Еще Александр Пыпин (двоюродный брат Н.Чернышевского) предупреждал о том, что если русские художники и писатели не начнут более активно описывать Украину, то малороссы в конце концов станут отдельной нацией. В 1875 г. он опубликовал статью «Волга и Киев», в которой представил свое видение важности культурного описания идеи родины в новых условиях. Статья отражала опасения определенного русского сословия в период развития капитализма, когда «старые нации» обрекались на поиск и обнаружение свежих механизмов консолидации, ибо в противном случае велика была угроза их расчленения путем самоопределения «новых наций» — на базе региональной дифференциации и периферийного сепаратизма (сибиряки, уральцы, украинцы, белорусы и т.д.)
«НЕКОГДА ЭТОТ СТАРЫЙ МАЛОРУССКИЙ БЫТ ИНТЕРЕСОВАЛ РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ: Рылеев посвящал той эпохе свои думы, Пушкин — «Полтаву», Гоголь — великолепного «Тараса Бульбу»; в известных повестях Гоголя остаются прекрасные картинки старосветского провинциального быта, где еще доживали свой век черты старого житья, которые теперь уже отходят в забываемую старину <…> Что такое украинофильство? Это прежде всего простое чувство привязанности к родине. Наше отечество так обширно, так разнообразно, что любовь к этому целому, которое редко кто видал во всем его необозримом объеме, возможна только через ближайшее представление о местной родине, о непосредственной обстановке жизни, ближайших людях. Незнакомство наших крупных писателей с Киевом и вообще южнорусской жизнью, которая в их глазах очевидно была особой этнографической средой, закрывало для них и для русской литературы целую интересную сторону творчества. Без такой литературы, без других трудов для изучения русской природы и народной жизни «самосознание» будет оставаться скучной фразой.
Подлинная древность старого Киева испытала столько разрушений — древних княжеских, татарских, польских, — что ее с трудом можно отличать кое-где среди позднейших перестроек и поправок. Киев имеет и другие исторические воспоминания, уже малорусские по преимуществу, — воспоминания второй эпохи его исторической судьбы, когда после распадения древней Руси он вместе с своей областью и, наконец, со всем русским юго-западом вошел в состав Великого княжества Литовского, потом литовско-польского государства; когда он среди тяжких испытаний политических, религиозных, культурных стойко защищал права своей церкви и народности, создал в их защиту чисто народное движение — в казачестве, и последнее соединило в себе энергию народных сил и сумело исполнить историческую задачу защиты исповедания и народности, хотя само несло на себе печать одичалого, жившего в насилиях века».
Вообще позиция России очень любопытна (опять-таки в историческом разрезе, а не в аспекте сегодняшних заявлений, которые, к слову, озвучиваются намного грамотнее и продуманнее, чем истеричные западные комментарии). Позиция эта двойственная: если, например, речь шла о русской Волге, русском Урале, русской Сибири, то идеологи-державники говорили о русско-татарско-финноугорской близости, если же речь заходила о западных землях, то те же державники развивали тему о славянском братстве.
Ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН Алексей Миллер отмечает: «Когда русский национализм стремился освоить и присвоить Волгу, то здесь менялся дискурс, рассказ о том, как и почему эта территория русская. На западных окраинах подчеркивается славянская общность — общность восточных славян. Здесь поляки стремятся подорвать эту концепцию, эту идеологию с помощью того, что называлось теорией о туранском происхождении великороссов. Мол, мы славяне — поляки, украинцы и белорусы — вместе против каких-то неславянских туранцев-москалей, великороссов, против Московии. Когда русский национализм переходит к Волге, этот дискурс вдруг совершенно меняется. Здесь пишут о том, что, конечно, русские совсем не только славяне, что, конечно, есть угро-финская и тюркская составляющие. У русского национализма были хорошие учителя. Прежде всего поляки. Очень мощный толчок пробуждению русского национализма дало восстание 1830-1831 гг. После этого восстания здесь, на западных окраинах империи, русский национализм, а постепенно и империя формулирует очень ясный тезис, который остается доминирующим вплоть до конца Российской империи: великороссы, малороссы и белорусы — это общерусская нация. Но русский проект на западных окраинах в конечном счете проиграл, проиграл в том смысле, что возникли отдельные украинская и белорусская нации».
С УЧЕТОМ ПОДОБНЫХ БРОЖЕНИЙ И СЛЕДУЕТ ПРИСТУПАТЬ К АНАЛИЗУ сегодняшней ситуации в Украине. Невозможно весь спектр накопившихся не сегодня исторических противоречий сводить к паре емких словосочетаний о том, например, что митингующие выступают за победу европейской демократии или избавление от пресловутого российского покровительства. Это очень поверхностный подход.
Главные противоречия в армянском обществе – несколько иные, и они никак не походят на главное украинское противоречие. В армянском случае вопрос национальной самоидентификации разрешен очень давно, соответственно не совсем правильно автоматически перекладывать стремление одной части украинского населения видеть свою страну участником Восточного партнерства с таким же стремлением части армянского населения. Несмотря на один и тот же европейский вектор тяготения, эти стремления спровоцированы совершенно разными импульсами. В украинском обществе действительно весьма остро стоит вопрос национальной самоидентификации.
Кстати, если подходить к вопросу намеренно примитивистски, то можно выйти на напрашивающиеся аналогии с азербайджанцами. Этноним «украинцы» (в официальном своем значении) также является детищем первых советских десятилетий, хотя согласимся, что не очень корректно ставить в один ряд прямых наследников тысячелетней цивилизации с неразрывным циклом исторического развития (вне зависимости даже от внутренних противоречий, разных и более ранних — порой даже антагонистических — концепций и течений — триединого русского народа или украинофильства и т.д.) с десятками пришлых и обособленных родоплеменных иерархий, лишенных осознания своей цельности и элементарного самоотождествления.
Тем не менее вопрос не в отсутствии (до 1926 г.) официального термина «украинец», а в отсутствии единой этнокультурной общности с устойчивой самоидентификацией во времени и в пространстве, с ясным и однозначным осознанием своего внутреннего и нерасторжимого единства и четким позиционированием этого единства в конкретной системе ценностей, выработанных общей историей. Вопрос обнаружения именно этих общих для всех ценностей и пытается решить украинское общество. И какая-то часть киевских баррикад определенно родом из той самой неопределенности.
