Старенький дом мой, в котором я живу вот уже 48 лет (с 1961 года), сам по себе примечателен, и вот почему. Это строение 1904 года, то есть моему ветхому и осыпающемуся жилищу уже 105 лет. Когда-то, в самом начале XX века, еще до революции, в этом доме помещалась клиника для душевнобольных — эдакая маленькая уютная больница (гжаноц). Вот каким был Эривань тех лет — его населению вполне хватало этой скромной камерной клиники. Сравните с сегодняшними гигантами кардиологии, онкологии и пр.
Вот в этом бывшем гжаноце и живу. Иногда проснусь ночью и с душевной болью представляю, сколько еще дореволюционных страданий помнят эти осыпающиеся стены…
НО НЕ ЭТО СЕГОДНЯ МОЯ ТЕМА. Об этом, как говорится, к слову. А тема моя сегодня вот какая. Двор, в котором стоит мой частный ветшающий дом, имеет арочные выходы на проспект Маштоца, на улицы Пушкина и Кохбаци. Как-то я вышла через арку на улицу Пушкина и опешила, увидев мемориальную стелу, стоящую несколько поодаль от стены дома. Ведь здесь провел последние годы жизни и умер Торос Тораманян. Весь город увешан мемориальными досками, причем порой людям не самой широкой известности и, право, не много сделавшим. Вот те доски я видела (по правде сказать, они сами бросаются в глаза). А эту скромную, святую для каждого армянина стелу из базальта заметила впервые. Имею ли я после этого право считать себя наблюдательной?
Глядя на барельеф Тораманяна, я вспомнила одну деталь из жизни великого Тороса, о которой мне когда-то поведал архитектор Геворг Мушегян, ученик Александра Ивановича Таманяна. Вот эта деталь в моем, конечно, изложении.
ВАРПЕТ ТОРОС (КАК ЛЮБОВНО ЗВАЛ ЕГО НАРОД) СИДИТ В СВОЕМ ДОМАШНЕМ КАБИНЕТЕ. Мысли его далеко. Ему нельзя мешать, но так как он очень стеснителен и деликатен, то прямо об этом сказать домашним он не решается. Какой же выход находит он? Он покупает маленький колокольчик, и близкие, а также посетители понимают, что входить можно только на зов колокольчика. Иногда еще он стучал карандашом по стакану. А в остальное время грузный, больной, хотя не очень еще старый человек сидит в охранительном одиночестве. В творческом одиночестве. Сидит в сумерках, утром, вечером, даже ночью. Воображение услужливо переносит его в Ани, к другим западноармянским святыням. Он перебирает в воображении каждый камешек армянских храмов, каждый камень руин, этих, как он писал, "прекрасных обломков гениальных творений нашего народа". Может показаться, что он сидит с тенями. Но нет, все это очень живое.
Так же любовно, как каменья, перебирает он и лица давних друзей. Варпет Торос работает. Колокольчик на столе рядом с ним молчит. Веки прикрывают огромные глаза варпета, которые превосходно писал Мартирос Сарьян, причем портрет сделан за несколько дней до смерти Тораманяна. Эти "огромные, полыхающие огнем глаза, выдавали в Тораманяне некие исполинские душевные силы" (Р.Атаян). И, словно предчувствуя, что он может много вынести, судьба обрушила на этого человека удары такой сокрушительной силы и столь многочисленные, что он был бы вправе роптать и сетовать, если не был бы незлобив и кроток.
ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ ПАТОЛОГОАНАТОМОВ ПОРАЗИЛО ЕГО СЕРДЦЕ — расширенное до немыслимых пределов, с сосудами такой карстовости и проницаемости, что они должны были отказать не в 1934 году, а на десятилетие раньше. Считается, что с таким сердцем вообще не живут. А он жил. Дух поддерживал его. Дух питал разрушенное сердце, не давая окончательно окаменеть изъеденным известью стенкам сосудов. Больной человек еще не все думы додумал до конца, не все детали концепции были завершены, и смерть терпеливо ждала. Вот почему еще это целебное охранительное одиночество и этот колокольчик.
В связи с этим колокольчиком я вспоминаю телепередачу, в которой тогдашний директор Эрмитажа Б.Б.Пиотровский показывал металлический сосуд с мелодичным звоном древнего восточного царя (если не ошибаюсь, Сардури), по которому царь стучал, созывая приближенных. Пиотровский даже продемонстрировал нам этот звон, постучав по сосуду.
Сегодня Тораманяну поставили бы селектор или какую-нибудь миниатюрную японскую технику и он вызывал бы родных, как босс вызывает секретаршу. Но тогда был только старенький, маленький колокольчик. Квартира наполнялась нежным звоном. Варпет Торос выходил из творческого погружения, он был готов общаться с близкими, с посетителями, с миром. Можно входить — и домашним, и гостям — вносить обед, телеграммы, письма. Гений отдыхает. Милости просим, звуки жизни, суета и мельтешение. Тораманян звонит в колокольчик, как царь Сардури. Седая древность и начало 30-х годов XX века смыкаются. По-моему, замечательно.