— Г-н Асатрян, серия ваших недавних пространных интервью крупнейшей иранской газете «Шарг» об иранской идентичности, этнической ситуации и языковой политике в Иране вызвала огромный интерес и бурное обсуждение в самом Иране и за его пределами. Каково ваше видение этих вопросов?
— Вопрос корреляции общеиранской идентичности и локальных культур — местных идентичностей – один из важнейших для понимания Ирана как единого государства с мощным консолидирующим историческим ядром. Неверный взгляд на эту проблему – не важно, это заблуждение или целенаправленное искажение действительности – за последнее столетие породил целый ряд ложных стереотипов и политических мифов, воспринимаемых порой как непреложные истины не только в профанных кругах, но и среди специалистов-востоковедов, политических аналитиков и т.д. Мои интервью вызвали такой живой отклик потому, что, пожалуй, впервые во внутрииранском дискурсе был выделен и четко озвучен ряд важнейших положений, на которых базируется общеиранская идентичность — вечный гарант почти трехтысячелетней непрерывной государственности. Мне кажется, иранский читатель как бы открыл для себя истины, вполне отражающие его мироощущение и всегда присутствующие на уровне подсознания, которые не были, однако, эксплицитно артикулированы ранее.
— Какие наиболее актуальные элементы в этом ряду вы бы выделили?
— Это прежде всего вопросы этнодемографии и идеи государства, проблема валидности применения по отношению к современному Ирану таких общеизвестных терминов и определений, как многонациональный, большинство, меньшинство и т.д. Интересно, но многие устоявшиеся клише и понятия, вплоть до этнических обозначений, при ближайшем рассмотрении в иранском контексте оказываются всего лишь иллюзорными понятиями, лишенными реальных очертаний. Чтобы получить более или менее объективное представление о сказанном, надо проследить весь исторический путь формирования народонаселения этой страны с древнейших времен до наших дней, с учетом всех сопутствующих факторов – антропологических, языковых, культурных, религиозных и т.д. Это те сферы, где политические мифы и ложные стереотипы особенно распространены. Например, как я писал однажды, нет более нелепого определения Ирана, чем «многонациональное государство», предполагающее наличие некоего титульного большинства и нетитульных меньшинств. Для Ирана эти понятия нерелеватны. Кого считать титульным большинством? Персов? Но в Иране просто отсутствует такое понятие, нет такого племени или народа под названием «перс». Принято полагать, что раз Иран – это Персия, а ее государственный язык– персидский — фарси, то и титульным народом этой страны должны быть персы. А поскольку титульные народы обычно составляют большинство народонаселения стран, то и персов в Иране должно быть больше. При этом придумана знаковая цифра-заклинание, регулярно повторяемая в разных источниках, 51%. То есть персов как бы большинство, но всего на один процент. Остальное – чужеродные «нации»: курды, белуджи, «азербайджанцы», арабы и т.д., ничего общего не имеющие с «персами». И само собой разумеется, что эти «нации» должны стремиться к отделению от Ирана, бороться за освобождение от гнета, цитируя бакинских авторов – «фарсидского шовинизма» и ратовать за создание собственных государственных образований. В действительности же привычное русскоязычному читателю «перс» – производное от Персия, как называли Иран до официального переименования страны при Реза Шахе. Ни один иранец персом себя никогда не называл. Фраза «я – перс» в Иране лишена смысла. В современном Иране нет ни «персов» в классическом смысле слова, ни «азербайджанцев» в тюркском толковании этого понятия.
— А курды, белуджи?
— Тут мы подходим к сути проблемы. Дело в том, что иранская этнодемография уникальна по своим характеристикам, эзотерике, доступной, пожалуй, только посвященным. Курды, белуджи, арабы и другие этноязыковые группы на фоне Ирана выступают в совершенно иной ипостаси, нежели вне его границ. В Иране эти локально-языковые группы — неотъемлемая часть единого иранского континуума, состоящего из сотен таких же групп с общим самосознанием и национальным мировоззрением. Это элементы естественного конструкта, возникшего в течение тысячелетий. Курд или белудж в Иране и, скажем, в Турции, Ираке, Пакистане, Афганистане совершенно разные вещи. Даже «турок» в Иране носит локально-языковой смысл, а не этнический. Эти группы не меньшинства, а органические части большинства, поскольку нет титульного большинства в обычном значении слова. Персидский не язык большинства, он принадлежит всем и никому конкретно. Конечно, делаются постоянные попытки расшатать ситуацию, изменить веками сложившиеся нормы, но это уже другой вопрос.
— А проблема так называемых иранских азербайджанцев, которых в Иране якобы 30 миллионов или даже больше?
