Ованес Туманян и февральское восстание 1921 года
Недовольство народных масс росло изо дня в день. Очаги спонтанного, стихийного вооруженного сопротивления вспыхивали в самых разных районах республики. Последней каплей, переполнившей чашу народного терпения, стали новые, беспрецедентные по своей жестокости преступления большевиков. Они устроили самую настоящую бойню в тюрьмах, убивали арестантов штыками винтовок, расстреливали из ружей и пулеметов, забивали топорами. Восстание началось ранним утром 18 февраля 1921 года. Восставший народ занял Канакер и спустился в Ереван.
В это же самое время (25 февраля) Красная Армия устанавливает Советскую власть в соседней Грузии. В Тифлисе большевики, а также все армянство выражают желание послать в Ереван специальную делегацию, миссией которой было бы незамедлительное прекращение сопротивления и противодействия установившей свое полное господство большевистской власти и восстановление мира. Однако организация и отправка подобной миссионерской делегации оказалась невозможной. "Делегация не состоялась. Оказалась возможной только моя поездка", — пишет по этому поводу Ованес Туманян.
Туманян осознавал, что Февральское восстание не могло увенчаться успехом и было заранее обречено на поражение. Это означало, что перед смертельной угрозой оказалась не только Республика Армении, но и физическое существование всего армянского народа.
О том, насколько опасным и рискованным было мартовское путешествие из Тифлиса в Ереван, можно судить по письмам самого Туманяна. Он, в частности, отмечает, что, переходя через линию противостояния большевиков и дашнакцаканов, попал в сильный ружейный и пулеметный обстрел с обеих сторон. Поэт был вынужден пройти по глубокому снегу около десяти верст и до глубокой ночи оставаться в непосредственной близости от огневых позиций противоборствующих сторон. Туманян добрался до Еревана только 20 марта, через неделю после отправления из Тифлиса. Его маршрут проходил через Дилижан, Еленовку и Ахту.
О предстоящем приезде Туманяна заранее были уведомлены представители АРФД. Дочь поэта Ашхен Туманян рассказывает, что 19 марта 1921 года ей передали распоряжение председателя "Комитета спасения" Симона Врацяна, чтобы она подготовила комнату для прибывающего важного гостя. При этом ей не сообщили, что речь идет о ее отце. Ашхен отмечает также, что в первые дни они выходили на прогулки, встречали знакомых. Многие уже знали о миротворческой миссии поэта, и, с кем бы он ни говорил, все соглашались с его мнением.
Установить вожделенный мир и прекратить братоубийственную гражданскую войну Туманяну не удалось. Из-за сильной простуды, а также в согласии с "настоятельными рекомендациями" руководства "Комитета спасения Армении" избегать встреч и общения с населением поэт вынужден был безвыходно оставаться дома у своей дочери Ашхен.
"Я лежу в постели больной", — сообщает Туманян в своих письмах, написанных в эти дни. 25 марта в письме к епископу Месропу Тер-Мовсисяну он замечает: "Я в дороге сильно простудился, лежу, болен" (10, 378). И при этом сообщает очень важную для нас информацию: "Мои друзья и родственники навещают меня" (10, 378). Информация эта важна тем, что слова поэта никак не вяжутся с широко распространенным в советской историографии мнением, будто Туманян был арестован, взят под стражу и даже заключен в тюрьму. Подобные сведения и заверения, приводимые в воспоминаниях некоторых современников поэта, носят явно тенденциозный характер. Не будем забывать об известных цензурных ограничениях и сильнейшем идеологическом прессе, под которым они писались в советские годы. Делалось это с очень понятной целью – дискредитировать дашнакцаканских деятелей, представить их в негативном свете. Однако несомненным фактом является то, что руководители АРФД относились с исключительным уважением к национальному поэту Армении, который на определенном этапе своей жизни активно сотрудничал с ними и даже был привлечен царской охранкой и проходил обвиняемым в печально известном судебном процессе по так называемому "Делу "Дашнакцутюн". Вполне вероятно, что дашнакцаканы просто не хотели вовлекать поэта в свою политическую деятельность, чтобы уберечь его от возможных опасностей.
