Так называется книга Уильяма Сарояна, изданная в Москве на русском языке Академией гуманитарных исследований (издательский дом "Гуманитарий") в переводе Арама ОГАНЯНА
Давно влюбленный в творчество великого писателя, Арам перевел множество его рассказов, многие из которых в разное время публиковались и в нашей газете, а отдельной книгой (около 50 рассказов) под названием "Ученик брадобрея" его переводы из Сарояна вышли в издательстве "Азбука" в 2004 году.
Но Сароян не единственное увлечение талантливого переводчика. Круг его интересов довольно широк — от англоязычных авторов, Рэя Брэбери, Майкла Арлена-младшего, Джона Апдайка, Амброза Бирса, Роберта Шекли, Джеймса Тарбера, Г.К.Честертона, Роальди Дала, до современных армянских писателей — Гранта Матевосяна, Агаси Айвазяна, Левона Хечояна. Именно Оганян открыл русскоязычному читателю замечательную книгу Майкла Арлена-младшего "Путешествие к Арарату", которая в его переводе вышла в издательстве "Узорочье" (Рязань) в 2003 году. Первый сборник его переводов из Брэдбери вышел в 1991 году в Ереване, а затем частично переиздавался в Риге, Санкт-Петербурге и Москве. В 2001 году издательство "Азбука" напечатало в его переводе и другой роман этого автора "Зеленые тени, Белый Кит", который также переиздавался. А.Оганян принял участие в переводе сборника рассказов Дж.Апдайка "Голубиные перья" ("Азбука").
Особую ценность представляют переводы А.Оганяном армянских писателей на английский: сборник произведений Агаси Айвазяна "Соленый граф" (The Salt Mine Earl), роман Левона Хечояна "Черная книга, увесистый жук" (Black Book, Weighty Bug), опубликованный в минувшем году в Лондоне.
Жанр книги У.Сарояна "Прогулка в роскошной колеснице" — путевые заметки. Нетрудно определить и ее проблематику: несколько нитей пронизывают произведение, как бы связывая все повествования, придавая книге выразительную цельность, создавая необычное тематическое, эстетическое единство. Это исповедь писателя о собственной внутренней эволюции, о людях, с которыми рос и мужал, о живительной атмосфере общения с близкими. Размышления и воспоминания несут в себе значительный историко-литературный заряд, помогающий определить глубинную почву и новые грани творчества писателя.
С огромным интересом читаются страницы, где Сароян рассказывает о своих сложных взаимоотношениях с Хемингуэем и его творчеством, о своей дружбе с выдающимся английским писателем Майклом Арленом-старшим (Тиграном Куюмджяном), о своем отношении к Феллини, кинематографу, театру, поэзии и многом другом. Заметки писателя поражают юмором, самоиронией, меткостью и глубиной суждений.
Вниманию читателей представляем в сокращении небольшой отрывок, в котором раскрывается отношение автора к Хемингуэю и Майклу Арлену-старшему.
— Я никогда не думал и не говорил о нем (о Хемингуэе.- Н.Г.) ничего особенно нелицеприятного несмотря на то, что в письме, адресованном мне, и в статье, напечатанной в "Эсквайре", он злорадно поносил одного писателя, с которым я тогда еще не встречался и который, когда я наконец познакомился с ним лет шесть-семь спустя, оказался полной противоположностью представлениям Хемингуэя. Это Майкл Арлен, настоящее имя которого, как ты, наверное, слышал, Тигран Куюмджян.
— А каковы были представления Хемингуэя о Майкле Арлене?
— Он весьма язвительно напоминал мне о том, что Майкл Арлен — другой армянский автор, в лучшем случае — плохой, хоть и популярный писатель, в скором времени прекративший заниматься сочинительством, чтобы всецело отдаться плейбойству. Я из уважения к нему намеренно смягчаю его выражения. Хемингуэй позволял себе переходить на личности и оскорбления, когда речь шла о писателях, которые не были ему ровней, и о некоторых, в том числе о Майкле Арлене, ни в чем ему не уступавших. Я так скажу: я совсем не был знаком с Хемингуэем, а с Майклом Арленом был знаком настолько, чтобы понять, что Хемингуэй знал Майкла Арлена гораздо меньше, чем я знал Хемингуэя. Когда Хемингуэй упрекал меня за то, что я подтрунивал над ним из-за чрезмерного увлечения корридой, меня возмутили его выпады против Майкла Арлена. Нечего было примешивать сюда Майкла Арлена. Как оказалось, мы с Майклом Арленом не имели ничего общего ни как армяне, ни как писатели. Он сын состоятельных болгарских армян, приехавших в Манчестер, когда Майклу было столько же, сколько Хемингуэю в возрасте Ника в "Биг-ривер". Я сын пресвитерианского проповедника, переехавшего в 1905 году из Битлиса в Нью-Йорк, потом в Патерсон и, наконец, во Фресно. Единственное, что у нас было общего, — так это взаимная терпимость к манерам друг друга. Я восхищался его нарочитой элегантностью так же, как, я подозреваю, он восхищался моим дремучим неведением в вопросах элегантности. Он был предан форме в повседневной жизни, а у меня не было времени на форму в жизни, потому что я сосредоточенно ищу форму в искусстве или в писательском труде, которая даст мне возможность работать.
