В гости к поэту
20 января президент Армении Серж Саргсян посетил Дом-музей Сильвы Капутикян. Визит главы государства и других официальных лиц был приурочен к 90-летнему юбилею армянской поэтессы.
Дом-музей писательницы — это 4-комнатная квартира, которая, как сказала журналистам директор музея Рафлена Хаджян, едва вмещает больше тысячи личных вещей и сувениров С.Капутикян. Чтобы увеличить площадь музея, было принято решение застеклить открытый балкон, хотя по завещанию поэтессы что-либо менять в ее квартире запрещалось. "Теперь в этой маленькой комнате находятся книги С.Капутикян, изданные в разные годы, ее членские билеты, рукописи, поздравительные открытки, в том числе от композитора Арама Хачатуряна и художника Гарзу. Отдельно представлены награды поэтессы и разные сувениры. Среди них — подаренное ей ожерелье, которому более 3500 лет", — рассказала Р.Хаджян. По ее словам, пока к приему посетителей готовы 3 из 4 комнат квартиры поэтессы. Четвертая, как было обещано, будет готова в самое ближайшее время.
Президент С.Саргсян, подчеркнув важность открытия этого музея, отметил бесценность оставленного Сильвой Капутикян богатого литературного наследия. Глава государства в сопровождении сына поэтессы Ара Шираза ознакомился с экспозицией дома-музея.
К 90-летию Сильвы Капутикян
Когда поэт предается в поздние свои годы общественному служению, это обычно не идет на пользу его стихам. Ничего подобного не произошло с Сильвой Капутикян. Ее талант все набирал и набирал силу. И набрал-таки, особенно в одной из поздних ее книг — маленькой, скромно изданной книге в серебряно-белой обложке "Зима идет" 1983 года, когда поэтессе было уже 64 года.
Я помню свои бдения над этой книгой в луче настольной лампы, когда затихала окружающая жизнь, помню вечер в Союзе писателей, посвященный выходу этой книги, получившей Государственную премию Армении. Все помню, хотя с той поры прошло уже четверть века. Впечатления столь свежи потому, что маленькая книжка оказалась, как сказали бы сегодня, Большой книгой.
Постоянно переводами я никогда не занималась, но все поразившее меня в армянской поэзии время от времени перелагала на русский язык. Это был именно тот случай. Сегодня я люблю эти двадцать пять переводов из Сильвы Капутикян, пожалуй, больше всех из своих поэтических переложений. Более того, я разразилась даже собственным стихотворением о книге "Зима идет".
Удивительна книга эта,
в ней судьба, нет, судьбина армян.
Мудрецом, а не просто поэтом
в ней предстала Капутикян.
Эта книга точна и властна,
как священные письмена,
эта книга редко прекрасна,
боговдохновенна она.
Лапидарность Востока взошла в этой книге четверостишиями и восьмистишиями. Внутренняя рифма позванивала из глубины строки и вместе с рефреном делала все, чтобы стих запоминался, врезался в память намертво. Как все-таки гениально учитывала законы психологического восприятия и запоминания восточная традиция!
Пальто надень — не молода,
и запахнись — зима идет.
Возьми и память, и года
и затворись — зима идет.
Ко лжи свой слух не наклоняй,
не ссорься — времени уж нет,
и собери свой урожай,
уж скоро снег — зима идет.
Сильва Капутикян была сурова к себе (что делает честь ее искренности), но она была сурова и к кривым проявлениям человеческой души вокруг (а это уже долг поэта):
Жаль, что с годами как-то вдруг
я молчаливой, строгой стала.
Оставив лиры нежной звук,
душа гранитной, резкой стала.
Была часовней и слезой,
а стала капищем суровым.
Восстав на зло, хлебнувши мук,
крутой, непримиримой стала.
Правда, она говорила так не только о личной судьбе, но и о судьбе горячо любимой Армении, а уж стоило ей заговорить на эту кровоточащую тему, как ее стих взмывал на невиданные высоты, Да и народ, имеющий такую судьбу, как судьба армян, имел право на заступничество поэта.
Стисни зубы, знай, труден этот путь,
духом пасть лишь ты не имеешь права.
Пусть хоть кровь из глаз, пусть хоть рана в грудь,
сдать свой меч лишь ты не имеешь права.
