Венецианские каналы принимали художника в свои объятия и просили знаменитый автограф под левым шлюзом. Испанская коррида жаждала колющего мазка Мастера, свирепые быки готовились к прививкам.
Вулкан действительно возвышался над живописной равниной, и не только французской. Победы на конкурсах в Бельгии (биеннале в Брюгге), Мексике («Компарезон»), а также премии «При популист» и «Антрал» сделали его Президентом парижского салона молодых художников.
«Все началось в 1951 году, — признается он позже. — Тогда я подряд получил четыре престижные премии и предо мной открылись двери галерей. Мои работы стали активно скупаться, в 37 лет я приобрел имя и внезапно разбогател».
И тем не менее он продолжал пребывать в дреме — магматическим комом застыла в жерловидном горле Память, и художник не знал, что с этим делать. Он не собирался ее проглатывать, но и конкретного применения сгущенной обиде не видел. Быть может, только работать до полной амнезии? Иллюстрировать книги Камю, Бодлера, Лорки — в общей сложности более десятка уникальных изданий — и расписывать Венецию?
Но даже пребывая целых три месяца в этом изумительном городе, он не посетит конгрегацию мхитаристов на острове Св. Лазаря. Мастер не знает, как представиться и что именно говорить… Впрочем, по той же причине он практически никогда не принимает участия в своих персональных выставках, число коих давно перевалило за сотню — только в США было организовано 65 показов его работ («Бывает так, что пребываю в унынии, но по своей натуре я не пессимист, наоборот. Впрочем, если углубиться, то можно увидеть и во мне глубокую печаль — эта печаль есть в сердце всей армянской нации».)
Великому Жансему будет уже за восемьдесят, когда он выплюнет наружу и начнет извергать застывшую в горле магму …
«Я родом из села Селез близ Константинополя. Здесь родился один из выдающихся армянских писателей — Акоп Ошакан. В 1919 году турки терпели поражения, греки, надеявшиеся возвратить Айя Софию, напали на них и дошли аж до нашего села. Мы, конечно, оказали им поддержку, но вскоре ситуация изменилась. При содействии мировых держав турки в 1922-23гг. перешли в контрнаступление, потеснив ряды армян и греков. Чтобы спастись, многие стали бросаться в воду. В челнах, на лодках добирались до родных мест. Мы тоже бежали с греками в Салоники. Помню — тогда мне было три года — море было зеленым, небо красным, с лодок свисали руки, кругом же были кровь, огонь и пламя. Спустя семь лет наша семья перебралась в Париж. В Лувре есть картина Делакруа. Увидев ее, я был поражен. Показалось, что она написана с жизни, которую мне пришлось прожить в детстве. И тем не менее я представляю странным свое пребывание здесь и часто сам себя спрашиваю: что я делаю во Франции с этими людьми? Ни голова моя на них не похожа, ни сердце, ни образ жизни. В чем причина? И отвечаю: причина — в Геноциде, который я так долго не осмеливался описать кистью».
Сказанное вовсе не означает, что Ованес Семирджян, он же Жансем, никогда не обращался к армянской тематике: после окончания в 1939 году «свободных академий» Монпарнаса и Высшей школы декоративного искусства в Париже он как самостоятельный художник начинал именно с национальных мотивов («Армянка», «Армянская свадьба», «Похороны» и др.), впрочем, не пытаясь более конкретизировать тему Геноцида.
Среди армян всегда были и есть художники, осознанно предпочитающие не демонстрировать повышенное внимание к этому деликатному и очень личному для самих авторов вопросу, дабы неосторожными мазками или лишними словами не ставить под сомнение самое Очевидное. Да и существуют ли цвета, способные объяснить миру, почему, по какой именно причине миллионы армян умирают вдали от исторической Родины…
Вильям Сароян и Завен Левон Сюрмелян, Грант Матевосян и Аршил Горки описывали национальную данность, но специально не затрагивали Тему. Ведь она как художественная микрохирургия — к ней необходимо подходить крайне осторожно и осмотрительно. К числу таких мастеров долгое время и относился Жансем. Он изображал сугубо армянское и обходил «турецкое»…
«Да, я не видел резни и не был солдатом. Турки начинали не с Константинополя, ведь там было сосредоточено много дипломатических представительств разных государств. Начинали депортацию с сел. Моя мать рассказывала об этом. В первую очередь собрали молодых мужчин, среди которых был и мой дядя. Их всех, в том числе и дядю, повесили. Мои родители пешком добрались до Багдада. Меня всегда интересовало, как они прошли столь долгий путь. Постоянно выведывал у них подробности — что ели, где спали. Мне тогда было 7-8 лет, и мать часто рассказывала мне о пережитом. Сейчас не могу пересказать вам, потому что все это — фабула целого романа. Среди этих страданий случались и чудеса — единицам удавалось дойти до Дер Зора и остаться в живых. Мать моя дошла. В детском возрасте эти рассказы очень действовали на мою психику. Все это невозможно представить в живописи. Когда был молодым, мечтал представить. Однако сам себе говорил: это нельзя нарисовать, это нельзя сделать. Надо быть очень мощным, чтобы такое изобразить. Раньше я никогда бы не осмелился на такое».
Жансему было за восемьдесят, когда спящий в нем вулкан открыл глаза. Мощнейшими лавовыми потоками один за другим стали изливаться многочисленные выбросы дремавшего огня — «Голубой геноцид», «Эпизод резни», «Беженцы», «Уныние», «Насилие», «Мученичество», «Красное солнце», «Подготовка к убиениям», «Депортация», «Голгофа и Иисус», «Реквием», «Победа смерти», «Загубленные цветы», «Распятие», «Резня»…
В общей сложности 34 полотна. В 2002 году Мастер нарушит традицию и примет участие в открытии своей персональной выставки в Ереване. «Проблема эта всегда была во мне, но браться за нее не осмеливался. Тема труднейшая. Невероятно сложно воспроизвести в живописи общенациональную трагедию. Рассказы матери я пропускал сквозь себя, переосмысливал много лет и только два года назад позволил себе начать работу над циклом «Резня». Ничего другого я в это время не делал, да и делать не мог. Это, по сути, Реквием».
