Мастерская Заслуженного художника Армении Александра Григоряна напоминает пещеру волшебника. В ее облике и пропорциях есть что-то таинственное. Стены, сплошь увешанные яркими солнечными полотнами, шкафы со своеобразно подобранными книгами, альбомами в глянцевых суперобложках, вазочками, статуэтками в потемках излучают некое загадочное мерцание. Здесь нет ничего случайного: каждая вещь и вся атмосфера — кладезь информации о хозяине, позволяющей почувствовать душу художника, приблизиться к пониманию его творческого метода.
Сюда, в подвал особняка около Дома композиторов на улице Демирчяна в Ереване, он въехал несколько лет назад, приспособив немногие метры помещения под жилье и мастерскую, которую успел зарядить присущей ему уникальной творческой энергией. Мастерская буквально ломится от работ, созданных в основном в последние годы. Такого духовного накопления я ни у кого не видела. Это говорит о том, что его творческий потенциал с годами не истощался, а возрастал. . .
А в начале 70-х годов, когда я впервые познакомилась с Александром Овакимовичем, его квартира-мастерская находилась в этом же особняке, только двумя этажами выше. Можно сказать, что в те годы дом Григоряна и его первой жены, талантливой художницы Арпине Капанцян, был для ереванцев духовным центром. Писатели, художники, артисты, ученые, музыканты были постоянными посетителями этого дома, превратившегося в своеобразную армянскую "Ротонду". Писатели Грант Матевосян, Рафаэль Арамян, искусствоведы Генрих Игитян, Вилли Матевосян, Шаген Хачатрян, художники Минас, Акоп Ананикян, Акоп Акопян, ярчайший абстракционист Сейран Хатламаджян нередко засиживались здесь до поздней ночи, горячо споря о путях искусства. Каждый ревностно защищал что-то глубоко сокровенное, личное, и мне казалось, что без этих споров, без творческого общения они не могли жить и работать. Как правило, тон любой дискуссии задавал неугомонный Генрих Игитян, которого постоянно распирали новые идеи. Вспомним, что именно в это время назревал его грандиозный проект создания Музея современного искусства.
Перебирая в памяти те годы, не могу вспомнить ни одной размолвки, ни одного факта, который лег бы тенью на отношения людей григоряновского круга. Григорян сводил людей, радовался встречам и горевал по поводу невстреч. Он предотвращал возможную вражду, недоброжелательство. Делал он это мягко и душевно.
С тех пор многое изменилось в жизни страны, в людях, искусстве. Но Григорян остался прежним, выдержал испытание совестью перед временем и людьми. Он так же приветлив, снисходителен к окружающим и по-прежнему увлечен работой. Природа, одарив художника талантом, не забыла наделить его твердостью характера, волей, трудолюбием, без чего успех в искусстве немыслим.
Начало творческого пути Григоряна — середина прошлого века — во многом определило своеобразие и особенности его художественного мышления. Но он — художник одаренный и потому все, отмеченное печатью его личности, выходит далеко за рамки характерных признаков определенного времени. Конечно, как и многие живописцы его поколения, Григорян испытал влияние лучших образцов зарубежной и армянской классики, в особенности Сарьяна. С ним художника связывала крепкая дружба. Григорян по праву считается одним из лучших представителей "сарьяновской школы". По признанию самого художника, "это был не сознательный выбор, а выбор сердца".
С Сарьяном связаны наилучшие его воспоминания. "Для всех нас было большим счастьем, что рядом с нами был Сарьян, — признается Александр Овакимович, — он был единственным великим художником, которого я видел живым. Даже каждодневное общение не делало его обычным. Он учил не преподавая. С каким упоением мы ловили каждое слово, следили за движением его души. Ведь мы были всего лишь начинающими художниками, а он все равно что Бог!"
За 25 лет общения с великим мастером Григорян ни разу не испытал его давления. Нечего и говорить, что поддержка его работ таким могучим авторитетом, как Мартирос Сарьян, была для него настоящей "охранной грамотой".
С особым юмором Григорян вспоминает случай, когда после долгого пребывания в мастерской Сарьяна он собрался уйти, а Сарьян удивленно спросил: "Куда ты? Здесь ты завтракал, обедал, ужинал, останься и на ночлег".
