Галина ТЮНИНА. Изысканная Анна Шерер, домашняя, теплая княгиня Ростова, пронзительная, с глубокой пульсирующей внутренней жизнью Марья Болконская в "Войне и мире", хлопотунья Катерина Карловна и блистательная леди Сазерленд в "Семейном счастии" — спектаклях, показанных на днях в Ереване легендарным театром "Мастерская П. Н. Фоменко".
Галина Тюнина — очаровавшая нашего зрителя актриса огромного диапазона, обладательница множества театральных премий, звезда новейшего российского кинематографа и той глубинной русской духовности, которую, казалось, уже и не встретишь. . .
— Не на каждого актера глядя думается — вот уж точно с детства мечтал стать артистом. . .
— Я не могу назвать это мечтой — в мечте есть нечто отстраненно-созерцательное. Я просто занималась театром с детства — с 12 лет пошла в студию, в 14 поехала в Саратовское театральное училище, поступала туда после восьмого класса. После этого уже пошло — Саратовский драматический театр, потом институт в Москве. Мне просто нравилось этим заниматься. И все, что я делала, как выяснилось, называлось "она мечтает быть актрисой". А на тот момент я даже не задумывалась, кем хочу быть, мне просто нравилось находиться в театре, на сцене. До 12 лет я практически никогда не была в театре. У меня нет актеров в роду, отец — инженер, мама — врач. И, вопреки всему, не знаю, каким чувством и желанием я была движима, — придя в театральную студию в 12 лет, я уже не сомневалась ни в чем.
— Когда вашего коллегу Карена Бадалова спросили, как он, исполнитель ярких, блестящих ролей в первом и третьем актах "Войны и мира", согласился весь второй просидеть в полутемном углу на стуле, он даже не понял вопроса. . . Это у вас норма жизни?
— Актер ищет свой путь, свои роли, и, конечно, очень многое зависит не от него. Как считается, актер — профессия зависимая. С другой стороны, в нашей профессии есть закон — нужно уметь быть частью общего, а не только главной партией. И в этом смысле артист — это служение. Это не только жажда играть много, быть востребованной, чтобы зрители замечали. Надо подчинять какие-то свои внутренние желания общему замыслу, учитывать необходимость театра при выборе каких-то пьес, и в этом смысле нужно учитывать интересы труппы, а не лично свои. И тут, если характер человека сталкивается с такой необходимостью в театре, конечно, может возникнуть конфликт. Но иногда, если ты хочешь служить этому делу, надо идти на то, чтобы какие-то свои желания усмирять, быть просто частью труппы. Во всяком случае в нашем театре все происходит таким образом. Может быть, поэтому мы до сих пор вместе.
Есть режиссер, художественный руководитель. Он ведет театр, питает его, дает определенную стилистику, еще что-то. А среди артистов звездности нет и не может быть. Артист сегодня может вести главную партию, а завтра быть одним из тех, кто окружает спектакль, и тогда он видит нашу работу с разных сторон. А если артист ощущает себя, так сказать, примой, то в какой-то момент это может для него очень тяжело закончиться. В нашем театре все-таки существует такая модель: мы играем не роли, а спектакль. Например, мое участие в "Семейном счастии" совсем небольшое, и его с определенной точки зрения можно назвать малоинтересным, но у меня ощущение, что без этой роли спектакль невозможен. И это не менее важно и не менее ответственно.
— В общем, за право называться членом труппы лучшего театра Москвы приходится платить немалую цену. . .
— Все в нашей жизни, конечно, идет от мастера, от Петра Наумовича. Он определяет и характер, и законы существования в труппе, и выбор материала. Петр Наумович постоянно говорит об этом, и он так делает, и я разделяю эту точку зрения — режиссер должен быть растворен в артистах. И режиссура — подлинная, большая — не должна быть видна. Она должна быть видна только через людей, которые выходят на сцену. Ничего важнее живого человека на сцене нет. Но без режиссера спектакль невозможен. Это союз. Наш театр, как известно, родился из студенческой мастерской Фоменко. Мы, его создатели, 20 лет уже вместе. Мы все связаны со своим учителем, он — наш Мастер. Поэтому у нас несколько другая атмосфера в театре: это театр, рожденный в некоем семейном кругу, и потому мы очень друг к другу привязаны и прекрасно понимаем: если мы уйдем, не будет нашего театра. А нам все это очень дорого.
