Окончание. Начало в номерах от NN 42-43
В полдень мы уже были в Битлисе (армянском Багеше). Очень своеобразный город Битлис: на самом верху крутого ущелья — старинная городская крепость, а у подножия ограды громоздятся друг на друга дома, построенные жившими когда-то в Битлисе армянами…
В город Муш мы добрались после полудня. Все утро мы мчались по бескрайней Мушской долине… Я опять тайком прослезился, вспомнив строки Мшо Горани:
Там, в Мушской долине, пятьсот сел, говорят,
Вода Меграгета исцеляет всех больных,
Яре-ха, яре-ло, ярим Герани,
Яре-ха, яре-ло, ярим Горани.
Там, в Мушской долине, тысяча студеных родников, говорят,
Вкусней их воды нет воды нигде…
Яре-ха, яре-ло, ярим Горани,
Яре-ха, яре-ло, ярим Горани.
Муш раскинулся на невообразимо красивом склоне у подножия горы Сим. Воздух тих, чист и приятен. Символ города – тюльпан, как в Ване – ванский кот. Гостиница "Гексер" ("Небесная") самая уютная из всех гостиниц за время путешествия.
На улицах Муша так много белокожих, светловолосых людей, похожих на армян, что мы от удивления просто каменеем. По неофициальным данным, почти половина населения этого некогда армянского города с армянским духом – омусульманенные армяне или курды армянского происхождения… Есть и считающие себя армянами "скрытые" христиане – их три тысячи. Говорят, долина Тарона так плотно была заселена армянами, что некоторой их части иногда удавалось избежать выселения и погромов и уцелеть. Ценой их спасения было принятие ислама, а потом — курдского облика…
Более того, известно, что с местными курдами заза, которые держатся обособленно от курдской общины и имеют собственный язык и традиции, сливались многочисленные армяне княжеского и царского рода, и не только в далеком прошлом. В дни всенародного бедствия в начале ХХ века у них скрывались десятки тысяч армян. Спустя несколько месяцев я увижу в доме моего друга в Ереване видеозапись, на которой вместе с Национальным симфоническим оркестром Австрии выступает композитор, музыкант и певец Микаел Аслан — армянин, родившийся в предместье Озат Дерсима, выросший среди заза, и вспомню берлинские концерты Комитаса…
Ближе к закату мы отправились в старый квартал Муша, где армянские дома сохранились почти такими же, какими были сто лет назад. Как только машина притормозила у церкви Богоматери, почти полностью разрушенной, собралась целая толпа детей и взрослых. Кое у кого из детей в руках были кресты, изготовленные из веток ивы. Я подошел к одному из них и, указывая на крест, спросил по-турецки:
— Что это?
— Хач… — ответил он.
Вот это да, значит, и после принятия мусульманства армяне сохранили в быту культ креста…
Двигаясь из армянского квартала в сторону ручья, доходим до того места, где некогда стояла церковь Сурб Марине. Немного поодаль — маленькое здание школы, где когда-то учились многие из наших легендарных гайдуков, и среди них герой эпопеи Хачика Даштенца "Зов пахарей" Махлуто (Зоравар Смбат)… На противоположном склоне горы — следы старого кладбища Муша, где еще видны сдвинутые могильные камни… Господи, сохранилась ли среди этих могильных памятников надгробная плита Геворка Чауша? Едва ли…
Я был занят этими печальными мыслями, когда к нам подошла пожилая женщина в белом головном платке. В зеленоватых глазах были слезы. Она была из рода тех принявших ислам армян Муша, которые непостижимым образом хотят общаться со своими соотечественниками, не зная ни слова по-армянски… Ее звали Парихан. Чуть погодя к нам подошел и внук Парихан – такой похожий на армянского мальчика юноша, мы сфотографировались с ними…
Когда мы добрались до Сулухского моста, находящегося неподалеку от Евфрата-Муша, уже темнело. В полутьме прямо на мосту вместе с Шаке и Ованесом, супругами из Австралии, вспомнили скорбную песню Геворка Чауша:
В тысяча девятьсот седьмом году,
Чудесного мая двадцать седьмого,
День памяти гибели Геворка неутомимого,
Отважного льва-храбреца фидаинов…
Чуть поодаль видны тростники. Может быть, именно там — какое совпадение! – ровно сто лет тому назад смертельно раненный Геворк попросил товарищей оставить его и продолжать борьбу во имя родины:
Последний привет мой — народу армянскому,
Последний поцелуй мой – храбрецу Андранику,
Положите меня здесь, укройте травой,
Идите, друзья, идите с миром…
Ужин был организован в одном из самых респектабельных ресторанов Муша, а в соседнем зале обедал не кто иной, как сам мэр Муша со своей свитой.
— Кстати, многие ключевые должности здесь занимают лица армянского происхождения, а этот бесподобный хлеб испечен в пекарне местного армянина, — объявил Ашот.