Поэт передает руководителям восстания, что большевистские власти и лично Серго Орджоникидзе обещали, что в случае повиновения и сдачи оружия будет объявлена "всеобщая амнистия". В ответ на это лидеры "Комитета спасения" заявили: "Не верим". И все усилия Туманяна, направленные на то, чтобы примирить и усадить за стол переговоров армянских большевиков и руководителей февральского переворота, оказываются напрасными.
В своем письме к Серго Орджоникидзе, отправленном 25 марта 1921 года, Туманян пытается повлиять на сложившееся в Тифлисе мнение, будто февральские события – дело рук одних только дашнакцаканов, что только они ведут борьбу против совсем недавно победившей советской власти. Поэт пишет, что "с оружием в руках друг против друга стоят с одной стороны рабочие Армении, а с другой – вооруженные силы большевиков, и кровь течет…" В этом же письме Туманян доводит до сведения Орджоникидзе очень важную "смягчающую" информацию. Он заявляет, что ни один военнопленный большевик не был расстрелян. Пытаясь отвести ответственность за произошедшие события от АРФД, поэт обращается с просьбой к Серго Орджоникидзе, чтобы тот "оказал авторитетное воздействие и по возможности скорее был положен конец этому никому не нужному кровопролитию".
В тот же день, 25 марта 1921 года, Туманян пишет письмо Геворгу Атабекяну и вновь подчеркивает, что движение носит народный характер и не является "делом одного человека", как считало и пыталось представить большевистское руководство. Поэт в письме отмечает также, что только крестьяне бегут из Красной Армии, между тем как интеллигенция вполне лояльно относится к советской власти и намерена сотрудничать с ней. Под "интеллигенцией" Туманян подразумевал деятелей Второй Республики Армения. В письме к Атабекяну он опять подтверждает свою мысль: "Должен свидетельствовать, что с самого начала восстания в Ереване не имело места ни одного случая расстрела арестованных товарищей коммунистов и пленных".
В упомянутом письме к Атабекяну Туманян отмечает, что сопровождавший его белый флаг, символизирующий мир и прекращение кровопролития, произвел неприятное впечатление на крестьян, собравшихся на ереванском фронте. Но вместе с этим он выражает уверенность в том, что "это движение на самом деле возникло в селах и среди крестьян, для которых коммунистические порядки и распоряжения чужды и неприемлемы". Тем самым поэт пытался опровергнуть то распространяемое и нарочно насаждаемое неверное мнение, будто движение, возглавленное "Комитетом спасения Армении", "является делом нескольких людей и делом, с которым легко покончить".
Пытаясь исследовать причины Февральского восстания, Туманян повторяет ту мысль, что "крестьянство совершенно не готово воспринять идею коммунизма и его претворения в жизнь", поскольку этому мешает "собственнический инстинкт". "По этой самой причине, — продолжает поэт, — поскольку его (крестьянина. – С.О., Г.К.) собственность была тем или иным образом ущемлена, отсюда возникла эта буря".
Туманян с большим для себя удивлением выясняет, что "перед Красной Армией крестьяне убегают из деревень", и выражает обеспокоенность по поводу того, что оказавшийся между молотом и наковальней армянский крестьянин, стараясь найти наименьшее из зол и оценивая создавшуюся ситуацию как "безвыходную", может непроизвольно допустить роковую ошибку и метнуться в сторону своего векового заклятого врага – в сторону Турции.
Туманяна, естественно, в первую очередь интересовала и заботила судьба и экономическое положение находящегося в крайней бедности армянского народа. Было совершенно очевидно, что возобновившиеся распри, даже если бы они не переросли в гражданскую войну, только усугубят безрадостное положение народа. "…К этому повсеместному раздору следует добавить неизбежный голод, который должен наступить скоро, потому что не было ни осеннего, ни весеннего сева", — пишет Туманян. Поэт приходит к следующему умозаключению: "После всего этого есть о чем подумать: стоило ли проливать столько крови, чтобы заполучить бесконечную войну и почти неразрешимую проблему в стране, в которой нет ни идеологического движения, ни идейной борьбы". И поэт выражает свое полное согласие с признанием Г. Атабекяна, что "на всем протяжении революции мы не знали более бессмысленной войны".
