К 115-летию поэта
Двадцатый век потряс основы мира бурными событиями, докатившимися и до армянских гор. Невзрачный мальчик из Карса Егише Согомонян, испивший до дна горечь личных потерь и страданий, был взбудоражен ветром перемен, долетавшим сюда с северных равнин. Бурные события 1917 года застали поэта в России, а последовавшая вслед гражданская война явилась для него своеобразным "университетом". Не в студенческой аудитории, а в солдатских окопах, в редкие минуты затишья между боями, он обдумывал новые стихи и поэмы, записывал на клочках бумаги пламенные строки своих знаковых произведений – "Сома", "Неистовые толпы"…
В декабре 1921г. Егише, уже взявший себе печально-многозначительный псевдоним Чаренц, заканчивает свое новое нашумевшее в армянском обществе сочинение – "Всепоэму", на которую обратил внимание и перевел известный русский поэт В.Брюсов. Это не было случайностью: взаимный интерес армянских и русских художников слова друг к другу имел глубокие корни.
Оказавшийся в водовороте российской действительности Чаренц проявлял глубокий интерес к русской литературе. Так, в свой статье "Современная русская поэзия" ("Пайкар", 1923) Чаренц отмечал: "Любое литературное движение, происходившее в России, сразу же находило отклик у нас, подталкивало вперед колесо нашей литературы, намечало для нее пути и тропы", а армянский читатель воспитывался на "замечательных образцах великой русской литературы". Этот, по его словам, "неоспоримый факт" Чаренц объяснял вековыми торгово-экономическими и общественно-культурными связями Армении и России. Эпоха требовала своих глашатаев, и она получила их: в России громко заговорил Владимир Маяковский, в Армении – Егише Чаренц.
Тридцатые годы ХХ века ознаменованы небывалым оживлением литературной жизни как в России, так и в Армении. Призыв Горького к писателям — лучше познавать творчество друг друга — возымел действие: один за другим появляются переводные сборники произведений национальных поэтов; Москва и Ленинград становятся центрами притяжения для разноязыкового племени поэтов и писателей огромной страны, в том числе и для деятелей армянской литературы. Появляются сборники армянских стихов на русском языке. Так, в "Современной армянской поэзии" (1931) наиболее интересным, пожалуй, автором оказался Егише Чаренц, представленный целым рядом сочинений в переводах, но, к сожалению, не самых лучших переводчиков.
Любивший и высоко ценивший русскую поэзию Чаренц считал, что переводы его собственных стихов, возможно, даже стыдно "показывать таким изощренным читателям, для которых Пушкин, Блок, Маяковский, Пастернак – свои, отечественные поэты", а потому опасался "средних" переводов, которые рядом с оригинальными стихами русских поэтов – "ничто". И не случайно, что армянский писатель был очень строг в выборе переводчиков. Так, в 1933 г. он писал Анне Иоаннисиан, дочери выдающегося поэта Иоаннеса Иоаннисиана, что готовится сборник его стихов в переводе русских поэтов, и просил: "…не можешь ли ты связаться с ленинградскими русскими поэтами, например, с Тихоновым и Тыняновым, чтобы они взяли на себя часть этих переводов… Я бы хотел иметь дело только с ними, а не с какими-нибудь халтурщиками".
В последующие годы он пытается сделать все, чтобы его сочинения попадали к талантливым русским переводчикам и редакторам. К сожалению, это удавалось не всегда – лишь отдельные переводы А.Ахматовой, Б.Пастернака, А.Тарковского, П.Антокольского, В.Звягинцевой, А.Гатова и некоторых других более или менее соответствовали духу самобытной поэзии Чаренца, который как-то заметил, что, если перевод не удался, лучше его "выкинуть, чем иметь в сборнике вещь малоценную и банальную".
Несомненно, именно русские переводы произведений Чаренца сделали его имя известным далеко за пределами Армении. На Первом всесоюзном съезде писателей армянский поэт предстал уже в одном ряду с самыми прославленными мастерами художественного слова.
