого. Конечно, Чаренц будет еще не однажды переведен на русский язык. Эта задача стоит перед многими из нас. Ведь в конечном счете это один из зачинателей всей советской поэзии, значение его выходит далеко за пределы родного языка и самой Армении», — писал Павел Антокольский.
Творческие завоевания и открытия поэта принадлежат всей нашей поэзии. Он прочно занял место на вершине поэзии XX века и шагнул в век нынешний.
В моих глазах сто раз погашен май,
Сто звезд в большой душе моей остыло.
Но в час прощальный да не проклинай
Ты жизнь мою. И не смотри уныло.
Внезапно оборвется эта нить,
И рухнет все, что свято, что не свято
В моей судьбе. А песня будет жить,
Как будто не моя она, а чья-то.
(Перевод Игоря Ляпина)
И это так. Подлинное творчество не утрачивает свежести и всегда говорит поколениям о новом. Оно обращено к будущему. Овеянное ветрами и бурями эпохи оно обращено к нам. Чаренц нам дорог тем, что всем своим творчеством утверждал поэзию больших перспектив, поэзию огромной организующей силы, высокой поэтической взволнованности и напряжения.
СЕГОДНЯ МИР ЧАРЕНЦА РАСКРЫЛСЯ ПО-НОВОМУ. Дело не только в том, что сейчас мы также живем в эпоху перемен. Важно другое — само время нуждается в Чаренце, в его поэзии, которая с такой глубиной отразила наше время. Простота и естественность этой поэзии, ее правдивость и глубина, точность языка несравненны. Редкая содержательность, подлинная народность, новаторство, значительность сказанного — все это и сделало творчество Чаренца достоянием всего народа. Оно проникнуто светом крупной личности, и позволило ему стать вровень с самыми выдающимися людьми эпохи, проникнуто мощью и целомудрием народной души, освещено ее мужеством и совестливостью, ее радостью и больше — редкостной силой и чистотой.
Поднимите глаза! —
Я иду, я иду!
Из угрюмого чрева веков
Я седые мечты за собою веду
И стихи наших дней без оков…
Поднимите глаза! —
Узнаете меня?
Я любил этот мир — от зари…
В ядовитой траве умерщвленного дня
Я бескровные крылья зарыл
И оставил, когда непроглядная тьма
Ваши души брала неуемная в плен…
Я иду, многолик, как природа сама,
Где гулящей под стать, где молитвой смирен.
(Перевод А.Сагратяна)
Поэзия Чаренца сильно и честно выразила нашу эпоху с ее небывалыми потрясениями, всемирно-историческими событиями и принесла ему всеобщее признание и славу, которая останется за ним так же, как она осталась за его великими предками — Нарекаци, Кучаком, Туманяном, Исаакяном.
