Они тогда прошли по нашим экранам, один за другим, эти шедевры — «Репетиция оркестра», «Сладкая жизнь», «Восемь с половиной», «Амаркорд», «И корабль плывет…», «Джинджер и Фред». Совсем уж дозированно были показаны «Сатирикон» и «Казанова». Но можно ли сказать, что сбор в кинозале был битковый? Увы! А на экране был Феллини. Пир для духа, да и только. Но даже в самых небольших кинотеатрах эти фильмы шли только по 2-3 дня. И при этом часть публики уходила из зала почти в самом начале фильма. То же самое было в ереванском Доме кино на демонстрации великолепного документального фильма «Рим». А в начале сбор был такой, что чуть не разнесли стекляшку дверей. Как мне хотелось вглядеться в лица тех, кто покидал зал, побежать за ними, сказать им в сердцах: опомнитесь, сделайте над собой усилие, ведь это Федерико Феллини, режиссер номер один в мировом масштабе. Опомнитесь, опомнитесь, дорогие мои, откажитесь от стереотипа легковесности, к которому вас приучила массовая культура, о которой Альберто Моравиа сказал очень точные слова: «Массовая культура — это барьер между массами и культурой».
Но что толку к чему-то призывать! Эпоха семимильными шагами удалялась от серьезных талантливых художников. На экраны ворвался поток бездумных, оглупляющих сериалов, боевиков, блокбастеров со спецэффектами. Шквал этой безвкусицы отучил зрителей думать. Куда уж было возвращаться им в лоно настоящего искусства, которое нес им ослепительный гений Федерико Феллини, великая, почти нечеловеческая фантазия которого была равна только его же иронии, почти не имеющей аналогов. Какой обнажающий, язвящий, аналитический взгляд на нас с вами.
Какое растущее от фильма к фильму равнодушие к формальной стороне дела. Только смелость очень большого художника способна так обнажить прием: море, закат, плывущий корабль, встречный крейсер — к чему детальная точность, даже всамделишность волн (это ведь заснять нетрудно), когда великий художник взирает на фантасмагорию жизни глубоко и горько. И при этом стилистика фильмов такова, что после нее не захочется даже вкуса Лукино Висконти и Сергея Параджанова (а это в смысле вкуса, вероятно, высшее, на что способен кинематограф). Когда есть что сказать (а Федерико Феллини в этом смысле гигант), отходят на второй план все остальные умения. Бессчетные у Феллини. У него каждый кадр — откровение. Беспощадное к жизни откровение. Орел с небес озирает землю менее зорко, чем видит людские пороки Федерико, быть может, самый глубокий художник XX века. Но он же умеет любить людей, как никто. Вспомните фильмы «Ночи Кабирии» и «Дорога». Сколько поэзии в этой его любви. Есть в нем что-то от людей Высокого Возрождения.
Когда-то он приехал из северной Италии в Вечный город и, кажется, сумел сделать этот город еще более вечным… Во всяком случае после ослепительного фильма «Рим» это трудно оспорить. Вот идет знаменитая римлянка Анна Маньяни. «Иди домой, Федерико», — устало и нежно улыбнулась Анна Маньяни. Как опустел Рим без Анны Маньяни и без Федерико! Их время ушло, а какое пришло — о том говорить не будем.
Когда я думаю об искрометном гении Феллини, на ум приходит такой образ, вернее символ. Есть в фильме Сергея Параджанова «Цвет граната» такой кадр: густое медовоцветное подсолнечное масло льется в горло инкрустированного серебряного кувшина. Вот кувшин уже полон, но масло все льется и льется, переливаясь на медное блюдо. Жидкая золотая струя, как расплавленный драгоценный металл, заливает все вокруг, а масло все льется и льется, ассоциируясь с энергией и изобилием самой жизни. Вот так и фантазия Федерико Феллини все бьет и бьет, и нет ей, к счастью, конца. Впрочем, гений всегда плодовит…
И все-таки часть публики из зала уходила. Умудрялись уходить даже с гениального «Амаркорда». Зато сидели, как приклеенные, на очередном боевике и гламурных мелодрамах. И я понимала горечь Феллини и все возрастающую от фильма к фильму едкость его сатиры, его бегство от бездуховности почти в молчание. Но если будут молчать такие художники, что станет с миром? Все извилины души потребителя займет эрзац-культура. Эра синтетики, всевозможных заменителей предпочитает «под кожу», «под мех», «под ягуара». И когда придет сам ягуар, мы не узнаем его. Пятна синтетического глянца «под ягуар» покажутся нам более эффектными.
«Под искусство» вместо самого искусства. Идол развлекательности и облегченности вытеснил старых богов. Душа обязана трудиться? Ничего подобного, спокойно отвечает массовый зритель и устремляется в кинозалы, где тысячи дыханий с трепетом следят за тем, как ловко уходит от погони среднестатистический господин среди серийных экстерьеров и интерьеров и где роли настолько безлики, что еще 830 актеров легко могли бы заменить отобранного артиста… А Федерико Великолепный ушел тем временем далеко вперед, оставив позади людей, так и не сделавших над собой благородного усилия.
Он правильно сделал, завещав похоронить себя не в Риме, а в городе детства Римини. Через пять месяцев там же легла рядом с ним и Джульетта Мазина. Она была не из Римини, но легла рядом со своим великим мужем. Теперь городок Римини живет еще и за счет туристов -паломников на их могилу. Замечательно. Тем же путем возвращенного долга пошли и Паваротти (Модена), и Грета Гарбо (Стокгольм). И как жаль, что Мария Каллас попросила развеять ее прах над Средиземным морем. Могила в родной Греции — это было бы правильней. Послужи своему истоку еще и туристическими деньгами…
Тогда (теперь уже много лет назад) на фильме «Амаркорд», когда зажгли свет, в кинотеатре «Наири» осталась всего треть зала. Но наши лица светились.