Ты — поэт армян. Что бы ни стряслось,
даже если все вдруг падут кроваво,
верь, что твой народ вечен, как и мир,
на иное ты не имеешь права…
Или вот, например, всего восемь строчек, а посмотрите, какой замечательный портрет Армении перед нами, как выявлена сама душа Армении.
Чтоб выжить, чтобы стать стальной,
ты букву-крепость создала
и рядом с отнятой горой
в душе Масис ты создала.
Земли немного, но камней,
как и смертей твоих, — не счесть.
Чтоб смерть и камни победить,
хачкар святой ты создала.
Как же поэтесса знала армян, самую суть нашего менталитета. Нелегкого, надо сказать, менталитета. И прежде всего для нас самих нелегкого.
Душе армян, чтоб быть живой,
высоких гор тоска нужна.
В обилье влаги ключевой
глотка воды тоска нужна.
Сны превратив в фитиль, она
должна гореть, сгорать должна.
При изобилии гумна
ей хлебных крох тоска нужна…
Но любовь перекрывает все, поэт не судит, он любит. А "любовь не перестает", как сказал апостол Павел.
О, если я когда-нибудь
своею сутью поступлюсь,
предам свой горестный народ
и от служенья отрекусь,
в писаниях в жертву принесу
хоть букву по своей вине —
такой ценой — о, целый мир
не нужен мне, не нужен мне!
Как зрелые души, она была бережна к тем редким драгоценным дарам, какие преподносит жизнь. Я говорю о встрече человека с человеком. Редкие зерна среди плевел.
Я потеряла тех друзей,
таких мне больше не найти.
Внезапных памятных смертей,
о, сколько их на всем пути!
Но и оставшихся в живых —
их тоже растеряла я.
И вот среди закатных дней
одна на горестном пути.
И, конечно, пронзительней всего она написала об утрате Марии Петровых, которая долгие годы переводила ее стихи. Эти строки — лучший памятник из всех возможных. На могиле Марии Петровых Армения воздвигла хачкар. Но эти стихи Сильвы Капутикян лучше.
Чтоб радость разделить с тобой,
где отыскать мне дверь твою?
И новых песен пульс живой —
где отыскать мне дверь твою?
Как знала ты армянский мой,
я понимаю лишь теперь.
Есть перевод слезы немой —
где отыскать мне дверь твою?
О чем еще осталось сказать? О знании жизни, о знании человеческой природы? Не порицание этой природы, а понимание — вот чему учит религиозное чувство. Поэт тоже терпелив и глубок в своих суждениях.
Приход — он труден,
но уход труднее.
Кричать — легко ль?
Молчать — еще труднее.
Всего ж труднее
верить людям, верить.
Но верить же,
свидетель Бог, — труднее….
И — оглядка на молодость, сознание, что жизнь уже прожита. Вот она — горечь даже благополучной судьбы ("Судьба мне все дала, что я хотела").
Вы были — огнь средь темноты —
мои безудержные ночи.
В стихах и пламени мечты —
мои волнующие ночи.
А ныне… Ну кому нужны
предсмертной одинокой доли
уже опавшие цветы —
последнего сиротства ночи!..
И все-таки не стихи, а жар человеческого сердца — вот стержень жизни, вот первотолчок всех стихий.
Все отдавала всегда,
много ли, мало — не знаю.
Дар ли учил отдавать,
сердце ли звало? — не знаю.
Кто-то шептал мне: не песнь —
руку протягивай в бедах.
С этим и жизнь прожила.
Худо ли, славно? — не знаю.
Много дней под лучом настольной лампы я предавалась вдохновенным переводам. Некоторые стихи, написанные Сильвой Капутикян после книги "Зима идет", не менее глубоки и выразительны. Но их пересоздадут уже другие переводчики. Я встала из-за стола и потушила лампу. Свой долг я выполнила: не прошла мимо мудрых поэтических раздумий о нашем народе и нашей земле.
…Когда-нибудь, если судьба позволит, соберу небольшую книжку своих переводов из армянской поэзии, в которой эти двадцать пять жемчужин Сильвы Капутикян пройдут уже на фоне других мастеров XX века. Добавлю к этим жемчужинам и свой перевод ее "Келе лао" — стихотворения уже выдающегося. Жгучие мысли об оставленном Ване (откуда вел происхождение род поэтессы) не могли не сказаться.