Несколько раз в жизни по самым разным поводам (в том числе и редакционным) видела я Мариэтту Шагинян. Но наибольшее впечатление произвел на меня веселый, очень раскрепощенный вечер (что в застойные времена само по себе уже было редкостью) в честь ее 90-летия в Центральном доме литератора в Москве.
Юбиляр вела себя на сцене более чем непринужденно, зал хохотал от души, а она ходила по сцене, почти не обращая внимания на торжественно поставленное в ее честь золоченое кресло и, вцепившись в рукав пиджака Сергея Наровчатова, приговаривала: "Так будете печатать новую часть моих воспоминаний "Человек и Время? Дайте слово сейчас при всех!" — "Буду, буду!" — хохоча, отмахивался от нее редактор "Нового мира", всем своим видом давая понять залу, что, дескать, мы еще посмотрим, смотря что ты там наплетешь. . .
Закашлявшись, заходился в смехе председательствовавший на юбилее Константин Симонов. А когда на сцену вышла пианистка, Мариэтта Сергеевна подошла к роялю и, сев рядом с исполнительницей, приставила свой слуховой аппарат прямо к клавиатуре. По-моему, пианистка никогда не играла столь ответственно и собранно: Мариэтта Сергеевна ведь была помимо всего еще и высокопрофессиональным музыкальным критиком, кого, внутренне трепеща, сам Шостакович персонально приглашал на свои премьеры. Маленькая сухонькая старушка повелевала на том вечере всеми и вселяла надежду: а вдруг и мы сможем прожить столь долго, а главное — столь счастливо и насыщенно.
Чудо физиологическое, чудо интеллектуальное, пылкая любовь к жизни — вот что являла она собой. С годами талант ее мудрел, и истинно герценовское начало стало проглядывать в грандиозной постройке поздних лет — книге воспоминаний "Человек и Время". Впрочем, вкус к глубочайшему исследованию, к обобщению у нее был всегда: мысль билась в каждой строке всего созданного ею в последние десятилетия жизни. Я бы еще отметила в ней явственно ощутимую армянскую схиму. В этом смысле она была прямой наследницей армянских монахов, которые исписывали пергаменты в тиши средневековых келий. Перо, пергамент, чернила, мысль. . . и согбенная спина труженика. В ее келейке в Переделкино были все те же чернила в большой бутылке и чернильница (хотя на дворе уже давно шумел шариковый век) , бумага и ученическая ручка со стальным пером, яблоко и бутылка минеральной воды (все это я видела сама). Писательство не было для нее лишь видом художественного творчества — оно было для нее универсальным способом постичь мир и человека.
Излишне говорить, что трудолюбие ее тоже было истинно армянским. Народ-пчела сказался в ней. Словом, она была одной из тех, кто не растратил жизнь по пустякам. А ведь она прожила жизнь не в лучшие времена. Тем ценней ее подвиг.
Интересный факт: из шести самых талантливых русских писательниц XX века (Марина Цветаева, Анна Ахматова, Тэффи, Зинаида Гиппиус, Нина Берберова, Мариэтта Шагинян) две были армянками. Обе к тому же были долгожительницами, а одна из них еще и писаной красавицей. Вот щедрость Господня! И все шестеро были не по-женски умны.
А теперь перейду к той части разговора о Мариэтте Шагинян, которую назвала бы "С очередного корабля современности". Сколько раз собиралась ответить оппонентам и ниспровергателям, да все было недосуг. . . В выпадах против Мариэтты Шагинян затронута обширная тема, высказаны воззрения ныне, к сожалению, весьма распространенные. Так что это не столько ответ оппонентам, сколько размышления на очень жгучую тему, которую можно было бы начать и без полемических поводов.
В удивительное время мы живем — в эпоху очередного выбрасывания всего и вся с очередного корабля современности. Да было уже все это, было! Но "сброшенные" и по сей день целехоньки. Живут себе в своих творениях, равнодушные к ниспровергателям всех мастей. Так что заходите лет через двести, поговорим. Неблагодарная это вещь — оплевывать крупно прожитую жизнь.
Каковы же основные обвинения? Мариэтта Шагинян жила в четырехкомнатной квартире на Арбате, когда другие умирали в ГУЛАГах, писала слюнявую лениниану и "Путешествия по Советской Армении". И вообще, считает оппонент, надо еще посмотреть, кого пропускать в национальный пантеон: она же не сделала ничего для армян и т. д.
