«Ушел из жизни режиссер, художественный руководитель Государственного Русского театра им. Станиславского народный артист Армении, лауреат Государственной премии Армении, заслуженный деятель искусств России, лауреат Международной премии Станиславского и Международной премии Смоктуновского, кавалер ордена Дружбы РФ, обладатель медали РА «За заслуги перед Отечеством» I степени Александр Григорян» — какая невозможная фраза!
СамсоныЧ — не может! Не может уйти, бросить, устать, перестать — делать Спектакль, быть флагманом, адмиралом не только своего театра — всего нашего театрального флота.
Не может не гореть этой жаждой жизни, страстью жить, жить интенсивно, ярко, не утрачивая к жизни вкуса и интереса, не давая нереализованным планам загубить себя. Не может перестать бороться!
За последние два года он перенес какое-то невероятное количество тяжелейших операций. Близкие говорили Тамаре — его супруге, которой в списке под названием «Жена художника — это служение» уготовано почетное место: «Не стоит рисковать — возраст, очередной наркоз»… Он настаивал на риске, требовал. Требовал возможности для себя — каждый день репетировать, приходить в театр. В его театр. Когда этой живительной возможности не стало — он ушел.
«Сегодня, когда я вошел в свой кабинет, в первые секунды мне показалось — здесь какая-то свадьба намечается… А потом подумал — ну да, моя свадьба с театром. И этой свадьбе — 50 лет! 50 лет назад, через три часа после прилета в Ереван, я впервые вышел на сцену этого театра, чтобы приветствовать его коллектив… Я принимал этот театр с абсолютным убеждением, что он должен быть лучше, ярче, интереснее многих существовавших тогда в республиках русских театров — как тогда говорили, чтобы был, «как в Москве»…
Сколько счастья я испытал за эти годы! Счастье понимания своей страны, ежедневное постижение своего народа, своей культуры и попытка помочь ей, внеся свою лепту в процесс ее развития. Удалось ли — судить вам. Но эти 50 лет у меня в сердце, я очень переживаю за то, что не удалось, радуюсь тому, что что-то все-таки удалось. Я полюбил стены этого театра, я полюбил его дух, витающий здесь благодаря людям, которые здесь работали и работают. Я очень люблю всех вас. Низко кланяюсь всем за вашу любовь и преданность нашему общему делу, тем чести и достоинству, с какими вы несете звание Русского театра города Еревана. Русского театра, как мы любим говорить, с небольшим, а, скорее всего, с большим армянским акцентом»… Два года назад он говорил так со сцены родного театра, который отмечал беспрецедентную дату — 50 лет бессменного руководства коллективом, и голос его срывался от волнения, а за короткой речью стояла целая жизнь — большая, интенсивная, полная взлетов и падений, мигов счастья и мигов горечи, жизнь, которую не способны вместить в себя никакие книги и фильмы, вышедшие о большом артисте.
ОН, ВЫПУСКНИК ЛЕНИНГРАДСКОГО ИНСТИТУТА, УСПЕВШИЙ В САМОЙ молодости поруководить театром Смоленска, любил повторять, что в его переезде в Ереван решающую роль сыграли не карьерные перспективы и посулы золотых гор, а звонок отцу.
Самсон Григорян был уверен: «Ты должен работать в Армении!» Это был голос карабахской крови, который в Александре Самсоновиче не умолкал никогда. И боль Карабахской войны, боль за каждого погибшего на арцахской земле солдата не просто резонировала в нем. Она отдавалась эхом, в отголоске которого слышалась память о другом Баку — городе у моря из его детства. И эта боль рождала не один спектакль. Спектакль-крик — остановитесь!
Когда он просился из Ленинграда в Ереван на дипломную работу, его мастер Леонид Вивьен, портрет которого висел у Григоряна в кабинете как святой лик, сказал: «Ты должен въехать в Ереван на белом коне!»
Он вскочил в седло этого белого коня сразу и бесстрашно, чтобы проскакать на нем дорогу длиной в жизнь. Длиной в жизнь Русского театра, который стал его детищем, славой и гордостью. И славой, и гордостью страны. Со своим детищем он носился, как самая трепетная нянька, и мог быть строгим и жестким, как самый требовательный учитель. Он помогал, устраивал, поддерживал, когда надо — выбивал. Готовые положить жизнь за звание актеры других театров в кулуарах шептались: «А вот на Русский театр поток званий прямо-таки сыпется. Ну, у них Самсоныч!»
Не у всех был Самсоныч. Самсоныч был у всех нас. В любой глобальной проблемной ситуации все ждали, какую позицию займет Григорян. Это был не просто авторитет коллеги, старшего по возрасту и званиям. Это был бьющий через край талант лидера, умение оседлать гребень самой крутой волны и выйти из ситуации победителем.
