Когда я была студенткой факультета востоковедения ЕГУ, то почему-то с гордостью представлялась незнакомым как переводчик. А знакомые ребята подтрунивали: "Ага, переводчик: слепых через улицу переводить!" И я со всеми своими иностранными языками возмущалась. Но, как ни странно, правыми были именно они. И хочу рассказать об этом на примере существующих переводов Айренов.
Есть в армянской средневековой поэзии самобытная страница. Она настолько своеобразна, что так и называется: Hairen, то есть Армянские (стихи). Относясь к средним векам, эта поэзия удивительно непосредственна в своем жизнеутверждении и меняет наши представления о клерикальном мраке средневековья. И вообще убеждает в том, что народы не меняются: какими их создал Господь, такими они и останутся до скончания лет. Если останутся.
Было время, когда авторство Айренов приписывали то поэту XVI века Наапету Кучаку, жившему в окрестностях Вана, то его тезке из Акина (Эгины), жившему в XIV в. Но под наплывом всÂш новых находок гораздо более ранних периодов, а также в результате лингвистического анализа и исследования исторического контекста филологи наконец разобрались, что речь идет не о стиле кого-либо из Кучаков, а о целом жанре народной поэзии. Специфика этого жанра – в краткости поэтического произведения, обладающего ярким посылом и законченной драматургией. Каждый Айрен – это целая история всего в четыре пятнадцатистопные строфы, разделенные на два полустишия каждая. О завязке сюжета у читателя создается представление благодаря кульминационной, записанной части:
Вниз по улице шел я домой,
заглянул невзначай в окно:
В черном бархате – свечек строй,
бездыханное тело одно.
Свечи пели Айрен над ним
о покойнике молодом:
"Он погиб любовью томим –
мы горим той любви огнем".
Пристальное знакомство с Айренами удивляет, т.к. эти древние строфы кажутся набросками произведений великих поэтов XVIII-XIX веков. Например:
О ночь, продлись! Останься, мгла!
Стань годом, если можешь, ты!
Ведь милая ко мне пришла!
Стань веком, если можешь, ты!
Помедли, утра грозный час!
Ведь игры двух тревожишь ты.
Где радость? В скорбь ты клонишь нас!
Ты сладость гонишь темноты! (блестящий перевод В. Брюсова).
Однако преемственность тем, сюжетов и приемов в мировой литературе – норма, лежащая в основе ее развития. Другое дело, что в качестве нормы в переводах армянской литературы на другие языки в советский период утвердились приблизительность, искажение культурного и исторического контекста и результирующая пошлость. Так, вместо лирического, практически шекспировского текста одного из Айренов получил вольное хождение по литературным изданиям вот такой постыдный текст:
Ты – жемчужина, ты светла,
Сколько горя ты мне принесла!
Что с тобою – не знаю – будет:
Мать родная тебя продала.
Пусть в армянском краю осудят
Ту, что в муках тебя родила.
В землях греков пусть знают люди,
Как ничтожна она и зла.
Тещи – а тем более несостоявшиеся – конечно, не самый любимый классовый элемент даже у переводчиков. Но чтобы вменять уголовную статью, тут уж надо, согласитесь, пылать всей поэтической ненавистью. Ниже привожу свой точный перевод. Как говорится в "Мурзилке", найдите 10 отличий…
Нитка жемчуга ты моя,
ты – мой факел, ведущий к дому!
Но презренная мать твоя
отдала тебя в жены другому.
Вникни, Рим, и наш царь, в дела суть,
судной властью своей наделенные,
Прикажите: "Невесту – вернуть,
не должны расставаться влюбленные!"
Кстати о влюбленных. Есть Айрен, где трепещущего перед любимой юношу переводчик превратил в откровенного барыгу:
Мне сказали сегодня под вечер:
Милой путь в нашу сторону лег!
Так давайте пойдем ей навстречу
И поможем взойти на порог.
Я ее поцелуем привечу,
Пыль дорог отряхну с ее ног.
Я чудесный ей дам порошок,
Что от хвори и горести лечит.