Особенно расширился круг русских друзей армянского поэта в 30-е годы. Неизгладимое впечатление произвела на Егише Чаренца личность Максима Горького, побывавшего в Армении в конце 20-х. Когда же великого писателя не стало, армянский поэт откликнулся пронзительной статьей "Путь гениев и звезд" (1936), в которой представил блестящий портрет "гениального русского писателя", человека "легендарной славы", "величайшего гражданина мира". Чаренц видит перед собой "мудрое лицо шествующего по путям новой человеческой истины интеллектуального чудотворца с взглядом пророка", которому предстояло "обессмертиться в веках не феноменом, поднявшимся со дна социального океана, а родившимся из лона гениального русского народа гениальным писателем и великим гражданином, своим литературным талантом происходившим из величественного рода Пушкина и Толстого, последним органичным звеном в классической цепи русской литературы".
В середине 30-х годов Чаренц в связи с подготовкой первой послебрюсовской "Антологии армянской поэзии" сближается с Н.Тихоновым и П.Антокольским, назначенными русскими редакторами этого объемистого сборника.
С Тихоновым Чаренц встречался еще в 20-е годы, во время пребывания русского поэта в Армении. В одном из писем 1924 года, делясь впечатлениями от древней страны, Тихонов с юношеским восторгом писал: "…Армения – страна великолепная, дышать там можно… Я видел Сарьяна… Чаренца…" В другом письме, адресованном московскому литератору К.Микаэляну, Тихонов, очарованный талантом и личностью Чаренца, просил: "…хорошо бы, если бы Вы уговорили… приехать Чаренца. Он бы, во-первых, поговорил о поэзии так, как он умеет говорить, — подробно и блестяще, во-вторых, мы бы с ним поговорили не без взаимного интереса…"
Тихонов хорошо помнил поэта. В дни Всесоюзного писательского съезда в 1934 году он говорил: "Чаренц уже давно был известен в самых широких литературных кругах. Он уже пропутешествовал за границей и, повидав мир, был обогащен опытом и, обладая завидным запасом энергии, пробовал свои силы и в поэмах, и в стихах, и в прозе и всюду давал новое доказательство своего выдающегося дарования… Авторитет его был высок, все чувствовали, что видят перед собой большое, оригинальное явление, создание армянского народного гения, положившего в колыбель своего сына большие поэтические дары". В 60-е годы русский поэт написал ряд статей о Чаренце ("Поэт революционной бури", "Пусть вечно живет его поэзия" и др.), в которых дал меткие характеристики творчества и личности великого армянского поэта ХХ века. "В нем жил огонь искателя и трибуна. Он был одарен способностью чувствовать Время и Эпоху в ее движении… — писал Тихонов о своем армянском собрате по перу. – Его поэтический урожай прекрасен. Его стихи и проза вошли по праву в мировую поэзию… стали классикой".
Высоко ценили друг друга Егише Чаренц и Павел Антокольский. Известный русский поэт и переводчик немало потрудился над армянской поэзией в период работы над антологией, в том числе и над сочинениями Чаренца. В одном из своих очерков Антокольский дал выразительный портрет Чаренца, которого он увидел в Ереване в 1935 году: "Маленький, сухощавый и сухопарый, хорошо сложенный, он казался человеком без возраста… На лице его были горькие морщины, такие резкие и глубокие, как будто они еще прочерчены углем; большие черные глаза смотрели не мигая, умно и печально. Так что душевный творческий возраст все же обозначался, и он доминировал в общем впечатлении от поэта… Этот возраст говорил о сложном жизненном опыте, о том, что за плечами этого человека большая, недаром пройденная дорога, полная всего, что может выпасть на долю страстного и очень одаренного человека".
Поэтический гений Чаренца привлек внимание видного писателя, публициста Ильи Эренбурга, впервые побывавшего в Армении лишь в конце 50-х годов и глубоко сожалевшего о свой поздней встрече с библейской землей… О Чаренце Эренбург писал: "Он остался для меня молодым, таким, каким я его видел в последний раз в Москве… Я помню, как Чаренц с глубоким убеждением твердил, что нужно служить народу и служить искусству – не отказаться ни от справедливости, ни от подлинной красоты. Он не раз об этом писал в своих стихах…" Эренбург подчеркивает своеобразие поэзии Чаренца, полной "весеннего задора" и героики. "Чаренц мне открыл страстное сердце борца, товарища, поэта, — признавался Эренбург. – Обожженный солнцем, скромный и пронзительный, дерзкий и нежный, вечно молодой – он и для веков сохранит свою молодость". Лучшей характеристики, видимо, и представить нельзя!
Егише Чаренц – вечный символ правдолюбца и вечная чистая совесть Армении и армянского народа…
