Артист, которого любят. Десятки ролей, ставших классикой. Фразу с неповторимой гафтовской интонацией: "Рыночная моя!" — на все лады повторяла вся бывшая страна. Его персонаж из "О бедном гусаре" был ну настоящий полковник! А на концерте Валентина Иосифовича ГАФТА, прошедшем недавно в Ереване в рамках программы "Русское слово в Армении", почитателям открылся не только настоящий артист, настоящий мужчина, настоящий интеллигент и интеллектуал. Оказалось, что Валентин Гафт и поэт – настоящий.
— Валентин Иосифович, на пресс-конференции вы сказали, что театр "Современник", в котором вы прослужили более сорока лет, может быть, сегодня не совсем соответствует своему названию…
— Театр не может соответствовать. Просто другое время, понимаете. Театр ищет – иногда находит, иногда не находит. А соответствует – это получается отдельно от всего. Мне это слово не нравится. Просто не угадывает время. И не только "Современник". Есть театры параллельные, они более молодые, возникшие позднее. Спектакли у Петра Фоменко, некоторые спектакли в Театре наций. Я считаю, "Современник" остался верен себе в том, что он не меняет своих позиций, не отходит от того, что в нем было заложено, – играть и чувствовать время. Другое дело, что не всегда находит. Для этого нужно иметь драматургию, нужно иметь режиссеров, которых не так-то и много хороших.
— А браться за "новую драму" не пытались? Братья Пресняковы, Сигарев?
— Вы знаете, я плохо знаю этих авторов. Хотя не особенно и приглядываюсь. А то, что вижу, часто мне не нравится. Может, я старый человек? Но вот недавно посмотрел спектакль в Театре наций, где играют Женя Миронов и Чулпан Хаматова. Удивляет – своей красотой, естественностью и психологической глубиной. Артисты не просто умеют говорить на сцене – они говорят, танцуя, техника очень высокая. Миронов играет рассказы Шукшина и перевоплощается не при помощи грима, каких-то накладных животиков – внутри все меняется. Раньше я не видел спектаклей, где бы артист умел играть на баяне, танцевать и психологически глубоко проживать персонаж, ничего почти не меняя внешне. Поразительный актер! То же самое делает Чулпан. Вот такой театр мне нравится – который потрясает и глубиной психологических переживаний, и внешними формами. Эти приспособления, владение такими вещами, которые еще больше помогают выражать то, что есть внутри.
— Проблем со зрителем у "Современника" в последние годы не возникло?
— "Современник" — счастливый театр. Его не покидает публика. Может, это переходит из поколения в поколение. В театр приходит очень много молодежи. Конечно, зритель очень изменился. Но вот накануне юбилея театра у нас стояли ящички, в которые бросали бюллетени, – что им нравится, что нет… Потом людям, которые давали наиболее интересные ответы, дарили бесплатные билеты на юбилейный вечер. В большинстве это была молодежь, и ее было три четверти зала.
— А в репертуаре театра есть спектакли чисто коммерческие?
— Я не могу назвать их коммерческими, но… Проблема финансов стоит сегодня перед каждым театром, как никогда. Конечно, когда ставится спектакль, важно, кто там будет играть, какая тема. Чтобы это привлекало зрителей, сами понимаете, это должно быть зрелище, потому что на скучный спектакль никто ходить не будет. Здесь у нас часто допускаются ошибки – в выборе и драматургии, и режиссера.
— И как этот выбор происходит?
— У нас нет худсовета, решает один человек — худрук, Галина Борисовна Волчек. В театре должно быть единовластие.
— А у вас сейчас высокая "занятость"?
— Играю много, но старые спектакли. Играю "Трудные люди" — пятнадцать лет! – с Лиечкой Ахеджаковой. Сейчас меня ввели – потому что у нас два актера, один умер, другой потерял голос навсегда… — в "Вишневый сад", я играю Фирса. Мне нравится. Сейчас буду себя хвалить – я переделал очень многое в спектакле. Он имеет успех, и это доставляет мне удовольствие. Играю в моей пьесе "Сон Гафта, пересказанный Виктюком". И "Заяц. Love Story". Мы играем с замечательной актрисой Ниночкой Дорошиной.
— Вы говорили, что ваши стихи-посвящения обычно появляются "по заказу" к юбилеям и, если бы не Радзинский, не родилась бы ваша пьеса…
— Я не драматург, не поэт и не писатель. Ну возникают стихи, но это не имеет продолжения, потому что этим надо заниматься каждый день и всерьез. Это тяжелая работа над собой. А пьеса — там оказались вещи, которых я не подозревал. Ведь так бывает иногда — возможности того, что написано – не очень, но угадано, куда это идет. Поэтому при помощи партнера Филиппенко, который мне разъясняет то, что я написал, при помощи режиссера Виктюка, который расставил все так, что там просто звуковой ряд настолько интересен, что он иногда интереснее содержания… Я им очень благодарен.
— Но некоторые ваши стихи, они ведь просто не могли возникнуть по заказу!
— Да, сами по себе тоже возникают. Но это так – дайте мне слово, я буду сочинять стихи. Вообще это произошло после знакомства с Роланом Быковым. Он был большой поэт, такой же, как артист – это грандиозные стихи! Вообще образованнейший был человек. Мы с ним случайно познакомились в одной картине, которая так и не вышла и в которой я играл дрессировщика Лисицына. Он на меня написал эпиграмму. Мне очень понравилось. Могу вам сказать.
Что такое Гафт? Может, это шкаф?
Или так не выговаривают МХАТ?
Может, это лай – лай сплошных лисиц,
В шорохе своих и чужих ресниц?
