"Где ты, царственный и обожаемый народ Армении, чей дух всегда умел возвышаться во время опасности?"
"Когда народы недовольны своей Родиной, они больны душою, — писал Гарегин Нжде. — Может, и вправду народ, расположившийся на одном из самых неприступных в мире нагорий, недостоин своей судьбы, но судьба никогда не бывает неблагодарной. . . И школа, и церковь, и политические партии, и непартийные организации, и пресса — все должны преисполниться совершенно иным, должны повторять новые истины, повторять до тех пор, пока идея мужественной самозащиты не станет народным умонастроением, искренней страстью, психологией; до тех пор, пока армянство не станет способным на самозащиту. . . "
ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ В СТОЛИЦЕ ЗАСТАВИЛИ ВНОВЬ ОБРАТИТЬСЯ К ЛИЧНОСТИ ВЕЛИКОГО ПАТРИОТА. Его идеологическое наследство, которое вплотную приблизилось к системному определению Формулы национального бытия, увы, не находит применения в государственной жизни страны. В течение шестнадцати лет суверенного существования новой армянской государственности ни школа, ни церковь, ни политические партии, ни непартийные организации, ни пресса так и не преисполнились "совершенно иным" и даже более того — занимались преимущественно тем, что плели внутренние интриги, обучали совсем не тому, передавали искаженную и тенденциозную информацию. И все это продолжается по сей день. . .
В сентябре 1944 года Гарегин Нжде прекрасно осознавал неизбежность своего скорого ареста в Болгарии, хотя имел все шансы переехать в Австрию. Отказавшись от заманчивой перспективы и, прежде чем быть арестованным (менее чем через месяц) , он успел-таки написать в Софии свою знаменитую "Автобиографию".
На фоне создавшейся в стране драматической ситуации считаем уместным обратиться к некоторым абзацам этого труда, иллюстрирующим не только мироощущение патриота, но и его отношение к тому негативному, что столь радикальным образом заявило о себе в первый день весны 2008 года.
". . . ПОЛЬЗУЯСЬ СОЗДАВШЕЙСЯ НЕРАЗБЕРИХОЙ, НЕСКОЛЬКО АРМЯН-ВЫРОЖДЕНЦЕВ, не вскормленных молоком своего рода, уже взялись за дело. Они — в основном сапожники — как полицейские агенты, в сопровождении вооруженной болгарской милиции ходят по домам и ищут меня. Навеки отвратительны рабы, которые всегда использовали внешние силы для утоления своей бессильной злобы и уничтожения своих "врагов" среди соотечественников. Однако не менее отвратительны и националисты, лишь по названию являющиеся таковыми. Существа с базарной нравственностью, они опустились до скотского уровня. . . "
Поистине страшными представляются периоды внутринационального раскола, обусловившие в итоге неизбежность чередующихся этапов потери армянских земель. Грубость жанра его знаменитой "Автобиографии" несет отпечаток душевного состояния самого автора. "Лишь с помощью глубокого сознания и осознания (переживания) национальных ценностей, добродетелей и святынь можно бороться с этим злом — армянским вырождением, для чего я и создал движение, названное мною "Цегакронутюн". Целью его было вернуть армянству чувство Родины, спасая его от духовной и политической безродности и беспризорности. . . Из-за этой пропитанной заботой о нации проповеди и стала отколовшаяся, безродная и пораженческая часть армянства плести против меня интриги.
Я прощаю всех. Прощаю по двум причинам. Во-первых, мое национальное исповедание не позволяет мне испытывать вражду по отношению к какому-либо армянину. Во-вторых, я глубоко понимаю этих несчастных, которые еще не преодолели в себе раба и поэтому остались жалкими и злобными".
Через несколько дней после написания "Автобиографии" его арестуют и этапируют в Советский Союз. Гарегин Нжде больше никогда не окажется на свободе; целых одиннадцать лет будет медленно умирать в тюремных застенках от чудовищного физического и психологического истощения. И тем не менее он никогда не отступится от кодекса чести патриота и революционера, о котором упомянул в сентябре 1944 года в той же "Автобиографии".
". . . СЕМИЖДЫ НИЗОК ТОТ, КТО ВО ВСЕХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ предпочитает жизнь смерти. Пусть свершится неизбежное. Сегодня я привязан к жизни лишь в той степени, в какой чувствую себя обязанным служить Армении:
Армения являлась для меня высшей святыней на земле. Я жил и дышал ею, всегда готовый страдать, жертвовать и умереть за нее. Она была моей священной болью, радостью, тоской, смыслом моего существования, моим бессмертием, моим высшим правом и обязанностью. . .
Со мной враждовали полуинтеллигенты, лишенные чувства святыни, и посредственные вояки, руководствующиеся бумажными законами. Всю жизнь не получал жалованья. Отказался даже от пенсии, назначенной мне чужим государством.(Лишь один раз в Америке я нарушил этот принцип, согласившись, чтобы мне как деятелю выплачивалось еженедельное жалованье. Нарушил — и был справедливо наказан. С тех пор человеческая низость повсюду следует за мной как тень.) Имел все возможности жить в роскоши, но жил как человек из народа — скромно, можно сказать бедно. Бытовой материализм считал одной из худших мерзостей революционера, воина и патриота.
Покидая Армению, я взял с собой шкуру тигра, убитого моими воинами на армянском берегу Аракса, — мое единственное вознаграждение, кинжал Джавал паши — мой единственный военный трофей, не знавший поражения стяг Сюника — пусть он будет положен на мою грудь в могиле — и старый Айказянский словарь — мое единственное утешение в изгнании. . . Где ты, где ты, царственный и обожаемый народ Армении, чей дух всегда умел возвышаться во время опасности?"
Menu