С чего бы начать, отвечая на эти обвинения? Пожалуй, вот с чего. Хорошо, что хоть кто-то жил нормально в кромешную сталинскую эпоху. Неужели всем надо было погибнуть в ГУЛАГах? А как тогда относятся любезные оппоненты к следующим словам Бэллы Ахмадулиной: "За Мандельштама и Марину я отогреюсь и поем"? Неужели тоже укорят за то, что отогревалась и ела, когда других бросали в психушки? Но так можно не только далеко зайти, но и недосчитаться многих великих, ибо экстремальные времена не устают повторяться, наползая одно на другое. К тому же не судите да не судимы будете. И спокойно положитесь на Время — на этого мудрого селекционера, равнодушного ко всем полемикам, как и к чьей-то готовности не пущать в бессмертие. Пущать, так сказать, только по списку.
Большое Время равнодушно ко всему, кроме нестареющей мысли и нетленного искуства. И решать будет оно и только оно. И книги "Человек и Время", "Воскрешение из мертвых" (в Чехии Мариэтта Шагинян за эту книгу о Мысливечеке стала чуть ли не национальным героем и ей собираются поставить памятник) , переписка с Рахманиновым и воспоминания о нем (лучшие!) , многочисленные поздние путешествия, монография о Гете и философские статьи (чего стоит только "О категории времени у Гегеля", признанная на гегелевских чтениях в Германии лучшей среди работ непрофессиональных философов) — все это и многое другое, скорее всего, никогда не сойдет с книжных полок и заинтересует новые поколения и мощью охвата материала, и страстью, и дерзостью обобщений.
А разве не от нее впервые услышало наше поколение об энтелехии? И когда? — в глухие годы примитива, какой сотворяли в литературе многочисленные середняки, на чьих скудных книгах которых воспитывалось мое поколение. . . Вы хотите, очевидно, чтобы, будучи сброшенными с корабля современности, эти великолепные книги стали через десятилетие-другое возвращенной литературой? Ну никак не можем мы без оплевывания, изгнания, а потом. . . триумфального возвращения. Так не лучше ли не сбрасывать, чтобы потом не приходилось возвращать?
Обвиняете ее в ленинизме, а сами предлагаете составить списки для пропуска в национальный пантеон. А ведь любые списки как раз в духе ленинщины-сталинщины. И можно ли страшнее покарать писателя, чем это сделает смерть его книг?
Что же до пропуска в национальный пантеон, то я бы пропустила туда даже Нину Берберову, которая как бы сквозь зубы, скороговоркой говорит о своем армянском происхождении, о новонахичеванском прошлом своих родителей. Дело не в том, кто признает или не признает, не только в том, кто сколько наработал для родного народа (хотя это очень и очень желательно) , а в генах, которые у всех армян раскручиваются очень сходно.
Поколениям остаются книги писателя, а не его разговоры. Что же до "Гидроцентрали" и тому подобного, то по такой логике мы должны отказаться от "Мастера и Маргариты" и "Жизни господина де Мольера" — только потому, что тем же автором написан "Батум", а Ницше не читать только потому, что его книги были настольными у Гитлера. Равным образом надо выбросить из культуры музыку Вагнера, книги Гамсуна и Эзры Паунда и многие годы творчества Герберта фон Караяна (ведь Томас Манн уехал, а фон Караян остался). А сколько каменьев летит сегодня в Маяковского за его увлечение общими устремлениями эпохи.
Очень ли Мариэтта Сергеевна оторвалась от ветки родимой и так ли уж ничего не сделала для Армении, как считают ее оппоненты? К счастью, это не так. Вот только один пример. Перед нами запись некоего Валентинова, опубликованная в "Огоньке": "Весной 1931 года в Армении произошло землетрясение. Несколько тысяч человек погибли и были ранены. Десятки селений разрушены до основания. Сверху был дан приказ не плодить тревожные сведения. Советская пресса молчала. Мариэтта Шагинян все же решила замолвить слово перед Кремлем в пользу несчастных соотечественников. И она начала говорить и писать не о страданиях людей, а о. . . меди. Она писала ("Известия, 9 мая 1931г.): "Затягивая помощь Зангезуру, затягиваешь выполнение плана по меди. Каждая палатка над лишенной крова крестьянской семьей будет сейчас агитировать за лишний пуд меди, и каждая ночь, проведенная под открытым небом, неизбежно сорвет нам этот пуд меди". Валентинов завершает: "В немногих словах видно многое".
Так что никогда не надо спешить что-либо сбрасывать с корабля современности, чтобы не стать посмешищем корабля будущего. И никому не надо закрывать вход в национальный пантеон. Тем более что Мариэтта Шагинян жила в такую кривую эпоху, что даже того, что она сделала, достаточно, чтобы склониться перед ней. Наша эпоха отрицания прошлого напоминает подростка — только в подростковом возрасте можно так легко ниспровергать авторитеты, сбрасывая их "с корабля современности".
Menu