— Какое значение для манипуляции сознанием имеют символы и цифры, известно. Волюнтаристское деление населения Ирана на «народы» и «этносы» и их цифровые репрезентации – специально разработанные символы, призванные обосновать на уровне общественного сознания давно лелеемую Западом идею расчленения этой страны. Именно из этого ряда утверждение о 30, а то и 50 миллионах мифических «азербайджанцев» в Иране. Это яркий пример безосновательно внедренного в общественное сознание и устоявшегося клише, встречающегося даже у серьезных специалистов. Например, Виктор Шнирельман в своем достаточно фундаментальном труде «Войны памяти» допускает ту же оплошность, утверждая, что «иранские азербайджанцы однозначно поддержали Азербайджан в борьбе за Карабах». На самом же деле население Атурпатакана – по крайней мере во время первой Карабахской войны – вообще понятия не имело, что творится севернее Аракса. В контексте армяно-азербайджанского конфликта судьба Карабаха им была абсолютно безразлична, если тюркоязычные иранцы, как, впрочем, и все иранцы вообще, и рефлексировали на тему каких-либо закавказских территорий, то исключительно в плане пересмотра Туркменчайского договора и возвращения Ирану земель. Шнирельман бы мог легко убедиться в этом сам, совершив короткое путешествие в этот регион или приняв во внимание точку зрения даже такого известного пантюркиста и ярого поборника «азербайджанского единства», как Зия Буниятов, который в своем интервью газете «Баку» 21 октября 1989 года после поездки в Иран, говоря об «иранских азербайджанцах», констатировал: «Азербайджанцы на той стороне понятия не имеют о нашей борьбе… Еще раз почувствовал, что единство языка — это еще не значит единство народа». Если даже такому отъявленному фальсификатору, как Буниятов, хватило одного визита в северо-западный Иран, чтобы осознать истинное положение вещей, то для такого ученого, как Шнирельман, ситуация была бы совершенно очевидной. Кроме языка, население по обе стороны Аракса ничто не объединяет. Это народы с разной этногенетической историей, абсолютно разной ментальности и культурных параметров. И эти драматические различия лишь усугубились за последнее столетие в связи с целенаправленной османизацией сознания жителей Азербайджанской Республики. Не вдаваясь в подробности, примите это как постулат, а интересующихся проблемой я отсылаю к своей книге «Этническая композиция Ирана».
Но и тут не могу удержаться от риторического вопроса. Если даже тюркоязычные иранцы были бы «южными азербайджанцами» — тюрками чистой воды, то где все эти мифические 30 или 50 миллионов размещаются, живут? Поразительно, но никто ни разу не удосужился просто проверить по карте дистрибуцию населения Ирана. А она показательная: обитателей всех пяти провинций северо-западного Ирана, где так или иначе проживают тюркоязычные иранцы (Западный Азербайджан, Занджан, Казвин, Восточный Азербайджан и Ардабиль, до Гиляна), не более 9,5 миллиона по переписи 2006 года, из коих чуть меньше половины составляют прочие группы: курды, гураны, ассирийцы и т.д. Куда же втиснуть десятки миллионов «южных азербайджанцев»? По моим подсчетам, число тюркоговорящих иранцев не перевешает 5,5 миллиона, не считая, конечно, полумиллионное племя туркменов – единственной собственно тюркской группы в Иране, живущей на территории провинции Горган (Голестан). То есть в иранский дискурс постоянно пытаются ввести идеи, возможно, действительно актуальные для других сообществ, но совершенно нерелевантные для Ирана. Из того же разряда вдруг возникшая идея о необходимости преподавания на «национальных языках» в школах или вузах, дискуссия о «родном языке», требования создать «академии» курдского языка или тюркской культуры в Иране или уже упомянутое утверждение о многонациональности Ирана… Эти клише — целенаправленные вбросы, часть которых, безусловно, видна лишь профессионалу, а часть вполне мог бы разглядеть в общей риторике об Иране любой вдумчивый аналитик.
— Насколько живучи все эти мифы и стереотипы?
— Все не имеющее исторической основы недолговечно. Это лишь дань конъюнктуре момента. Однако следует выделить две причины, способствующие рождению и поддержанию мифа: политическая заинтересованность и дилетанство. Оставим в стороне первую из указанных причин – вполне естественную, учитывая интересы сил, заинтересованных во фрагментации Ирана и максимальном ослаблении иранского фактора в региональной и мировой политике. Что касается второй, то, как я неоднократно отмечал, было время, когда об иранской этнологии писала только востоковедческая элита. Это требовало, кроме всего прочего, глубоких познаний в индоевропейской компаративистике, древних культурах и религиях, текстах на языках, давно покинувших историческую арену народов. Сегодня иранская этнология стала расхожим объектом письменных упражнений не только авторов из заинтересованных или ангажированных кругов, но и – что очень прискорбно – представителей академических сообществ, находящих это поле привлекательным для самовыражения, но не имеющих необходимой подготовки. Без комплексного сравнительно-исторического подхода к проблеме любые суждения об Иране не могут выйти за рамки профанных рассуждений.
— Что, на ваш взгляд, можно противопоставить этим мифам?
— Любым мифам можно противопоставить только объективную реальность. Иран абсолютно естественный этнодемографический конструкт, монолит, сформировавшийся как результат закономерного исторического процесса. Это не лоскутное одеяло, там нет ни единой территории и ни одной локально-языковой группы, которые стали бы его частью искусственным образом, вследствие неких политических перипетий. Несмотря на смену государственных систем, религиозных и политических идеологий и проч., это тот же мощный стержень западноиранской цивилизации, который образовался тысячелетия назад. Иллюзия – считать, что смена власти или режимов может ослабить Иран как политический полюс или принципиально сменить его ориентацию. Его устойчивость закономерна и зиждется именно на его естественности.