Он оседлал девятый вал революции, когда в кабинете художественного руководителя Русского театра стали раздаваться угрожающие звонки. Какая-то сильно правая газета напечатала статью с предложением гнать Русский театр из Армении поганой метлой, а ему доброжелатели из высших сфер советовали забрать семью и уехать. Он остался, ежедневно разруливая ситуацию не с «культурными» чиновниками, а с людьми, вооруженными автоматами. И в конце концов штормовая волна забилась у его ног ласковым приливом.
В ЧЕРНЫЕ, ХОЛОДНЫЕ БЛОКАДНЫЕ ГОДЫ ОН ПРОДОЛЖАЛ РАБОТАТЬ С УПОРСТВОМ ПОЛЯРНИКОВ. Эти зимние посещения театра образца 92-94-х годов! Обязательный дресс-код: четыре свитера вместо обычных двух под шубу, по две пары перчаток — аплодисменты с амортизацией. В таких условиях показывал Русский театр пикантную комедию «Эти французские штучки», когда в зале в самом начале второго акта погас свет. Опыт двух лет подсказывал — это надолго. Григорян взлетел на сцену, начал что-то говорить, жестикулируя и буквально руками толкая вперед действо. «Вот здесь идет песня Патрисии Каас», — и запел срывающимся то ли от холода, то ли от переполнявших его эмоций голосом. Щелкнули первые зажигалки. Зажглись синеватым светом карманные фонарики, у кого-то даже нашлись свечи. Но ярче всего на сцене Русского театра горел Григорян, который ярко светился, превращая минуту спектакля в момент истины, а театр в храм не только искусства, но веры и надежды.
Самсоныч ушел. Это как остановилась атомная станция. И еще будут коллапс, кризис и лихорадочные поиски замены, которая так и не отыщется. Нет, конечно, в ереванском Русском театре им. Станиславского будет новое руководство, и театр — будет. Но это будет уже другой театр. Потому что таких людей, как Александр Самсоныч Григорян, больше не делают. Это долгая и кропотливая работа времени. Иного, не такого как наше, в котором все заточено на себя, на личный успех. Наше время — время других режиссеров — профессиональных, иногда даже талантливых. Оно их выпускает, а не изготавливает. Время адмиралов — художественных руководителей, строителей, хранителей, борцов за Театр, готовых отстаивать его всем собой, уходит. И «не жизни жаль с томительным дыханьем — что жизнь и смерть? Но жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем. И в ночь идет. И плачет, уходя».
Театр Армении плачет по своему Самсонычу…
СамсоныЧ — не может! Не может уйти, бросить, устать, перестать — делать Спектакль, быть флагманом, адмиралом не только своего театра — всего нашего театрального флота.
Не может не гореть этой жаждой жизни, страстью жить, жить интенсивно, ярко, не утрачивая к жизни вкуса и интереса, не давая нереализованным планам загубить себя. Не может перестать бороться!
За последние два года он перенес какое-то невероятное количество тяжелейших операций. Близкие говорили Тамаре — его супруге, которой в списке под названием «Жена художника — это служение» уготовано почетное место: «Не стоит рисковать — возраст, очередной наркоз»… Он настаивал на риске, требовал. Требовал возможности для себя — каждый день репетировать, приходить в театр. В его театр. Когда этой живительной возможности не стало — он ушел.
«Сегодня, когда я вошел в свой кабинет, в первые секунды мне показалось — здесь какая-то свадьба намечается… А потом подумал — ну да, моя свадьба с театром. И этой свадьбе — 50 лет! 50 лет назад, через три часа после прилета в Ереван, я впервые вышел на сцену этого театра, чтобы приветствовать его коллектив… Я принимал этот театр с абсолютным убеждением, что он должен быть лучше, ярче, интереснее многих существовавших тогда в республиках русских театров — как тогда говорили, чтобы был, «как в Москве»…
Сколько счастья я испытал за эти годы! Счастье понимания своей страны, ежедневное постижение своего народа, своей культуры и попытка помочь ей, внеся свою лепту в процесс ее развития. Удалось ли — судить вам. Но эти 50 лет у меня в сердце, я очень переживаю за то, что не удалось, радуюсь тому, что что-то все-таки удалось. Я полюбил стены этого театра, я полюбил его дух, витающий здесь благодаря людям, которые здесь работали и работают. Я очень люблю всех вас. Низко кланяюсь всем за вашу любовь и преданность нашему общему делу, тем чести и достоинству, с какими вы несете звание Русского театра города Еревана. Русского театра, как мы любим говорить, с небольшим, а, скорее всего, с большим армянским акцентом»… Два года назад он говорил так со сцены родного театра, который отмечал беспрецедентную дату — 50 лет бессменного руководства коллективом, и голос его срывался от волнения, а за короткой речью стояла целая жизнь — большая, интенсивная, полная взлетов и падений, мигов счастья и мигов горечи, жизнь, которую не способны вместить в себя никакие книги и фильмы, вышедшие о большом артисте.
