Если бы даже я ничего не знала о нем, все равно могла бы составить полное представление об Арутюне Галенце. Для этого достаточно было бы взглянуть на два его портрета – на "Автопортрет" 1946 года и на фото последних лет. Мосток от одного изображения (раннего) к другому (позднему) есть по сути вся жизнь Галенца. А познавая человека, познаешь творца, предопределяешь его возможности и пути, по которым он пойдет.
Жизнь не скупилась ни на один выразительный и скорбный штрих и сделала его лицо к концу поистине библейским. В усталых, но все еще верящих глазах стояли теперь такое знание, такая боль и такая глубина, что лицо художника могло бы легко и победно поспорить с лучшим из портретов Рембрандта.
Волосы обильным и легким пеплом лежали за висками и над высоким лбом в подвижных и тоже выразительных морщинах. Он был худ и казался старше своих лет. За плечами его было чуть больше полувека. Но то было только за плечами. В глазах стояло другое. У глаз был свой особый календарь и своя особая мера – мера тысячелетий. Очень старым и очень печальным должен быть народ, породивший такого человека. Невыносимо горестной и незаслуженно обойденной должна быть жизнь художника, имевшего такие глаза. Но и никогда не подводившая вера человека, умевшего смотреть так прямо.
Я всегда знала, что страдание – лучший скульптор: оно лепит лица и создает такие глаза, что перед ним Пракситель или Фидий могут показаться просто подмастерьями или учениками ваятеля. Страдания и талант – на это природа для Галенца не скупилась. И лишь вера помогла ему выстоять. Один талант не спас бы.
Что в данном случае отличает веру от воли? Да ничего, как и во всех подобных случаях.
В "Автопортрете" 1946 года Галенц прекрасен молодостью, тонкостью и умом глаз. Но истинная духовность пришла к нему позже, копилась годами, чтобы в переизбытке открыться нам в портретах и фотографиях последних лет.
Учился он скупо, недолго. Все это не по своей вине. Одним из учителей его был 72-летний Клод Мишле, приехавший в Ливан из Франции. Повторилась знакомая ситуация "победителя-ученика и побежденного учителя".
Если правильно понимать талант как мироощущение, а не как сумму задатков и приобретений, то следует признать, что главным и по сути единственным учителем Галенца было его внутреннее зрение, весь опыт его нелегкой жизни. Его палитру высветила личная трагедия и одухотворили доброта и мудрость.
Обойденный пониманием, он глубже и острее проникал во внутренний мир тех, чьи портреты писал. В природе тоже любил щемящее, затаенное, яркое лишь трагической яркостью. Предпочитал либо крупный план портрета, либо чистый и лаконичный пейзаж, в котором столько же мудрости, сколько в глазах человека. Автопортреты любил, но не перебарщивал, как некоторые, в этом своем увлечении. Предпочитал богатство чужой жизни, обнажение того, что не всегда даже предполагала в себе его модель. И добился в этом своем умении такого предела, который определяет уже не просто мастера, но творца. К таким художникам слава обычно не спешит, да и они не гонятся за ней.
Теперь остается только удивляться и благословлять ту чистую младенческую веру, которая согревала его при жизни. Удивляться и благословлять то, как упорно и тихо провидел он свое признание.
Трагично, что победил он такой ценой. Прекрасно, что его провидение поддержало его талант. Все справедливо на земле. Ибо это всегда так: художник, который силен духом, побеждает время.