ПО
СЛУЧАЙНОМУ СТЕЧЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ В ЭТИ ЖЕ ДНИ МНЕ НАПОМНИЛИ о моей статье
почти сорокалетней давности и попросили прокомментировать следующий абзац:
«У временных вещей есть один естественный недостаток — они не умеют
стариться, они могут разрушиться, исчезнуть, но они не могут стать
«красивыми старцами». Неспособность к старению вообще характерна для
современной архитектуры, так что ее нельзя связывать только с гибкой архитектурой.
Почти все современные постройки, даже бесспорные шедевры, скорее ветшают, чем
старятся, и, обветшав, утрачивают в значительной степени свое обаяние. Руины
современного здания скорее апокалиптичны, чем романтичны. Но совсем уже жалкое
зрелище представляет обветшавший автомобиль». Статья в журнале
«Декоративное искусство СССР» за 1977 год была посвящена только что
построенному, невероятно гибкому и прогрессивному Центру Помпиду (в те времена
Центр Бобур), и молодой автор, ненадолго впавший в новомодный
в ту пору искус ретроспективизма,
скептически оценивал достижения современной архитектуры. Помнится, тогда
я находил этот пассаж весьма остроумным. Теперь же меня спросили, не изменил ли
я с тех пор своего мнения относительно современной архитектуры, старения и
руин.
Конечно же, изменил, хотя бы потому,
что сам прошел путь старения и теперь обладаю естественными преимуществами
старости – недугами, опытом и воспоминаниями. Теми же достоинствами, которыми
обладают старые здания.
Среди воспоминаний на эту тему всплыло
и еще одно, из моей же статьи 1989 года: «…Входя в дом на Эстеплац,
дородный и прихотливый, как и все его сверстники из поколения 90-х, я подумал о
старости и судьбе: дома живут судьбой поколений; подтянутые, бодрые венские
старики не похожи на своих неухоженных, злобно-печальных московских одногодок;
вечной молодости не бывает, но бывает достойная старость; вонючие, обшарпанные
подъезды московских доходных домов были когда-то светлы и радостны, как и их
новоселы; их одновременно унизили и обесчестили; адская мука — долгое и
болезненное умирание. …В доме на Эстерплац черная полированная дверь, фигурные
стекла, сверкает дверная ручка, матово светится мрамор; видны следы морщин и
проседь, но никаких признаков дряхлости и увядания» («Венские
фрагменты», Архитектура СССР, 1989).
ДОМА
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЖИВУТ СУДЬБОЙ ПОКОЛЕНИЙ, А ТОЧНЕЕ, ДОМА ЖИВУТ В КУЛЬТУРЕ. Отношение к
старости – одно из определяющих качеств культуры. Современный мир до смерти боится старости. Мы
живем в ювенильной культуре, то есть в культуре, где идеалом является вечная
молодость. В попытках достичь этой ускользающей цели человечество помешалось на
фитнесе, диетах, косметических средствах и спортивной экипировке. Основная
проблема — как сохранить молодое, здоровое и красивое тело в ускоряющемся
потоке перемен. В этой молодежной
парадигме здоровое тело заметно оттесняет здоровый дух. Если в традиционном
обществе, при всех сопутствующих неприятностях, старость ассоциировалась с
мудростью, то в современном обществе старость ассоциируется только с немощью и
импотенцией. Мудрости нынче противопоставлена бесконечная агрессивная
креативность (ужасное слово, означающее патологическую изобретательность).
Эти же идеалы распространяются на
архитектуру. Архитектура сегодня тоже боится времени и старости. Рецепты
сохранения вечной молодости архитектуры сводятся к так называемому
«устойчивому развитию» и энергоэффективности. В сущности это те же
самые фитнес и диетология. Сегодня архитектура не стареет. Она обречена на
вечную молодость. Или на мгновенную смерть.
Когда я писал о некрасивом старении
технического устройства, предрекая печальное
будущее Центра Помпиду, в лексиконе архитектора, по крайней мере
русского, еще не появился заимствованный из машиностроения термин «ремонтопригодность».
Сейчас понятно, что хорошо сконструированный механизм, в котором любую деталь
можно заменить, при правильном обслуживании может жить сколь угодно долго.
Разница как между роботом и человеком. Керамогранит на фасаде также легко
заменить, как и плиты Армстронг на подвесном потолке. Терминатор бессмертен.
Современная российская культура
особенно нетерпима к старости. Быть старым, выглядеть старым — неприлично. Не
будем говорить о проблемах пенсионеров, хотя эта ситуация сама по себе
достаточно красноречива. Но вот высказывание госпожи Батуриной, супруги бывшего
мэра Москвы, относительно того, что Венецию надо бы привести в порядок,
подновить и покрасить, отражает господствующую в отечественных умах концепцию
тотального евроремонта. Муж госпожи Батуриной особенно преуспел в применении
этой идеологии к московской застройке, не ограничиваясь простым лечением
исторических зданий, но прибегая к посмертному их воскрешению: уничтожая
обветшавшие подлинные памятники архитектуры, он
заменял их усовершенствованными клонами. Силиконовые лужковские новоделы
оказались пострашнее апокалиптических руин.
КОГДА
Я ПИСАЛ «ВЕНСКИЕ ФРАГМЕНТЫ», ЕВРОРЕМОНТ В РОССИИ ЕЩЕ НЕ НАЧАЛСЯ, и московские
подъезды оставались «униженными и обесчещенными». Пришедший в 90-х
русский евроремонт оказался, не в пример венскому, бессмысленным и беспощадным.
Когда ремонтировался наш московский дом (между прочим, памятник истории и
культуры) отстоять несколько поблекшую, но подлинную историческую отделку в
подъезде удалось только ценой ссор и скандалов с соседями, которые с искренней
любовью к прекрасному намеревались заменить старые орнаменты из поблекшей
метлахской плитки на свежий керамогранит.
Философия евроремонта и по своей
распространенности, и по мотивации абсолютно симметрична массовому культу
красоты — количество косметических салонов и магазинов по уходу за телом
соизмеримо с количеством ремонтных бригад и размахом строительных рынков.
Вся эта омолаживающая косметическая
лихорадка протекает по ту сторону от мудрости. Она отрицает не только болезни,
но и опыт, воспоминания. Старикам здесь не место. Но все же остается слабая
надежда на то, что, когда вы читаете это текст, Шуховская башня все еще стоит
на месте и лужковский вариант евроремонта ей не угрожает.
Евгений
АСС,
ректор Московской архитектурной школы