— Ты когда-нибудь находил то, что искал?
— Ну, даже если не находил, то, во всяком случае, благодаря моим поискам на свет появились три десятка книг. Вообще-то, нет, если уж на то пошло. Я хочу сказать, что был слишком озабочен поиском формы в сочинительстве, чтобы думать о сверхповерхностной форме в моей повседневной жизни. С другой стороны, Майкл уделял очень много внимания тому, как одеться к обеду, не говоря об ужине. Если же я испытывал голод, то съедал на обед мясной пирог за пятнадцать центов в "Автомате", и мои представления о знатном ужине ограничивались столом в китайском ресторане. Что ты хочешь узнать о Хемингуэе?
— Давным-давно я где-то читал, что его произведения оказали влияние на твои. Это правда?
— Если ты читал книгу Эдмунда Вильсона "Мальчики в задней комнате", то, в самом деле, в 1938 году бытовало такое мнение. Ну как я могу сказать, что я думаю на этот счет (хотя тут все просто — не испытывал я никакого влияния Хемингуэя), если мой девятнадцатилетний сын, прочитав меня и Хемингуэя, считает, что я это влияние испытал. Я люблю своего сына и уважаю его интеллект, поэтому гадаю, что он имеет в виду, чтобы понять, действительно ли я испытал влияние Хемингуэя, и в то же время выяснить, как и почему это произошло; но вся эта теория рассыпается, чем больше я думаю о ней…
— Кто выносит решения по таким вопросам?
— Эдмунд Вильсон.
— Ну а когда ты читал Хемингуэя, он тебе нравился?
— Кое-что нравилось, но не больше, чем у других авторов, которых я тогда читал. Лучше всего мне читалось в возрасте от пятнадцати до двадцати. После этого я перестал быть читателем и стал писателем. В 1923 году, когда Хемингуэй был еще не очень известен, мне было пятнадцать, а в 1928 — двадцать. Писателями, которые нравились мне больше всего и, следовательно, могли повлиять на меня, были Джордж Бернард Шоу., Г.Л., Менкен, Шервуд Андерсон, Юджин О`Нил и множество прочих авторов, менее известных. Например, я любил читать поэзию, чью угодно, но особенно Уолта Уитмена, который очень известен.
Появление в моей жизни "Антологии Спун-ривер" Эдгара Ли Мастерса, к примеру, явилось событием, о котором я не посмею сказать, будто оно было незначительным для меня в 1923 году; какого бы мнения я ни был о ней сейчас, в 1963 году. В 1923 году я считал ее великолепной. Три-четыре недели назад на Пятой авеню мне попалось очень приличное скрибнеровское издание этой книги; я начал читать сверху вниз — заглавие, дата авторских прав, рекламные отзывы, так сказать, аннотацию, первую страницу и так далее. Я стоял, увлекшись бесплатным чтением, и р-раз — она опять задела меня за живое почти как тогда, в ночную смену в почтово-телеграфной компании во Фресно, где я много читал в те годы после одиннадцати вечера, когда все телеграммы разнесены, или дома, после работы, на улице Эль-Монте, 3204. Я сходил с ума по сочинительству и очень хотел заняться этим сам, но не имел навыков, у меня не было своего языка, почерка, стиля, собственного английского языка, который очень трудно заставить работать на себя.
Мне почти пятьдесят пять, и сорок лет спустя "Антология Спун-ривер" глубоко тронула меня, хотя теперь я вижу, что она не дотягивает до великого произведения. Так что из этого? Подверглось ли мое творчество влиянию в силу того, что "Антология Спун-ривер" произвела на меня неизгладимое впечатление в пятнадцатилетнем возрасте, если только спустя десять лет после этого я стал заниматься сочинительством, а публиковаться начал аж в 1934 году? Кто знает? Кто может сказать? И как быть с десятками безвестных и уже преданных забвению поэтов, чьи стихи я читал в "Поэтри" вместе со стихами незабываемых поэтов? Эзры Паунда, Уильяма Карлоса Уильямса, Уолеса Стивенса. А может, на мое творчество по-настоящему повлияло уже само по себе существование поэзии на английском языке несмотря на то, что я пишу прозой?..