На фестивале в Капане к нам подбежала завотделом культуры местной администрации: "Знаете, я только что вернулась с юбилейных гоголевских мероприятий в Петербурге. Там пошла на "Ревизора" нашего Русского театра. Вы не представляете, какой был успех! В зале почти не было армян, но спектакль – я считала – целых тринадцать раз прерывался аплодисментами. Это такое счастье – сидишь и гордишься за свою страну!"
А недавно после сдачи двух дипломных спектаклей русского курса в театральном, прошедших на ура, ректор института предложил Александру ГРИГОРЯНУ взять курс армянский… Так что крамольная по нынешним временам мысль о том, что театр с лидером лучше, много лучше, чем театр без оного, напрашивается сама собой.
— Александр Самсонович, недавно ваш, а вернее, наш Русский театр удостоился главной театральной награды Петербурга – премии имени Кирилла Лаврова…
— Ежегодный фестиваль в Санкт-Петербурге имеет и политическое, и творческое значение. В прошлом году мы были на этом фестивале с "Тремя сестрами", и, хотя получили очень высокую оценку критики, в конкурсной программе спектакль не участвовал. А премия имени Лаврова, которая считается высшим театральным призом Петербурга, родилась только в этом году. Мы получили приглашение приехать с "Ревизором" и сначала были несколько растеряны – творческая группа в 35 человек. Но российский МИД предоставил эти деньги, и мы поехали.
Аплодисменты сопровождали весь ход спектакля, а в фойе стояла урна для зрительского голосования… Ряд ведущих критиков – фамилии все есть в буклетах – очень высоко оценили нашу постановку, и в первую очередь Фреда Давтяна – Городничего и Ерванда Енгибаряна – Хлестакова, которого они называли "армянским Мироновым". Очень хвалили всю группу чиновников. Правда, спорными им показались трактовки женских ролей. Словом, шесть-семь критиков, и каждый в той или иной форме говорил о современном прочтении Гоголя. Это было тем более приятно, что в самом Питере идут три "Ревизора". Ну вот, отыграли, вернулись домой. И вдруг через три дня звонок от самого Шуба — директора "Балтдома": "Прилетай, вы награждаетесь по единогласному решению жюри премией Лаврова". А потом оказалось, что мы взяли и приз зрительских симпатий — мнения профессионалов и публики полностью сошлись. Для меня это было особенно приятно – именно в Санкт-Петербурге, где я учился, где такое количество приятелей, знакомых, многие руководят театрами или в них работают. С нашего курса из 12 человек нас осталось всего трое. И когда на сцену выходят твои однокурсники и дарят сувенирный Александрийский столп с гравировкой "Ура "Ревизору"!"… Начинаешь переоценивать свою жизнь…
Позади остались трудные времена, а сегодня картина явно изменилась. Интерес к театру – это не продажа билетов распространителями, это — когда зритель своими ножками подходит к кассе и спрашивает билеты. 10-15 лет назад если 2-3 билета продавалось, это уже был прорыв, а сейчас это гораздо больше ста билетов, и это серьезный сдвиг. Поэтому мы отложили премьеру, которую очень ждали: сочли, что спектакль пока не доведен до кондиции, а для нас сейчас очень важно качество. Кстати, о комедии "Левая грудь Афродиты", премьера которой состоялась в присутствии автора — Юрия Полякова. Выступая недавно по каналу "Культура", он, вспоминая ереванский Русский театр, сделал упор на неожиданную для него культуру языка. Это говорит о том, что в театре происходит что-то симпатичное…
— Сегодня многие режиссеры жалуются, что телевидение стало мешать работе – актеры расходятся по сериалам и собирать их становится все труднее.
— Конечно, качество этих сериалов и передач… Это же удивительный примитивизм! Скажем, бизнесмены и "крутые" бывают не только толстые, но и очень худые. Но почему-то в нашей телетрактовке их лица занимают три четверти экрана. Ладно, пусть, но все это настолько однозначно, настолько примитивно, что только головой качаешь… Единственное утешение, что во многих других странах эти сериалы на таком же уровне. В конце концов, все дело в "степени занятости": когда ты размениваешься, каждый день мелькаешь на экране, будь ты стократ любимый – приедаешься страшно. Шоколадом ведь тоже можно объесться… А что касается "режиссеры жалуются"… Наши актеры заняты на телевидении очень активно, сериалы дают им популярность, но у нас пока этой проблемы нет. Просто в театре должен быть порядок. Первая книга Станиславского была о театральной этике. Театр начинается не с вешалки, а с дисциплины. Если актер может позволить себе позвонить и сказать "я занят, я на съемках" – это конец! Тут уж – позвольте вам этого не позволить! Вернее, дело должно быть поставлено так, чтобы это просто не могло прийти ему в голову.
— Лозунг "молодым везде у нас дорога" сегодня на театре принимает моментами угрожающие масштабы – это с одной стороны. С другой — по-настоящему сложившихся молодых актеров можно сосчитать по пальцам. В вашем театре молодые достаточно быстро обретают профессиональную форму. Поделитесь секретом: как вам это удается?