ОН, ВЫПУСКНИК ЛЕНИНГРАДСКОГО ИНСТИТУТА, УСПЕВШИЙ В САМОЙ молодости поруководить театром Смоленска, любил повторять, что в его переезде в Ереван решающую роль сыграли не карьерные перспективы и посулы золотых гор, а звонок отцу.
Самсон Григорян был уверен: «Ты должен работать в Армении!» Это был голос карабахской крови, который в Александре Самсоновиче не умолкал никогда. И боль Карабахской войны, боль за каждого погибшего на арцахской земле солдата не просто резонировала в нем. Она отдавалась эхом, в отголоске которого слышалась память о другом Баку — городе у моря из его детства. И эта боль рождала не один спектакль. Спектакль-крик — остановитесь!
Когда он просился из Ленинграда в Ереван на дипломную работу, его мастер Леонид Вивьен, портрет которого висел у Григоряна в кабинете как святой лик, сказал: «Ты должен въехать в Ереван на белом коне!»
Он вскочил в седло этого белого коня сразу и бесстрашно, чтобы проскакать на нем дорогу длиной в жизнь. Длиной в жизнь Русского театра, который стал его детищем, славой и гордостью. И славой, и гордостью страны. Со своим детищем он носился, как самая трепетная нянька, и мог быть строгим и жестким, как самый требовательный учитель. Он помогал, устраивал, поддерживал, когда надо — выбивал. Готовые положить жизнь за звание актеры других театров в кулуарах шептались: «А вот на Русский театр поток званий прямо-таки сыпется. Ну, у них Самсоныч!»
Не у всех был Самсоныч. Самсоныч был у всех нас. В любой глобальной проблемной ситуации все ждали, какую позицию займет Григорян. Это был не просто авторитет коллеги, старшего по возрасту и званиям. Это был бьющий через край талант лидера, умение оседлать гребень самой крутой волны и выйти из ситуации победителем.
Он оседлал девятый вал революции, когда в кабинете художественного руководителя Русского театра стали раздаваться угрожающие звонки. Какая-то сильно правая газета напечатала статью с предложением гнать Русский театр из Армении поганой метлой, а ему доброжелатели из высших сфер советовали забрать семью и уехать. Он остался, ежедневно разруливая ситуацию не с «культурными» чиновниками, а с людьми, вооруженными автоматами. И в конце концов штормовая волна забилась у его ног ласковым приливом.
В ЧЕРНЫЕ, ХОЛОДНЫЕ БЛОКАДНЫЕ ГОДЫ ОН ПРОДОЛЖАЛ РАБОТАТЬ С УПОРСТВОМ ПОЛЯРНИКОВ. Эти зимние посещения театра образца 92-94-х годов! Обязательный дресс-код: четыре свитера вместо обычных двух под шубу, по две пары перчаток — аплодисменты с амортизацией. В таких условиях показывал Русский театр пикантную комедию «Эти французские штучки», когда в зале в самом начале второго акта погас свет. Опыт двух лет подсказывал — это надолго. Григорян взлетел на сцену, начал что-то говорить, жестикулируя и буквально руками толкая вперед действо. «Вот здесь идет песня Патрисии Каас», — и запел срывающимся то ли от холода, то ли от переполнявших его эмоций голосом. Щелкнули первые зажигалки. Зажглись синеватым светом карманные фонарики, у кого-то даже нашлись свечи. Но ярче всего на сцене Русского театра горел Григорян, который ярко светился, превращая минуту спектакля в момент истины, а театр в храм не только искусства, но веры и надежды.
Самсоныч ушел. Это как остановилась атомная станция. И еще будут коллапс, кризис и лихорадочные поиски замены, которая так и не отыщется. Нет, конечно, в ереванском Русском театре им. Станиславского будет новое руководство, и театр — будет. Но это будет уже другой театр. Потому что таких людей, как Александр Самсоныч Григорян, больше не делают. Это долгая и кропотливая работа времени. Иного, не такого как наше, в котором все заточено на себя, на личный успех. Наше время — время других режиссеров — профессиональных, иногда даже талантливых. Оно их выпускает, а не изготавливает. Время адмиралов — художественных руководителей, строителей, хранителей, борцов за Театр, готовых отстаивать его всем собой, уходит. И «не жизни жаль с томительным дыханьем — что жизнь и смерть? Но жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем. И в ночь идет. И плачет, уходя».
Театр Армении плачет по своему Самсонычу…