Но на самом-то деле в оригинале описывается радость парня, в семью которого уходит из родительского дома возлюбленная, скорее всего вопреки желанию собственных родителей. И он зовет домочадцев принять новоиспеченную невестку, раскрасневшуюся от стыдливости, приветить, дает понять, что все глаза проглядел, ожидаючи:
Мне весть о счастье донесли:
"Любимая к тебе идет!"
Так встретим же ее, пошли –
пусть робостью не изойдет!
Мы щеки расцелуем ей –
румянец их дороже мира.
Пыль, что сниму с ее ступней,
глаз исцелит мне, словно мирра.
Среди переводов Айренов на русский язык встречаются и неожиданные географические открытия, записанные в ритме частушек:
Не останусь здесь, прощай,
Уезжаю, не вернусь.
Византия далеко,
Но и там не задержусь.
А придут тебе сказать,
Где я, — буду вновь в пути.
В цепи закуют – порву
Цепи, чтоб тебя найти.
Здесь самое забавное – то, что некогда выданный нашими переводчиками российскому поэту подстрочник никаким подстрочником и не был: "Оромн и вар" (а Византию у нас по старой памяти звали Римом, "Оромом") именно армянами был переведен на русский как "греческая земля". Зачем? Просто логически рассуждая, а не честно переводя? В угоду кому? Естественно, что после этой небольшой геополитической аферы сам поэт-переводчик был волен пойти дальше и отодвинуть соседнюю Византию подальше от армянских границ, подчеркнув это. У меня вообще начинает складываться убеждение, что безо всяких мировых заговоров наши собственные беспозвоночные нарекли Греко-римской империей государство, дружно звавшееся арабскими авторами средневековья Армянской державой. Вроде бы всего лишь перевод стихов, а вот поди ж ты! Ниже привожу свой перевод предыдущего стиха:
Уйду отсель, я не останусь здесь,
пойду туда, откуда вновь уйду.
Путь – в Византию и любую весь,
изгоем стану – больше не приду.
А если адрес мой тебе расскажут –
знай: устарел – я вновь ушел искать.
Но если место мне твое укажут –
любым цепям меня не удержать.
Между тем средневековые народные стихи отличаются хорошим знанием географии:
Твои очи – словно море,
что Египет омывает.
Твои кудри мне на горе –
волны – ветер раздувает.
С тонкой ивой статью споря,
Яблока румянцем таешь,
Смуглость белых роз позоря,
Ими ты благоухаешь!
***
Понесли портрет ненаглядной
Как бесценный дар за моря:
Сходных с нею искали изрядно –
До Китая добрались зря.
А художники мира собрались –
Тысяч шесть и еще пятьсот,
Понапрасну они старались:
Не повторишь ее лицо!
Среди Айренов встречаются и те, что принадлежат поэтессам, скрывшим от нас свои имена, но удивительно выпукло представившим собственные переживания на достойном поэтическом уровне. Вы только представьте себе: XIV век, европейская поэзия (да и та сугубо мужская) еще только просыпается от глубокого постантичного сна, а молодые армянки пишут о том и так, как могут пока только они:
Эгегей, мой любимый, желанный!
Постелю я ковер, шерстью тканный,
На матрас с золотым шитьем.
Стол накрою едой и питьем:
Куропаток тушеных с подливой
И вина – за любовь выпить, милый!
Тонкой вышивки платья узоры
Пусть шепнут и про грудь –
Сквозь зазоры.
В бытующем переводе и ковер, и роскошный матрас заменены на одну белую скатерть. В переводе другого Айрена тонкая вышитая сорочка – на льняную рубаху. А ведь Айрены, будучи народным жанром поэзии, — это в том числе точная констатация быта народа! Наряду с прочей информацией в них зарегистрирован высокий культурный уровень каждого, а не только аристократических слоев. Здесь и специальные чаши для регулярного умывания, и национальные бани (сегодня они, конечно же, известны как турецкие и греческие), и посуда, и тщательность в одежде и домашнем убранстве, и, конечно, в кулинарных изысках.