— Вы обращали внимание, как сейчас ставятся спектакли? Главное для режиссеров – погромче, пошумнее "ударить по голове". Даже на наши фестивали привозят спектакли, где упор делается на внешний рисунок, внешний эффект. У меня ощущение, что театр сегодня должен остановиться, задуматься, расположить к себе деликатностью, быть чуть-чуть над правдой жизни. Речь не только о самоанализе — о самоиронии. Мне кажется, если в человеке есть то необъяснимое, что делает его работу творчеством, ему обязательно надо доверять, но и контролировать. Молодежь одарена, но минимум знаний, которым она обладает… Поговорите с молодыми актерами, и вы увидите, что они не знают литературу. Как говорил мой мастер, литература – это главное духовное богатство актера. А ты вынужден иной раз одаренному человеку рассказывать и объяснять психологию, которая ему неведома. И режиссер должен в это углубляться, работать с ними. Актерская профессия требует колоссальной умственной и эмоциональной энергии. Наши мастера учили: чтобы придумать эффектный рисунок, надо углубиться в материал. Вот этого углубления сейчас не хватает молодым армянским режиссерам, и не только армянским. Любую форму можно вытащить, но только изнутри. Знание ведь действительно – сила, только очень многие его не используют. Какая-то скудность появилась. Вот ставишь "Гамлета" – достаточно перенести место действия в сумасшедший дом, на автобусную остановку или на кухню — и оказывается, это и есть современное прочтение. Но первое условие в театре – рождение текста, его мотивация.
— Разве возможно говорить о мотивации с актером, если на читке текст, скажем, чеховского героя он слышит первый раз в жизни?
— Я когда-то отказался от режиссерского курса в институте именно потому, что приходилось заниматься ликбезом. Недавно с ректором Грачья Гаспаряном, который тоже от всего этого в ужасе, мы обсуждали перечень книг, прочтение которых следует вменить в обязанность студентам, чтобы они хотя бы знали, что все это существует. Ведь важно не только, что ты прочтешь "Три мушкетера", важно, что ты прочтешь их в двенадцать лет, когда это повлияет на твое развитие. Я эту проблему переживаю с собственными детьми: они все время сидят в интернете и мало читают живых книг. Когда моя дочка год назад прочла "Евгения Онегина" и сказала: "Какой кайф, папа", – большей радости для меня не было! Вот этого не хватает! Как сделать, чтобы творческие люди читали? Ведь с эрудированным актером легко работать. Сегодня в театре много, очень много случайных людей. Есть и одаренные ребята, но самомнение их задушит. А нам в свою очередь нужно соразмерять отношение к молодым. Вокруг некоторых молодых режиссеров уже создан ажиотаж, который впору назвать нездоровой атмосферой, и не зарваться в ней очень нелегко.
Островский говорил: "Мера и есть искусство". Мера взаимоотношений должна определять очень многое. Шекспир, Достоевский, Чехов, Брехт – это не повод самовыразиться, потому что на фоне гениев твоя беспомощность раскрывается с невиданной силой. Многим кажется, что пьеса такого класса вывезет сама – наоборот, она отомстит! Извините, обывателю, может, и все равно, есть в спектакле психология – нет ли. Но театр, как мне кажется, искусство для более образованных людей, а не просто "тамаша", которая пропагандируется в последнее время. Будущее настоящего театра все равно за поэтикой и психологизмом. Я в этом твердо убежден.
— В последние годы вы много ставили в России – от старейшего ярославского театра до МХТ. Насколько мне известно, сейчас вы делаете новый спектакль в "Табакерке" у Олега Павловича…
— Это очень интересный проект, пьеса Дамскера "На закате солнца". Чем она прекрасна? Тем, что взывает о помощи к поколению семидесятилетних, которых угробила советская власть. Там есть сильный удар по государственному самолюбию России: женщина, которая всю жизнь работала на эту страну, получает "подарок судьбы" — возможность уехать за границу. Очень социальная пьеса. Об отношении к старикам надо говорить не слезливо, а жестко. Вот выезжаю на встречу с Табаковым для очередных переговоров. Есть договоренность с московским театром "Модерн", сейчас получил приглашение в театр Комиссаржевской в Санкт-Петербурге. Все приглашения принять не могу, хотя это заработок, на который потом можно спокойно жить долгое время. Они дают три месяца на постановку, но за такое долгое отсутствие в твоем театре что-то разрушается. Поэтому у меня есть режим — полтора-два месяца. В 70-80-е годы я очень много выезжал, был очень востребован -Москва, Ленинград, республики СНГ, страны Восточной Европы. Сейчас возникла такая же ситуация.
— Все наши гости последнего времени, включая Калягина, жаловались на то, что в России с главрежами напряженка – никто не хочет лишней головной боли. Не возникает в этой ситуации желание послать все к черту, ездить, ставить, получать гонорар и отвечать только за качество собственной постановки?
— Этот вопрос действительно стоит очень остро. Но еще учась в институте, я много слышал, какие чудные русские театры в Тбилиси и Баку, и ни слова никогда в адрес Ереванского театра. Учась на четвертом курсе, когда весь кипишь и заветы отца, настоящего патриота, имеют огромную власть, я написал письмо в этот театр с предложением поставить здесь бесплатно спектакль и получил… отказ. Приглашение пришло позднее, когда в 26 лет я руководил Смоленским театром. Я задался целью сделать театр, о котором бы заговорили. Все-таки у меня что-то получилось. Не говорю о расцвете театра в 80-х годах, когда Москва ломилась на наши спектакли. Я прикипел к театру. Например, я знаю, что в вестибюле в первом ряду шестая плитка на полу сбита. Свою квартиру знаю хуже. Я могу проснуться ночью и думать, что у нас промокает стена, а денег нет. Когда я работаю на выезде, звоню сюда каждый день. Это уже со мной неразрывно. Мне ведь в начале 90-х даже деньги предлагали, чтобы я отсюда уехал, а театр закрыли, но я его защитил. Не потому, что мне некуда уйти. Если мне скажут, что надо уходить — конечно, мне будет очень больно, может, я умру… Но если окажется, что я театру больше не нужен, уйду без разговоров. Поэтому и ищу режиссеров, соратников, которые могли бы поддержать театр, жить его духом, жить им, а не просто участвовать в работе. И если что-то у нас получается, это потому, что я вижу, как наши работники, наша труппа этим театром живут. Это, думаю, главное достоинство нашего коллектива.