Действительно, впечатление от мушского хлеба превзошло все наши прежние представления о хлебе. Аромат и вкус свежеиспеченного хлеба, внешне напоминавшего нечто среднее между армянским матнакашем и грузинским пури, был неописуем. Вот вам и хлеб, испеченный армянином в городе Муше из пшеницы Мушской долины…
После ужина меня ждал сюрприз. К Ашоту подошел усатый человек с характерной для сасунца внешностью, поговорил с Ашотом, потом, глядя на меня, подошел и, как старый друг, обнял и назвал свое имя – Гайк. Я понял, что именно он – тот самый знаменитый мушский пекарь, о котором мне рассказывал в Ереване один из моих друзей-сасунцев. Гайк-Гайраттин — омусульманенный родственник моего друга. У его спутника, тоже родственника, были медовые глаза и довольно смуглое лицо, а звали его Сероб-Гайраттин.
"Деду нашему было лет пять или шесть, когда курды спасли его от резни,.. — расскажет потом Сероб. – Деда звали Сепо, бабушку – Нубар…" От отуреченных армян я потом узнал, что в Муше до сих пор хранят личный пистолет Ахпюр-Сероба и владельцы желают передать его Музею истории Армении.
В Муше я приобрел несколько лазерных дисков с курдской музыкой, нашел наконец и песни Швана Парвара, в том числе и знаменитый народный роман "Замбилфрош" — о любви продавца корзин и княгини, варианты которого когда-то были известны и среди армян Тарона.
В первое же раннее утро пробуждения в Муше после легкого завтрака спешим на юг — в монастырь Мшо Аракелоц, или Таргманчац — легендарную святую обитель, которую основал сам Григорий Просветитель и которая в средние века стала одним из самых значительных центров армянской культуры и письменности. Здесь вожди армянской национально-освободительной борьбы Геворк Чауш и Андраник Зоравар со своим малочисленным отрядом патриотов почти целый месяц сражались, осажденные, против регулярной османской армии…
Из Мушской долины поднимаемся в село Араг, с которым соседствует знаменитый Бердак, а по ту сторону противоположных гор должны находиться знаменитые Шеник, Семал, Гелиегузан. Машина с "пожилыми" остается у подножия, возле табачного поля, а мы поднимаемся по склону к монастырю. Нас любезно сопровождает Сероб-Гайраттин.
При подъеме вдруг вспоминаю, что монастырь Аракелоц назывался также монастырь Тиринкатар. Вот тебе раз, значит, мы поднимаемся по склону горы Тиринкатар, или Цирнкатар… Снова сон наяву… Значит, немного погодя мы увидим Маратук, а напротив — Сасунские горы…
На территории монастыря, увы, многое не сохранилось… Уцелела лишь маленькая колокольня да алтарь главной церкви… От девяти ажурных хачкаров, сохранявшихся до середины прошлого века, не осталось и следа… Я заметил лишь обломок белого хачкара, вонзившийся в бордюр одного из двух студеных родников… Эта деталь долгие месяцы будет будоражить мою память, особенно когда мой друг историк напомнит, что на территории монастыря некогда покоились останки отца армянской истории Мовсеса Хоренаци, Павстоса Бюзанда, Давида Анахта и многих других великих представителей нашей культуры и письменности…
У монастырского родника я вспомнил моего старшего товарища по этнографическому ансамблю "Акунк" – сасунца Саркиса Багдасаряна, его бесподобный голос и проникнутые ностальгией песни… Я набрал бутылку студеной воды для Саркиса и в этот момент заметил царившую над вершинами рвущихся к небу гор Сасуна… вершину Маратука, нашей горы, где, по преданию, обитали боги. Под обшарпанными стенами полуразрушенного монастыря, защищенные от ветра, мы зажгли свечу и воскурили ладан — в память наших гайдуков, погибших за свободу родины, спели несколько духовных песен и гимн Армении…
Спускаясь, мы набрали на склоне Цирнкатара боярышника — обыкновенного, оранжеватого, и желто-зеленого, цвета айвы… А наверху, на берегу ручья, образовавшегося от слияния двух монастырских родников, мы сфотографировались в обнимку с громадными черепахами, которые были намного крупнее обычных. И еще всю дорогу мы собирали золотистые и серебристые камни с благородным блеском, которые для наших соотечественников с мушскими и сасунскими корнями были самыми заветными памятными дарами.
Следующий день навсегда останется в моей памяти как день Святого Карапета. По дороге в Эрзрум (армянский Карин) проезжаем остальную часть Мушской долины, и перед нами является во всем величии знаменитая гора Карке, на которой высится знакомый по множеству песен и легенд и такой родной монастырь Сурб Карапет.