— За столько лет работы с Фоменко вы, наверное, точно знаете, что есть великие пьесы с блестящими ролями, которые он никогда ставить не будет, а вы их, соответственно, не сыграете. Не обидно?
— Вполне возможно, есть такие роли. Но мне кажется, театр делает живым не разнообразие репертуара, а способность очень подробно работать с автором. Одна пьеса Островского может сделать тебя богатым на 50 лет вперед. Петр Наумович часто говорит, что застой в крови — самое опасное для живого человека. Но он предпринимает определенные шаги. Сейчас набрана стажерская группа — это сделано именно для того, чтобы театр не остался законсервированным, чтобы появились новые люди и новые возможности.
У меня были случаи: Петер Штайн приглашал играть Аркадину в "Чайке". Не произошло. Не потому, что кто-то кого-то куда-то не пускает. Но как пойти к Штайну? — этому нужно посвятить огромный кусок жизни. Или Някрошус — было предложение участвовать в его спектакле "Вишневый сад". Отрывочные набеги к одному режиссеру, к другому — они могут закончиться лично для меня крахом и пустотой. Просто сыграть роль — такой мечты нет, потому что работы много. Не какие-то запреты, а именно работа в нашем театре диктует нежелание никуда уходить даже на время. Я служу в конкретном театре.
— Способность перевоплотиться в одном спектакле в три абсолютно непохожих образа — результат вашей школы?
— Да, это результат определенной работы. Пока спектакль репетируется с режиссером, в данном случае с Петром Наумовичем, нащупывается очень много путей, многое пробуется, на протяжении репетиций вырисовываются образ, характер, рисунок. На мой взгляд, "Война и мир" — драматический балет. Может, это сильно сказано, но во всяком случае есть выраженное состояние человека через тело, взаимоотношение с предметами. И самое главное здесь — не уйти далеко от автора, быть очень внимательной к атмосфере — петербуржского салона или дома старика Болконского. Найти подробности разных атмосфер, разных существований — вот что во многом помогает "разносить" роли, сделать их непохожими. А, поскольку все произрастает из одного толстовского корня, делать это нетрудно, нет внутреннего сопротивления. Спектакль не рождается сразу. Первые десять спектаклей — это когда ты пытаешься нащупать программу полета. Как говорит Петр Наумович, программа есть, полета пока нет. Программу можно найти вместе с режиссером, но полететь ты должен один. Это и есть актерская самостоятельность и случившаяся роль.
— Вы много снимаетесь. . .
— Не так много, как могла бы, — фильм в год, материал определяет очень многое. В наше время, мне кажется, жанр литературы уходит, ну, может, он не уйдет навсегда, но сейчас обнаруживает какую-то слабину. А мне кажется, что кино, как и театр, все равно есть изначально литература и драматургия. В этом смысле наше дело очень ответственное — мы отвечаем за то, за какой материал мы беремся. И тут, мне кажется, никаких компромиссов быть не может.
— После общения с вами начинаешь думать — как актрису с такой психофизикой занесло в "Ночной дозор"?
— Честно говоря, на момент съемок для меня это было так же. Но, видимо, что-то ведет. . . Мне понравился Тимур, человек необычный, как потом выяснилось, театральный художник, человек театра. Это была его первая работа в кино, и, конечно, никто не предполагал не то что такого успеха, а что вообще что-то может получиться. Я шла абсолютно вслепую, но что-то мне подсказывало — можно. Иногда "безответственность" и детская игра — они интереснее для артиста, чем на первый взгляд основательные вещи. Эксперимент — актриса Петра Фоменко в истории о вампирах, черт-те что. . .
— Сакраментальный вопрос — ваши впечатления от ереванских гастролей?
— Еще до приезда мы жили интересом к тем людям, которых еще не видели, перед которыми мы еще не играли. То, что мы впервые сталкиваемся с армянским театром и публикой, это очень интересно. Слава богу, что это произошло. Про себя могу сказать, что Армению не знала никаким образом и открыла для себя потрясающую страну, хотя сколько чего мы не успели увидеть! У вас прекрасный зритель с огромной внутренней театральной культурой. Сейчас трудные времена для театра, московского в том числе. Но театральная культура в этом городе существует. Я не знаю, каким образом это было нажито и наработано, но то, что это не растерялось, никуда не ушло и не исчезло, меня это поразило глубоко. Мы уже хотим приехать снова. Мне кажется, нам есть что привезти сюда и есть что увезти после спектаклей — те мнения, те встречи, которые произошли. Мы очень хотим приехать!
Menu