Наверное, одна из главных этнических особенностей армян – в сходстве быта "верхов" и "низов". Здесь никогда не было и не могло быть гигантской пропасти, где по одну сторону – вельможи в напудренных париках с розовой водой на столах, а по другую – чумазый народ в рубищах, чуть ли не лакающий из плошек, как в "Парижских тайнах". И сегодня зайдите в любое глухое армянское село и попроситесь наудачу в любой дом – для вас накроют стол с абсолютно тем же ассортиментом посуды, приборов и столовых принадлежностей, что и у самых крутых олигархов или глав армянского государства. Скатерти, салфетки, солонки, кондитерские лопатки, фужеры для вина и воды, рюмки и графины для водки будут не от дорогих знаменитых брендов, но они будут пренепременно! То же и с постелью. И так было практически всегда.
Конечно, эстетика быта всегда обеспечивалась женщинами, потому что это им было вековечно (да и сейчас) решать: потратить средства на себя, любимую, или на дом. Армянки почему-то предпочитают второе. И взращивают у себя в семьях маленьких эстетов, ценящих все красивое, начиная с женщин и кончая их гардеробом. И вот два Айрена в подтверждение:
По соседству заметил я:
на веревке висит постирушка.
Среди всяческого белья –
и рубашка одна для просушки.
Вся в узорах рубашки грудь,
и обметан рукав шелками.
Та, что носит, под стать ей будь –
золотыми плачу деньгами!
……………………….
Мне бы с вышитою дорожкой
стать рубашкой на теле твоем,
Золотою бы стать застежкой,
заключить в той рубашке дом.
Стать водой иль вином из граната,
чтоб проникнуть в твои уста,
И смочить подбородок, где надо,
целовать каждой капли места!
В издавна тиражируемом переводе объектом поцелуев является, конечно, не подбородок, а "белая грудь". И такие ляпы и неосторожности практически во всем! И здесь не упрекнешь неармянских поэтов-переводчиков, которые не обязаны быть заодно и арменоведами. Для них Восток – от Дамаска до Китая, и при отсутствии должной въедливости в этом деле со стороны обладателей армянских фамилий в составе редколлегий изданий мы получаем среднее арифметическое от представлений иноязычных поэтов о Востоке, в центре которого мы и тусуемся с незапамятных времен.
Переводчик – фигура важная. Если абстрагироваться от вопросов политических, где малограмотный толмач способен спровоцировать войны и конфликты, то и в литературе его невежество и сговорчивость деструктивны. Например, он способен превратить романтические произведения в прибаутки пошляков или заменить отсебятиной важнейшие тексты.
Вследствие языковых реформ появились переводчики со своего же – Грабара – на свой Ашхарабар, а уж оттуда – на иностранные языки. И роль этих единственных поводырей по национальной литературе чрезвычайно велика и опасна способностью ампутировать из народной памяти исторические вехи и собственную культуру. Не случайно затевались реформы, и не случайно мы последовательно теряли реальное представление о собственном народе и его истории, а вслед за этим и неминуемо – земли и государственность. В переводах армянской поэзии – от древней до поздней — превалируют, к сожалению, именно тенденции лжи и амнезии. И традиции эти опасны.
Едва ли не единственным исключением честной переводческой работы сегодня является, как всегда, пример "человека со стороны" — Рафаела Папаяна. Наверное, потому, что труд переводчика не терпит невежества. Но оно сегодня в армянском государстве чуть ли не главное условие карьерного роста и политических перспектив и госзаказов.
И если раньше армянская поэзия зачастую переводилась малознакомыми с нашей культурой, но высокопрофессиональными русскоязычными поэтами, то, боже мой, что же творится сегодня в этой области! Кто и как переводит Чаренца, Исаакяна и других, закрытых для иноязычного мира гениев мировой литературы?!
Проблема армянской литературы не в расхожем штампе "литература малого народа" — нет. Она в наличии этого штампа и лежащей в его основе застарелой и опасной традиции принижения ценности оригинала до уровня его оглупленного перевода. В результате "портрет ненаглядной" нашей литературы испорчен настолько, что уж и не поймешь, она ли это или ее "злая мать". И кто же сегодня в ответе за это перед армянским народом, его государством и Создателем, неизвестно никому. Но скорее всего — мы все. И об этом следует задуматься