Святой Карапет – высоко-высоко,
И дороги к нему круты и извилисты,
Много паломников идут к нему,
Всех он наделяет счастьем,
Султан Муша – Святой Карапет…
Поднимаясь по серпантину лесистых склонов Карке, по правую руку видим обильно струящийся родник. Сразу "узнаю" — родник Сероба, здесь часто ночевал и отдыхал после боев великий гайдук…
Святой Карапет – всемогущий монастырь,
Крест золотой, камень зеленый,
Найдется ли тот, кто не знал бы его,
Девятиокий Сурб Карапет,
Султан Муша – Святой Карапет…
Расположение Карке таково, что с удивительной властной величавостью господствует он над Мушской долиной и над всей страной Тарон. Добираемся до верхних склонов горы — и мы на подступах к населенному курдами селу. Но что это?.. Кладка стен некоторых домов местами из гладкотесаного камня, в стены вставлены хачкары, кое-где целые, кое-где обломки… От некогда великолепного храма остались лишь жалкие руины… От алтаря уцелел лишь один фрагмент…
Почти все село собралось вокруг нас. У руин некогда могучего собора подавленно и немного смущенно читаем "Отче наш", зажигаем последние свечки, пьем воду из родника Сурб Карапета… Находящийся возле монастыря родник носил имя Просветителя, когда-то его построил армянский царь Трдат Великий. В его каменном бассейне крещено великое множество армян. Сурб Карапет, который назывался также Глакаванк, или Девятиокий монастырь, был одним из знаменитых центров армянской письменности, считался одним из самых чудодейственных святых мест — исцелял болезни, исполнял самые заветные желания паломников, наделял талантом и другими дарами…
Босоногий, со свечами в руках,
Я дошел до вод реки Мурад[1],
Исполни мечту мою, тогда я вернусь,
Исполняющий мечты Сурб Карапет,
Султан Муша – Святой Карапет…
Возвращаемся в молчании, лишь тикин Шаке тихонько, почти про себя, напевает:
Возле монастыря Святого Карапета
Был чудный родник,
Кто испил бы глоток воды,
Остудил бы свое сердечко…
Все мы, конечно, испили священной воды, но сердца наши едва ли могли остудиться после всего увиденного…
Я очнулся от тяжелых дум на подступах к провинции Высокий Айк исторической Армении, или страны Карин… Мысленно переношусь в те кошмарные дни весны 1915 года… Здесь, в своей колыбели, депортировался и уничтожался тысячелетиями живший на своей земле древний народ — носитель многотысячелетней цивилизации… Как же было организовано и осуществлено на таком огромном пространстве это уникальное в своем роде ужасающее злодеяние?..
В городе Карине армянского духа, к сожалению, совсем не чувствовалось. Теперь это чужой, восточный город, хаос в котором усугублялся закрытыми в дневные часы по случаю религиозного праздника магазинами и исступленными причитаниями и воплями муэдзинов. Население Карина в равной степени состоит из курдов и турок, и это чувствовалось даже на улицах… В древней части города мы зашли лишь в Каринскую крепость, где на церкви, построенной в духе армянской национальной архитектуры, увидели абсурдную надпись: "Мечеть-церковь"…
Наша встреча с Карином фактически носила мимолетный характер, и вскоре, проехав по горам и плоскогорьям, по полям и ущельям Высокого Айка, мы вернулись в Карс. Самым достопримечательным в пути был семипролетный Пастуший мост на Басенской равнине, сооруженный в месте слияния рек Аракс и Мурц. У моста я сразу вспомнил старейшину армянской журналистики и моего лучшего друга Марго Гукасян: ее родители были из этих краев. В Ереване я подарю ей подобранный на берегу Аракса речной камешек и фото Пастушьего моста крупным планом…
Добравшись вечером в уже знакомый Карс, останавливаемся в доме для гостей Кавказского университета – в одном из новых предместий города. После ужина Ашот знакомит меня с одним из азербайджанских преподавателей университета, сказав, что я его соотечественник.
— Ашот, с каких это пор ты считаешь Нахиджеван Азербайджаном? – шучу я.
Изет родом из Закатал, командирован в Карс бакинским университетом и преподает здесь русский язык. Пока он выражал недовольство созданным между двумя народами водоразделом и интеллигенцией, не предпринимающей двусторонних шагов, к нам присоединился еще один азербайджанский преподаватель русской литературы, который, в отличие от коллеги, имел на удивление русую внешность и был родом из Амасии.
— Фактически в Карсе встретились два человека с общей судьбой, лишенные родного края, — комментирует ситуацию Хуршуд Исаев.
Потом рассказывает о районе, где он родился, вспоминает, что когда-то у него был очень близкий друг в ереванском квартале Ачапняк. Узнав, что я родом из нахиджеванского села Азнаберд, говорит, что два раза был там, видел в центре села церковь, но это было давно, в начале 1990-х годов…
Уже второй раз просыпаясь ранним утром в Карсе, чувствую вдруг, что в городе, известном своим суровым климатом, уже почти зима. Действительно, чуть позже мы замечаем, что стекла нашей машины заиндевели, хотя на дворе еще только 30 сентября.
Это морозное утро — самое тяжелое за все время путешествия: бесконечно грустно прощаться с родным краем, которого, возможно, больше никогда не увидишь, который всего неделю был рядом с тобой, но веками и тысячелетиями был твоим и все равно будет твоим…
Сентябрь 2007 – февраль 2008, Карс – Ереван
Перевод с армянского Анаит Хармандарян