"Я уехала, потому что хотела этого, потому что будущее в Армении казалось мне каким- то серым, тоскливым, бесперспективным", — рассказывает Карина, и глаза ее становятся такими же печальными, как моросящий за окном дождь.
Мы сидим в одном из уютных ереванских кафе, и рассеянный полумрак, сотканный из сигаретного дыма и скупого отблеска свечей, догорающих на столиках, создает странное ощущение оторванности от внешнего мира. Мира, в котором Карина не может найти точку опоры…
Ей 39 лет, у нее очаровательная пятилетняя дочурка, забавно щебечущая по-французски вперемешку с армянским. "Так глупо, что я дала мужу уговорить себя и назвала дочку Соланж, — говорит Карина. — Мне хотелось дать ей имя Ани, ведь оно звучит одинаково и во Франции, и в Армении. А теперь мы зовем ее Соня…"
Своего будущего мужа Пьера Карина встретила 12 лет назад здесь, в Ереване.
— Говорят, ничего случайного в жизни не бывает — стало быть, и эта встреча не была случайным стечением обстоятельств, — вспоминает Карина. — Я тогда просто бредила Францией, мечтала жить в Париже, здесь все меня раздражало: работа концертмейстера с мизерной зарплатой, неуверенность в завтрашнем дне, вечные бытовые неурядицы, проблемы… Мне казалось, стоит вырваться за границу, как я обрету рай. А Пьер, тоже музыкант, оказался в Армении благодаря своему другу Вазгену — французскому армянину, с которым они вместе играли в одном оркестре. Вазген собирался провести отпуск в Армении, где он никогда не был, и уговорил Пьера составить ему компанию. И вот в одной общей музыкальной тусовке мы с Пьером и познакомились.
А через года Карина уже жила в городе своей мечты, отчаянно пыталась освоить французский язык и французскую кухню и с усердием прилежной ученицы старалась адаптироваться к той новой среде, в которую рвалась с таким нетерпением. Вот только одно не давало покоя ни днем ни ночью — сумасшедшая, неутихающая, нестерпимая тоска по родному Еревану, казалось бы, с легкостью оставленному в прошлом ради чужого, но прекрасного Парижа.
— Тоска по Родине — это как зубная боль, только ее не заглушишь таблетками и никакой врач тебе не поможет, — говорит Карина. — Никогда не поверила бы, что можно скучать по зданиям и улицам, по деревьям, по незнакомым лицам, по воздуху — только потому, что они наполняли город, в котором ты родилась и выросла. И все это раньше казалось таким незначительным — иногда симпатичным, иногда до ужаса провинциальным, но всегда привычным! Я была готова к разлуке с родителями, с друзьями, осознавала, что первое время будет тяжело, но что меня будет разрывать на части тоска по Городу — к этому я не была готова. Я пыталась говорить с мужем, рассказывала ему о Ереване, но мои проникновенные монологи и моя прошлая жизнь вовсе не были интересны Пьеру. Он отмахивался со снобизмом коренного парижанина — мол, что ты восторгаешься своим Ереваном — обычный "провинциальный город"… Моя родина его не интересовала — ее история, язык, музыка, искусство, кухня — вообще на все, что касалось Армении, мужу было глубоко наплевать. И этот вакуум, невозможность выплеснуть тоску по родной земле, поделившись с самым близким человеком, с каждым днем все больше отдаляли меня от него. Он одобрительно воспринимал мои успехи в освоении французского языка, хвалил, когда мне удавалось хорошо приготовить французское блюдо, не скупился рассказывать о своей стране, семье, но ни капли армянского Пьер не желал впускать в нашу совместную жизнь…
Когда родилась дочь, Карина сделала еще одну отчаянную попытку примирить непримиримое — попросила мужа дать ребенку армянское имя, которое благозвучно звучит как для француза, так и для армянина. Но Пьер категорически отказался и устраивал скандалы каждый раз, когда Карина говорила с дочерью по-армянски и учила ее армянским словам. За десять лет брака они ни разу не побывали в Армении, и причиной тому было вовсе не отсутствие денег.
