Роберт СТУРУА — Автор, Создатель, Демиург, один из именитейших театральных режиссеров современности. Роберт Стуруа — великий художник, смотрящий на мир с высоты китайского мудреца и с улыбкой увлеченного мальчишки. Роберт Стуруа — сбежавший из больницы и приехавший вместе с артистами БДТ им.Товстоногова в Ереван — в город, который он любит и который любит его.
— Роберт Робертович, сегодня, как, кажется, никогда, жалуются на времена — они не театральные. Вы тоже считаете, что во всем виновато время?
— Когда-то я дал интервью, и в заглавие вынесли мою фразу: "Я 50 лет в театре, и не припомню, чтобы были театральные времена". Я только поступал в театральный институт, когда у нас на курсе появился Михаил Ромм — не просто великий режиссер, но и умнейший человек. И он заявил, что театр умер. Потом была дискуссия на страницах "Литературной газеты", а было это время "физиков и лириков", и все "физики" в один голос утверждали, что театр надо закрыть. Так продолжалось десятилетиями. И я пришел к заключению, что кризис — это естественное состояние театра. А те драматурги и режиссеры, которые обогнали свое время, не воспринимаются как нечто необходимое, ценить их начинают спустя многие годы. Чаши театральных весов никогда не обретают равновесия.
Иное дело другая проблема: человек, которому дали послушать серьезную музыку или посмотреть новейший архитектурный проект, честно признается: может, это и прекрасно, но я этого не понимаю. А вот про театр никто не говорит: "я не понимаю" — говорят: "это ужасно!". Хотя мне кажется, что восприятие театра намного сложнее, чем, скажем, музыки. Человек сидит в зале, на сцене происходит какая-то жизнь… И зрителю кажется, что это сериал — делать какие-то обобщающие выводы из размышлений и анализа драматурга, режиссера готов далеко не каждый. Хотя по крайней мере в Грузии не любят бытовой театр. А вот в свое время в Турции меня поразило, что они любят ставить Чехова. Я долго над этим думал и понял: у них ведь нет театральных традиций, они делают первые шаги. И пьесы Чехова — естественно, без рефлексий чеховских интеллигентов — кажутся им бытовыми и понятными.
— Абсурдный вопрос, не лишенный, увы, актуальности: для чего вообще нужен театр?
— Конечно, не нужен! — абсурдный ответ. Когда люди живут в смутном времени, когда идет перестройка — не горбачевская, а нравственных ценностей — люди не особенно ходят в театр. Хотя мне было удивительно, что в 90-е годы, когда в Грузии была революция, потом шла война, а нам казалось, что мы будем играть для себя, зритель шел, да еще как! Почему театр не нужен? Потому что люди не понимают его необходимости. И потому что театр, я бы сказал, тоже не очень понимает, что ему нужно делать в этой ситуации. Ведь обратная связь необходима — зрители, аплодисменты. А потеря ориентиров произошла и с театром. Иногда я смотрю на положение людей театра и удивляюсь: почему они не возмущаются, не бунтуют? А потом думаешь: ну повысят им зарплату, дадут большие деньги на постановку, а они знают, что и как сегодня нужно ставить?
У кризиса ведь есть не только субъективные, но и объективные причины. Вот ставишь "Гамлета", какие-то другие пьесы и — нет ответной реакции. Начинаешь обвинять себя, ведь невозможно обвинить весь народ. Потеряны какие-то связи — это очень глобальный, философский вопрос. Грузины обожают игровую, театральную стихию. Думаю, армяне тоже. Наверное, нужны какие-то новые формы. В конце концов, театр обращен к молодым — я не имею в виду тех, кому семнадцать, а гораздо более широкий охват. Мы все, конечно, озадачены и растеряны: и люди театра, и зритель. Я пока не могу найти ответов. В то же время не хочется идти на поводу дешевого вкуса. Наш театр сохранил себя в самые страшные годы, но какие-то ценности уходят и от нас. Хотя помните у Феллини? Когда Кабирию забирает какой-то богач, приводит в свои палаты и включает Бетховена, она совершенно не реагирует. Потом он велит ее покормить. Она поела … и вдруг начала понимать музыку и плакать.
— Но ведь принято считать, что творить лучше на голодный желудок…
— Я понимаю, что нищета входит в мифологему об актере, но не настолько же! Когда человек думает о пропитании своей семьи, он вряд ли способен думать о чем-то еще.
— То есть сытость креативу все-таки не помеха?
— Если взять все великие театры — начиная с МХАТа и кончая Рейнхартом и Антуаном — все они создавались при больших вложениях. Театр не является доходным предприятием. Разве что мюзиклы, которые играются годами каждый день. Но чтобы государство вкладывало деньги в театр и рассчитывало, что они вернутся с процентами… Это глупо. Они должны давать деньги на искусство, как это делает Германия. Правительство Германии знает, что на искусство надо тратить деньги — это необходимо нации, ее духу и ее культуре. Даже скуповатая в этом вопросе Британия в последние годы последовала примеру Германии. Правители должны знать, что их имя сохранится, если они внесут вклад в культуру. Елизаветинские времена помнят благодаря Шекспиру, Бену Джонсону, Марлоу.
