Недавно пришла печальная весть о кончине Джона Апдайка.
Джон Апдайк по праву считается одним из крупнейших современных американских писателей. Мировую славу ему принес роман "Кентавр", входивший в джентльменский набор книг советской интеллигенции наряду с произведениями Хемингуэя, Ремарка, Сэлинджера, Стейнбека, Фолкнера, Брэдбери, Шекли и других. Апдайк также известен романами "Кролик, беги", "Кролик разбогател", "Ферма", "Давай поженимся", а по роману "Иствикские ведьмы" снят весьма удачный одноименный фильм.
На русском языке Апдайк известен прежде всего своими романами, а его короткие рассказы, которых у него сотни, известны русскоязычному читателю только по журнальным публикациям. В 2005 году издательство "Мир книги" (СПб.) выпустило первый сборник рассказов Апдайка "Голубиные перья", в который вошли 25 его ранних произведений, в том числе пять в моем переводе.
В студенческие годы Апдайк профессионально занимался живописью. Образец его графики можно увидеть в Музее Параджанова в Ереване. Это — автопортрет, подаренный Параджанову, который впоследствии превратил его в коллаж. Но Параджанов не оставил воспоминаний об этой встрече. Я подумал, а что мне мешает разузнать об этой встрече у Апдайка? И я написал ему письмо с просьбой рассказать о встрече с Параджановым. Ответ не заставил себя долго ждать:
"Моя восхитительная, на редкость приятная встреча с Сергеем Параджановым в 1962 году несколько затерялась в туманных воспоминаниях о моей поездке в Советский Союз, состоявшейся более сорока лет назад. Как и многие советские люди, он был очень рад встрече с молодой супружеской парой из Америки и, к нашему полному изумлению, настоял, чтобы моя жена приняла в подарок экзотическую шерстяную телогрейку, как он сказал, "пастуший тулуп", который моя жена носила многие годы. Мы с удовольствием посмотрели по меньшей мере один его фильм. Полагаю, все это сопровождалось привычными ритуальными возлияниями. К сожалению, больше мне ничего не запомнилось…"
Прямо скажем, негусто. Тем более что эта встреча состоялась не в 1962, а в1964 году, когда Апдайк совершал турне по СССР и Восточной Европе в качестве "посланника искусств". Об этой поездке, в которой он познакомился с Евтушенко и Вознесенским и сделал несколько шокирующих для советской публики заявлений, написано немало. 
Важнее то, что многие годы спустя Апдайк и многие выдающиеся деятели культуры (в том числе Майкл Арлен-младший) выступили в защиту прав Параджанова-художника и потребовали предоставления ему нормальных условий для работы и самовыражения. В одном интервью Параджанов с благодарностью вспоминал Эльзу Триоле, Луи Арагона и Джона Апдайка, которые помогли ему выйти из тюрьмы. На самом деле, не так уж существенно, в каком году и где встречались два больших мастера и что дарили друг другу. Гораздо важнее, как они проявили себя в тяжелые времена и как отблагодарили за добро.
Рассказ "Архангел" напоминает стихотворение в прозе, в котором библейские мотивы и ритмика переплетаются с повседневностью. Аналогичный прием Апдайк использовал в романе "Кентавр", в котором жизнь персонажей, живущих в современном мире, незаметно переносится в мифологическое измерение и обратно.
Арам ОГАНЕСЯН
Джон АПДАЙК
АРХАНГЕЛ
И оникс, и кедр, и бронзовые сосуды, погруженные в неподвижную воду, – все это – подношения мои. Порфир и тик, жасмин и миро – все это – дары мои. Сверкающие сандалии мои потускнели от гвоздичной пыли. Крылья мои напитаны нектаром. Глаза мои – алмазы – в их гранях отражается червонное золото. Лицо мое – маска из слоновой кости. Люби меня. Выслушай обещания мои.
Холодная вода будет каплями стекать по узорам искусной чеканки на бронзовых сосудах. Толстогубые чаны в благоухающих подвалах покрыты испариной. Сады плодоносят без устали на островах моих. Можно насытиться одними их листьями. Обрезки ветвей не лежат на тропинках. Виноградные лозы растут без присмотра. Даже семечки ягод сладки, как орехи. Чему улыбаешься ты? Знаком ли тебе голод?
Безупречно искусство строителей. И клинок тончайшей ковки не протиснуть между стыками. Суженные брусья тщательно вытесаны. Где нужно крепление, в древесину вбиты клинья поперек волокон. Потолки высоки ради прохлады, ровные ряды черепицы спасают от первого же дуновения мглы. Хоть окна и распахнуты, свес крыши так широк, что в комнаты не проникнет ни капли дождя, а только его дух. Пол устлан циновками безукоризненной чистоты. Огонь горит в чаше из черного камня, на холмике мягкого пепла. Знаешь ли ты, каково оказаться без крова?
Что же тогда омрачает жизнь твою? Удовольствия мои так же неповторимы, как нескончаемы. Стопка кремовой, жесткой, тряпичной бумаги верже со слоистыми срезами. Морщинки на смеженных веках женщины настороженно вздрагивают, как только коснется их утренний свет. Широкая травяная глотка поглощает мячик. Добрый улов, леденцовое солнце слепит зрителей. Ярмарка в исчезнувшей богадельне. Белые руки танцовщиц, тафта, белые руки, лиловые изгибы, музыка, ее одержимость славит белые запястья, восхваляет белые руки и обрез белой бумаги — эвклидово доказательство пифагоровой теоремы, ее сжатая красота, пестрота старинного медяка, найденного в соленом песке. Мельчайшие блестки в чернилах, которыми начертаны буквы в словах, – твоих собственных. Какие-то мгновения детства, вызванные из памяти или выдуманные. Карточная игра втроем в теплом свете витражного абажура, твои родители, из сострадания, молчаливо желают тебе выиграть. Зал скульптора Бранкуша. Тишина. "Сосны и скалы" Сезанна и "Кружевница" в Лувре не длиннее твоей вытянутой руки.
Эти лучики я раздвину до ширины реки. Ничто не пропадет, ни единой крупинки из праха воспоминаний, и да приумножатся они в тысячу тысяч раз. Люби меня. Обними. Подойди ко мне, прикоснись там, откуда сочится мед. Не бойся. Разве могут мои посулы быть пустыми? Нефрит и корица – ты сомневаешься в их существовании? Почему ты отворачиваешься? Разве песнь моя не струится, словно бальзам? В руках моих груда яблок и старинных книг. Я не причиню вреда. Нет. Останься. Оцени. Твоя похвала мне есть и похвала тебе. Постой. Послушай. Я начну сызнова.