— Зачем тебе в Армению, что за дикая мысль? — возмущался муж. — Поедем в Европу, столько есть интересных мест, где можно побывать! Ты ведь и так кажый день переписываешься с родителями по интернету, часто звонишь домой. Чего тебе еще надо?
А "зубная боль" с каждым днем, месяцем, годом становилась все сильнее и нестерпимее, пока Карина не поняла: она должна вернуться, она хочет вернуться, она сделает это во что бы то ни стало.
"Ты никогда не станешь француженкой", — презрительно сказал Пьер, когда Карина сообщила ему о своем намерении. "Конечно, — ответила она. — Конечно, я никогда не стану француженкой. Ведь я армянка".
Подруги в письмах отговаривали Карину от этого безумного шага — возвращения: с ума сошла; тебе так повезло; каждая бы мечтала оказаться на твоем месте; прекрасно устроилась; муж, ребенок, обеспеченная жизнь; никаких забот-хлопот…
Но она вернулась домой и привезла с собой Соню. Развелись они с мужем куда легче, чем жили вместе, и на дочь Пьер не предъявил никаких прав, с легкостью отпустив обеих на все четыре стороны.
… Эйфория от возвращения домой была похожа на алкогольное опьянение. Лица родителей, постаревшие от времени и разлуки с единственной дочерью, те самые здания, ереванские улицы, деревья, воздух, незнакомые люди, которые снились ей в Париже, кафе возле консерватории (ее любимое прибежище) — всем этим она упивалась и не могла надышаться. А потом будто наступило похмелье…
Попыталась устроиться на работу в консерваторию — недвусмысленно дали понять, что без взятки в 2-3 тысячи долларов она может устроиться разве что уборщицей, в музыкальной школе (и не одной) сказали, что без соответствующей мзды ей ничего не светит. Везде, куда бы Карина ни обращалась в поисках работы по специальности, отвечали, что свободных мест нет, если нет денег на взятку… В магазин продавщицей ее тоже не взяли — перезрела, вон молодых девчонок куча и все готовы вкалывать за гроши с 9 утра до 11 вечера без выходных…
— Помнишь, фильм такой был — "Свой среди чужих, чужой среди своих", — грустно улыбается Карина. — По-моему, название как для меня… Ты уезжаешь на чужбину, тоскуешь там по Родине, потом не выдерживаешь и возвращаешься, и перед тобой возникают проблемы, решить которые, оказывается, труднее, чем раньше — до эмиграции. Теряется какая-то внутренняя связь с родным городом, точно он не прощает тебе предательства, и ты чувствуешь себя как на разломе — не здесь и не там…
Когда возвращаешься и проходит это опьянение первого месяца, ты будто начинаешь видеть недостатки в увеличительном стекле: нахамили в магазине, нагрубили в транспорте, намусорили в подъезде… Все мелочи обретают чуть ли не космический масштаб, и это можно преодолеть только в том случае, если есть твердая уверенность: твой город — единственное место на земле, где ты хочешь и будешь жить, несмотря ни на что. И выбор вернуться — правильный выбор.
Недавно мне довелось ужинать у родственников, и среди гостей оказались люди, приехавшие в Ереван на каникулы. Они армяне, коренные ереванцы, эмигрировавшие в Испанию. Как это часто бывает, за столом завязался разговор о жизни здесь, и ты бы видела, с каким пафосом, пренебрежением, даже презрением эти новоявленные "европейцы" критиковали здешние недостатки! Словно они сами какие-то потомственные гранды, очутившиеся в африканских джунглях. Это невозможно было стерпеть! Я думаю, только тогда ты имеешь право критиковать негативные реалии своей страны, когда живешь на Родине, каждый день живешь ее буднями, проблемами, успехами, недостатками — одним словом, находишься внутри, а не за пределами. И если что-то устроено не так, то ты, по крайней мере, стараешься изменить это к лучшему. Право на критику — право хозяина, а не гостя. Я надеюсь когда-нибудь снова его заслужить. Потому что вернулась навсегда…