Очевидно, многим памятна выставка пяти армянских художников — Минаса, Генриха Сиравяна, Лавинии Бажбеук-Меликян, Арпине Капанцян и Александра Григоряна, ставшая подлинным откровением в живописи 60-х годов. Свет Сарьяна отражался в ярких полотнах пятерки, которой суждено было занять ведущие позиции в изобразительном искусстве Армении. Они поразили всех (выставка прошла в Ереване, Таллинне, Ленинграде, Москве) своей яркостью, оригинальностью, свежестью, невероятной свободой. "Эту свободу мы обрели благодаря большим мастерам, которые творили рядом с нами — Сарьяну, Кочару, — говорит Григорян. — Глубокая человеческая правда одухотворяла их создания и страсть к поискам новых форм. Они были первооткрывателями, врагами всего консервативного, косного. . . " Слушая художника, задумываешься о том чистом, прозрачном и волшебном стекле, через которое он сам видит мир, людей. И не просто видит, а изображает с чувством первооткрывателя.
Александр Григорян — истинно армянский художник. Подобно своему учителю, он мог бы сказать: "Что бы ни рисовал, получается Армения". Вся творческая изобретательность диктуется искренним волнением, и поэтому он выражает себя в картинах глубоко и последовательно. Ремесленникам не понять такой всепоглощающей любви, такой горячей искренности. Даже в самом незначительном его этюде больше чувства, чем в десятках огромных полотен, встречающихся почти на каждой выставке.
Армения с ее историей, древней культурой, броской красотой пейзажей — вот корни, которые питают его вдохновение и память. Обруби их — истлеет и душа художника. Она видится ему в праздничном карнавале красок. Любовь к ней — светлая, радостная — постоянно живет в нем. Посмотрите на его пейзажи — "Шамшадинские горы", "Осень", "Севан весной", "Арарат весной", "Пробуждение", "Гегард", "Гарни зимой". Сколько света, внутреннего темперамента излучает его палитра. Вот где открытость души, буйство красок, от которых слепнешь, как от полуденного солнца. Оно всюду — в армянских улочках, натюрмортах, в обнаженной натуре, в абстрактных композициях, в исторических полотнах "Взятие Ереванской крепости", "Артавазд II. Антоний и Клеопатра", "Битва Ашота Ерката", "Ванатур", в иллюстрациях к романам Раффи и сказкам Туманяна, даже к драмам Шекспира, где, казалось бы, и не ночевала южная истома. Из ослепительного света, стирающего детали и подчеркивающего благородные линии целого, из симфонии чистых оранжевых, красных, синих, шафранно-желтых тонов рождаются его полотна, вся страстность которых призвана внушить радость зрителям.
Однажды в Ленинграде, когда художник рисовал Исаакиевский собор, к нему подошли двое мужчин и стали рассматривать его работу. Один из них спросил: "Вы ведь не ленинградский художник?" А другой заметил: "Нет, он армянский художник". "Я ведь ваш собор рисую. Как вы определили?" — удивился Григорян. "Вы рисуете по-армянски", — последовал ответ. Художник почувствовал себя польщенным: это было свидетельством школы, традиции, преемственности.
Значительное место в творчестве художника занимают портреты наших современников. Пожалуй, в этом жанре ему по праву принадлежит первое место в современном искусстве. Григорян не забывает о портретном сходстве, но не к нему стремится. В целом ряде работ в этом жанре проявляется его особое умение передать строй мыслей и чувств портретируемого в точном соответствии с его судьбой. Это особенно ощущается в портрете Минаса, в трагический образ которого он вкладывает самые сокровенные мысли о творчестве, назначении искусства. Поражает, каким образом, каким провидением, глазом и чудесным чутьем художника он смог предвидеть его судьбу. Выполнен портрет изумительно точно, скупо. Это какой-то особый, высший дар, чудотворная сила и свойство руки художника, всегда верно выбирающего тот единственный изгиб и плавность линии, какие необходимы в каждом конкретном случае.
Александр Григорян лишний раз подтверждает истину: талантливый человек талантлив во всем. Он давно уже пишет замечательные стихи, которые публиковались на страницах республиканских газет, вышли отдельным сборником.
В этом году Александр Григорян отметит юбилей — 80-летие со дня рождения. Обретя второе дыхание, художник по-прежнему много работает, восторгаясь природой и жизнью, в чем немалая заслуга его второй жены — Сони Калантар. Он мог бы сказать о себе словами любимого им Пикассо: "Надо потратить много времени, чтобы почувствовать себя молодым. . . "
Menu