— А являются ли деньги, которые готов платить зритель, критерием оценки спектакля? Извините, но мне приходилось слышать что в театр имени Руставели сейчас ходят хуже, чем в марджанишвилиевский…
— Очень может быть. Но — мне неудобно об этом говорить — думаю, это от того, что там классом ниже. Они ставят много комедий и ура-патриотических спектаклей. И потом их управляющий умеет очень хорошо распространять билеты. Кстати, недавно я звонил в наш театр, там играли "Президента" и "Пожарников". Сказали, что в эти дни были аншлаги.
— Сегодня в ваших театрах главный человек — управляющий, как в наших — директор, и это периодически приводит к серьезным конфликтам между художником и финансистом…
— Сильная власть финансиста может помогать только в том случае, если речь идет о таком человеке, как Немирович, который всего себя отдал Станиславскому, взял на себя весь административный груз во имя театра. У нас же управляющими назначают людей, которые выполняют роль цензоров, следят за тем, чтобы не были поставлены спектакли, которые могут навести зрителя на определенные мысли. Ведь если обратиться к истории, то в Древней Греции люди ходили на фестивали (тогда это называлось фестивалями) не только для того, чтобы обратиться к вечности. Театр одновременно поднимал какие-то астральные и очень актуальные проблемы человеческого бытия. Вот Абашидзе, который был в Батуми, так он драматический театр вообще закрыл, они месяцами ничего не делали, зато огромные деньги выделялись на оперу. Вообще оперу обожают все диктаторы. В операх тоже есть свои мощные сюжеты и коллизии, но когда Дон Карлос поет — если он поет хорошо — кого уже всерьез интересуют вопросы свободы и нравственности? Мне кажется, правительства не хотят поддерживать театры еще и по этой причине. Чтобы театр не поднимал темы, которые звучат на улице, в газетах, на телевидении. Они хотят иметь маленького, прирученного домашнего клоуна, который смешит. Хотя в прежние времена шуты были единственными, кто имел право говорить царям правду.
— А какой новый спектакль о свободе и нравственности собирается ставить Роберт Стуруа в своем театре?
— Я хотел делать "Ахронян" Аристофана. Очень интересная пьеса: между Афинами и Спартой 20 лет идет война, о причине которой все уже давно забыли. А одному из героев это смертельно надоело, вот он и заключает собственный семейный мирный договор — он и Спарта объявляют перемирие. Собирался начать сейчас, но в январе предстоит ставить в Греции "Укрощение строптивой". Последние три года я отказывался выезжать, поэтому какие-то контакты утеряны, но все же есть приглашения из Англии, Аргентины, России, в частности, предлагают несколько постановок в Москве. На ближайшем этапе — Греция, а до отъезда я собираюсь провести кастинг — хочу привести в театр еще одно поколение артистов. После последнего вливания молодой крови уже прошло пять лет, а молодые привносят в театр очень многое. Есть такой театральный критерий — труппа хороша, если в ней хорошо распределяется "Ромео и Джульетта". Три поколения актеров и шесть гениальных ролей для молодых. Кстати, в нашем театре уже седьмая смена поколений, и происходит это вполне бескровно. Я не преподаю в институте, но уже второй раз выпускаю свой режиссерский курс, с которым работал в нашем театре. Они молодые, и через них ты чувствуешь пульс времени, напрямую ощущаешь, что происходит в твоей стране.
— Вы достаточно часто бываете в Ереване, смотрите спектакли. В каком направлении, на ваш взгляд, движется армянский театр?
— Определить, какие процессы происходят, я затрудняюсь. Но армянский театр напоминает мне сегодня Золушку — падчерицу в ожидании феи, которая еще неизвестно, придет ли. Впечатление не от отдельных спектаклей, а от бесед с актерами, с режиссерами — есть какая-то печаль, люди театра как будто опустили руки, чувствуется какая-то безысходность. Хотя и через это тоже стоит пройти. Конечно, государство, те, от кого зависит судьба театра, должны помогать гораздо больше. Но главная проблема, думаю, в нас. Вот в 90-е годы, о которых я говорил, совсем не работалось: война, холод, нищета. Но когда я увидел в глазах молодых актеров собачью тоску и прочел: "ну кому мы сейчас нужны" — не сочтите за романтизм, я понял, что обязан что-то делать. Денег не было, мы перестраивали старые декорации, перекраивали старые костюмы… А сейчас говорят, что это были самые счастливые годы театра, тогда родились прекрасные спектакли.
— У нас тоже было начало 90-х, и, видимо, в них остались все силы к подвижничеству…
— Наверное, на борьбу с войной и нищетой легче найти силы, чем противиться рутине. Но когда наступают такие времена, тоже нужны подвижники. Мы говорили о деньгах, но только это не поможет. Я понимаю: тут не прикажешь, это не ленинский субботник, но нужно именно подвижничество.
