Не спеша упаковывая чемоданы, пожилая женщина оглянулась вокруг, стараясь не забыть что-нибудь важное. Бросив последний взгляд на висящие на стене комнаты картину с изображением Арарата и красочный постер с армянским алфавитом, она присела на дорожку. В тишине раздавался стук маятника настенных часов, отбивающего последние минуты пребывания в родном доме, родной стране. А через несколько минут щелчок дверного замка ознаменовал начало долгожданного пути к берегам Нового Света, где давно обосновались ее родные.
Кристина Матевосян не видела своего Армена семь лет: единственный сын уехал в США в 1993г. , когда ему было уже под 40. Оставив на родине мать, 13-летнего сына от первого брака, друзей, потеряв и работу на абовянском заводе "Сириус", он отправился на поиски лучшей жизни. Профессиональный радиоэлектронщик, он первые годы был вынужден выполнять работу чернорабочего, проводя вечера за учебником английского языка. Постепенно жизнь наладилась: Армен устроился по специальности, обзавелся новой семьей, вызвал к себе старшего сына. И Кристина осталась совсем одна. Единственной радостью в жизни стало ожидание: услышав междугородный звонок, Кристина подбегала к телефону и с дрожью в голосе начинала путаться в словах. . .
Встречи с родными пришлось ждать долго, проводя темные вечера за чтением книг и ежедневным пролистыванием фотоальбомов, со страниц которых ей улыбались ее "мальчишки". Единственным чувством, которое заставило Кристину захлопнуть дверь родного дома, была тоска и непреодолимое желание вновь обнять свою семью, окунуться в тепло домашнего очага. Увидев в аэропорту Лос-Анджелеса любимые лица, Кристина еле сдержала слезы. . .
Первые месяцы жизни "на чужбине", как скажет позже она, прошли в нескончаемых разговорах и домашних заботах, которые взяла на себя бабушка: хлопоты по присмотру за двухлетней внучкой, рождение еще одной малышки в семье сына — казалось, все вернулось на круги своя. Лишь Арарат начал все чаще появляться в снах, каждый раз вызывая тоску по родной Армении. Потом ей стали сниться весна на милой сердцу улице Баграмяна, ереванские друзья, продавщица газет в киоске у метро "Дружба" и даже торговец яблоками, который всегда норовил сунуть в пакет интеллигентной "моркур" на несколько яблок больше. . .
"Почему у одних чувство родины в крови, а у других его словно никогда и не было? — недоуменно спрашивает Кристина сегодня. — Лично мне вычищенные проспекты Америки никогда не заменят грязные улицы моего Еревана".
Раздражать ее стали не только улицы Лос-Анджелеса: отсутствие возможности общения, дежурные улыбки, режущий слух чужой язык, жесткие нравы заокенской страны — каждый раз, выходя в город, Кристина ловила себя на том, что ищет в толпе армянские глаза, жаждет услышать ласкающую слух родную речь. Не спасало от тоски и чтение русских и армянских газет, которые сын старался чаще приносить матери.
"Как-то раз, сев в автобус, я обратила внимание на водителя, — рассказывает Кристина, — такие черты лица я видела только в Армении. Не выдержав, я подошла к нему и спросила по-армянски: ты армянин? В его глазах засияли искорки: "Да, майрик джан, армянин". И он совсем по-нашему вернул мне деньги за билет". Так и выискивала Кристина "своих" в толпе улыбающихся хозяев, подходя к каждому по зову крови. Тоска по Армении заполнила сердце, и она начала выплескивать чувства на бумагу.
"Судьбой заброшена далече,
Блуждала по чужим местам.
Надеялась, что, может, встречу
Кого-нибудь из наших там. . . "
Эти рифмованные строки выходили из-под руки Кристины после каждой встречи с соотечественниками.
После знакомства в магазине с продавщицей-армянкой она написала:
"В ее глазах печаль светилась,
И что-то нас, чужих, сроднило.
Зажглась, наверно, искра та,
Что всех роднит по крови,
Единым делает сердца
В чужой стране, в неволе. . . "
Прочтя как-то несколько стихов матери, Армен недоуменно улыбнулся и молча вышел из комнаты. . .
Кристина Матевосян не спеша упаковывала чемоданы. Еще раз оглянувшись вокруг, чтобы не забыть что-нибудь важное, она бережно собрала американские фотографии сына, внука Ашота с молодой женой и правнуком Арменчиком, красавиц-внучек и присела на дорожку.
"Мама, ты точно не жалеешь, что уезжаешь?" — спросил Армен, обнимая Кристину в аэропорту Лос-Анджелеса четыре года спустя. Она ничего не сказала, но подумала: "Ты мой единственный сын, а там — моя единственная родина. Не хочу быть похороненной вдали от своих предков". Эти слова, словно маятник настенных часов, стучали в голове до тех пор, пока за иллюминатором не показалась армянская земля. . .
Кристина встретила меня с истинно армянским гостеприимством, словно подтверждая, что четыре американских года не искоренили в ней приверженности к национальным традициям. На стене комнаты по-прежнему висели картина с изображением Арарата и постер с армянским алфавитом, на столике лежали книги Кима Бакши, а с многочисленных фотографий за стеклом серванта улыбались сын, внук и внучки, малыш-правнук. "Я очень тоскую по своим, — говорит Кристина, — но не жалею, что вернулась домой".
"Я иду по родному проспекту, А навстречу гурьбой молодежь, Сердце, бьешься напрасно — не встречу тех, кого уж сюда не вернешь. . . " — читаю я в тетрадях Кристины. — "Сижу у окна и пока В одиночестве век доживаю, Родных вспоминаю всегда, Ушедших своих поминаю".
Я уже собиралась уходить, когда стук маятника нарушил долгожданный междугородный звонок. Кинувшись к телефону, Кристина с дрожью в голосе путалась в словах. В глазах женщины появились слезы. "Это был мой Ашотик, звонил из машины по дороге на работу, — сказала она мне напоследок. — Представляешь, он говорит, что мой трехлетний правнук начал говорить по-армянски!"
Menu