2 апреля 1921 года большевистские власти подавили народный мятеж, и руководители и участники переворота стали в спешном порядке покидать страну. В эти дни Ованес Туманян все еще был в Ереване и оказался невольным очевидцем всеобщей паники и хаоса. В своих письмах поэт свидетельствует: "Я тоже увидел, как на многотысячную толпу бежавших летели из верховья города пушечные ядра: в тот же день я и Овик чуть было не стали жертвами какой-то пули…
Однако в общем в городе не оказалось ни одной жертвы. Конечно, было бы лучше, было бы намного, значительно лучше, если бы моя миссия удалась, но между сторонами не было доверия".
И тем не менее усилия Туманяна не были напрасными. Правда, ему так и не удалось убедить руководителей Республики Армения успокоить, утихомирить народ, не удалось усадить их за стол переговоров с представителями советских властей, однако он своим поистине безграничным личным авторитетом спас многие жизни, и неважно, были они большевиками, меньшевиками или дашнакцаканами — важно то, что все они были армянами. Поэтому он с полным на это правом, не скрывая гордости и удовлетворения, признается: "…Но, как бы то ни было, я поступил хорошо, что приехал… очень хорошо поступил, что приехал. Многие жизни спасены, и не можешь не удивляться… когда как гибель людей, так и их спасение оказывается таким легким делом".
Можно только представить, какую огромную и неизбывную боль испытывала и без того раненая, страдающая "в безбрежном море армянского горя" душа поэта, когда он видел многотысячные толпы армянских беженцев, отправляющихся на чужбину через Зангезурские горы и иранскую границу.
Левон Шант и Никол Агбалян перед своим отъездом встретились с Туманяном. Об этом мы узнаем из письма поэта, датированного 13 апреля: "Бедный Никол был болен, так и уехал. Шант был у меня, он уехал днем раньше".
После поражения восстания Туманян всячески старался помогать всем тем семьям, члены которых были вынуждены уехать, не будучи при этом в состоянии забрать с собой всех остальных. Эти семьи по понятным причинам и не без оснований боялись мести и гнева, расправы и преследований со стороны советских властей. "По поводу семей беженцев я пошел к Касьяну – могут ли они считаться свободными или удалиться?" — пишет поэт (10, 384). Предревкома Армении Саркис Касьян положительно откликается на эту просьбу поэта и советует всем оставшимся выйти из своих убежищ. За подписью Саркиса Касьяна и Асканаза Мравяна 24 апреля 1921 года публикуется декрет о всеобщей амнистии всем участникам Февральского восстания, то есть всем, кто сражался против Советской Армении. Из заключения освобождаются бывшие арестанты и возвращаются ссыльные.
Сын поэта Амлик Туманян, который в период существования Республики Армения, в 1918-1920гг., занимал должность руководителя аппарата парламента, а после советизации республики стал работать руководителем аппарата комиссариата народного образования, во время Февральского восстания вернулся к исполнению своих прежних обязанностей в парламенте. После поражения, 2 апреля, он в одном экипаже с Ованесом Каджазнуни и В. Минахоряном в спешном порядке покидает Ереван и через Персию уезжает за границу, однако, доверившись упомянутому декрету Ревкома Армении об амнистии, через некоторое время возвращается в Армению. Годы спустя, во второй половине 30-х годов, он вместе с другими своими братьями – Мушегом и Арегом — станет жертвой "красного террора", проявившего не только исключительное злопамятство, но и жестокость ко всем, кто имел хотя бы малейшее отношение к февральским событиям в Армении.
Такая же горькая и безрадостная судьба ожидала и если не всех, то во всяком случае подавляющее большинство наивно поверивших заверениям и обещаниям советских руководителей и вернувшихся на родину участников Февральского восстания. Все они подверглись жестоким преследованиям, были физически уничтожены или сосланы в Сибирь в качестве политических заключенных.