Что такое Гафт, вряд ли кто поймет.
Гафт — это, наверное, факт наоборот.
Как он это усек, что я действительно такой… Так вот, немножечко выпивши, он стал читать свои стихи, я чего-то стал поддакивать… А потом в течение нескольких лет я ждал напротив Фонда Ролана Быкова – театр находится напротив, и мы с ним в определенное время встречались в ресторане. Он говорил: "Вот про это сочиняй, и я — про это. И будем сравнивать". И он, который терпеть не мог быть на втором месте, иногда даже говорил, что у меня получилось лучше.
— А Валентин Гафт отдельным изданием существует?
— Существует. Издают одно и то же без моего разрешения. Сейчас я хочу сделать книжку, куда войдет и пьеса, и какие-то стишки. Лучше уж самому, а то все равно печатают, не спрашивая. Цель у меня такая – чтобы дарить милиционерам, когда ГАИ задерживает. Очень выгодно. А, главное, знаете, читают!
— Как складываются отношения с кинематографом?
— Сейчас я снимаюсь в очень хорошей картине. Снимает молодой режиссер Фурманов. Играю человека, который влюблен в женщину приблизительно такого, как я, возраста. У него есть участок, и он занимается тем, что скрещивает баклажаны с помидорами, с огурцами, но видит мир глазами художника. Чудак! И у него все крадут. И он сочиняет, и поет частушки, и все время спрашивает: почему воруют? Не только в огороде — везде! В государстве! И вот, когда человек дошел до полного отчаяния, он поет частушку: "…Расстрелял бы подлецов. Руки прочь от помидоров! Руки прочь от огурцов!"
— В последнее время нередко приходилось слышать от успешных, состоявшихся людей: с возрастом все меньше резона заниматься театром…
— Это же все замечательные, талантливые люди! Но слишком мало работы. Надо себя чем-то успокаивать, и начинаются разговоры: в театр не хочется ходить, заболел, плохо себя чувствую, это дело молодых… Они обманывают самих себя. Работы мало, и надо оправдать свое бездействие… Если бы вы только знали, как они ждут, чтобы что-то возникло! Скажу вам честно, вот, может быть, в первый раз: если не будет этого, жизнь для меня… будет очень неинтересной. Это точно так же, как когда ты теряешь любовь, теряешь ощущение любви. Когда из тебя словно ушла вся энергия. Я признаюсь – без этого не могу.. Вот был период — плохо себя чувствовал, в больнице лежал, не знал, что дальше, куда себя девать. Взял в руки перо и бумагу и сказал: я поэт! Проникаешь в себя, уходишь в другое состояние. Уходишь в подсознание и что-то, что раньше казалось несоединимым, соединяется. Потом, конечно, говорить — я гений, я написал великое стихотворение! — смешно. Но в этот момент, хотя прекрасно знаешь, что такое великая поэзия, знаешь, что такое хорошо и что такое плохо, хочется сказать себе: "Ай да Пушкин, ай да молодец!"
— Кто-то уходит в поэзию, кто-то — в антрепризу…
— Я тоже недавно был в коммерческом проекте, играл с Чуриковой. Но мне не понравился продюсер, потому что он обманщик. Жалко было расставаться с Чуриковой, но я принципиально ушел. Еще с Маковецким и Максимом Сухановым мы играли пьесу Пинтера. Правда, играем редко – нас трудно собрать вместе. Туда пошел из-за Суханова – мне он ужасно нравится. Это уникальный артист! Я ему написал эпиграмму: "Ты пирамида, но с глазами… В этом мире азы не сходятся с азами, и дважды два не есть четыре". Когда в актере дважды два не есть четыре, это самое прекрасное!
— Кого вы считаете своими учителями?
— Гончарова и Эфроса. В Эфросе была какая-то бездонная глубина, он умел дотронуться до таких тончайших струн души… С ним у меня складывались замечательные отношения. Но не сложились с главной актрисой театра. Ольга Яковлева… Сложный человек. Сейчас не хочется все это ворошить, но умела расправляться девочка… И театр Эфроса покидали актеры. Такие, как Олег Даль.
— Гончаровская жесткость обросла легендами, а вы не оставляете впечатления человека подчиняющегося…
— Я и не подчинялся. Завидев меня на улице, Гончаров прятался в телефонной будке. Это правда. Он орал, топал ногами. Но когда речь шла о работе!.. Я знаю многих актеров Театра Маяковского, для которых даже после ухода, кроме него, никого не существовало. А вообще главный учитель — Художественный театр. Когда я вижу этих великих артистов, которых, к сожалению, теперь уже никто не знает, потому что пленка, запись спектакля – они ничего не передают. Как они разговаривают! Как двигаются! Там — это надо понять — другие задачи были, а мы смотрим в переводе на свой сегодняшний язык. Это были великие личности, которых подбирали Станиславский, Немирович-Данченко. Краска к краске! Это потом уже каждая краска решила, что она — единственный гений, и это стало концом эпохи.
— Традиционный вопрос: ваши ереванские впечатления.
— Так уж сложилось, что я впервые в Армении. Хотя у меня замечательные друзья-армяне. Благодаря такому другу, Карлосу Петросяну, я успел увидеть в Армении многое, несмотря на краткосрочность визита. Он был первым кто, прочитав мою пьесу, сказал: "Это надо ставить". В первый день приезда я сидел и долго-долго смотрел на Арарат. Нужно увидеть воочию, чтобы испытать это ощущение – что такое Ереван, что такое люди, что такое краски Сарьяна и свой, внутренний драматизм, идущий из вашей истории. Вот это замечательное ощущение во мне осталось.