14 апреля (по старому стилю) 1954 года Ваграму Гайфеджяну исполнилось 75 лет. Именно к этому периоду относится оставшийся неоконченным портрет Гайфеджяна, написанный Сарьяном на выходящем во двор балконе гайфеджяновской квартиры по проспекту Сталина, 49 (ныне Маштоца). Работа над портретом была отложена до следующего сеанса. Но он не состоялся. "В этом году, — пишет Гайфеджян в начале сентября своему земляку, другу, бывшему ученику художнику Леткару, — выдалось такое ужасное лето, что от жары у меня появились страшные головокружения. Волей-неволей пришлось прибегнуть к помощи врача. По совету знакомого я обратился к одному известному врачу, который чуть не отправил меня на тот свет. Он прописал мне шестьдесят пилюль, которые я должен был принимать по одной трижды в день. После первой же пилюли я почувствовал себя плохо, но приписал это другой причине, когда же принял вторую, тотчас со мной случился паралич всего тела".
К счастью, удар оказался несмертельным и Гайфеджяна удалось вывести из этого состояния. В течение месячного лечения он стал понемногу приходить в себя и уже к середине августа мог самостоятельно выходить из дома. Но последствия случившегося начали подтачивать организм художника.
На 25 сентября было намечено празднование его юбилея. Состоявшийся в переполненном зале Армянского дома работников искусств юбилейный вечер, который сопровождался открытием замечательно подобранной выставки из 75 произведений художника, вечер, полный цветов, атмосферы праздника, не мог не сказаться на общем самочувствии Гайфеджяна. "Шутят, — пишет он Леткару спустя полтора месяца, — что после юбилея надо готовиться к отправлению к праотцам, но я пока не ощущаю склонности на такое мерзкое дело, так как чувствую себя хорошо и творческая моя энергия не ослабела". Тому свидетельством — "Автопортрет в черной фетровой шляпе" 1955 года, в котором Гайфеджян блеснул в последний раз своим мастерством художника; в отведенные ему еще пять лет жизни болезни его уже не покидали.
Что касается прерванной из-за болезни Гайфеджяна работы Сарьяна над портретом, то он к ней более не возвращался. Но, даже оставшись в этюде, картина так тонка по живописи, так поэтична, полна света и воздуха, так точна в передаче (пусть всего лишь намеком) внешнего сходства и внутреннего облика портретируемого, что Гайфеджян заключил ее в раму и повесил среди своих работ. Для исследователя искусства Сарьяна этот незавершенный портрет представляет двойную ценность, ибо дает представление о таинстве процесса живописного творчества.
К 1954 году относится хранящийся в Доме-музее Сарьяна еще один подписанный и датированный автором портрет Гайфеджяна. При работе Сарьяна над этой картиной очевидцем оказался реставратор Картинной галереи Армении, некогда ученик Гайфеджяна по художественному училищу Вардгес Багдасарян. "Как-то раз я был в мастерской Сарьяна, когда в гости зашел Гайфеджян, — рассказывает он. — Беседуя с Сарьяном, он стал рассказывать о чем-то, чему они долго смеялись. Неожиданно Сарьян достал чистый холст и стал портретировать своего гостя и все просил, чтобы тот не переставал улыбаться. Таким, со смеющимися глазами, он и запечатлел Гайфеджяна". По словам Багдасаряна, сеанс длился минут десять. Несомненно, однако, что этот великолепный портрет никоим образом не мог быть закончен в такой короткий промежуток времени, и это было сделано потом.
Не располагая документальными свидетельствами, сейчас можно только гадать, какой из двух портретов был написан первым. Скорее всего тот, что так и остался в этюде. Сарьян (так мне смутно помнится, очевидно, по разговорам в семье) хотел приурочить создание портрета своего старого друга ко дню его юбилея. И если следовать логике, подписной портрет — не что иное, как вторая попытка осуществить задуманное. К тому же своей эмоциональной наполненностью, выбором колористической гаммы этот портрет Гайфеджяна как бы продолжает и развивает ту намеченную в этюде мелодическую тему, которая лежит и в основе создания художественного образа в подписном портрете.
В выдающемся по художественно-исторической значимости обширном наследии Сарьяна в жанре портрета эти две работы Мастера занимают свое особое место. В них полностью отсутствует программность высказывания, уступающая место непосредственному порыву чувства сердечного тепла по отношению к объекту изображения. Но в картинах Сарьяна случайным не бывал ни один мазок. Его проницательность художника, его безошибочная интуиция подсказали решение, которое оказалось как нельзя более соответствующим выявлению глубинной сущности портретируемого лица. А она была хорошо известна Сарьяну.
Как показывают многочисленные примеры дружеских взаимоотношений больших художников, они редко бывали безоблачными. В случае Сарьян — Гайфеджян это не так. Такому счастливому обстоятельству способствовало многое. . . К тому времени, когда в 1954 году Сарьян надумал писать Гайфеджяна, их дружбе, связанной неисчислимыми нитями всевозможных обстоятельств, минуло уже свыше полувека. Ровесников по возрасту (Гайфеджян был старше на год) связывали "крещение" Московским училищем живописи, ваяния и зодчества, учеба у одних и тех же замечательных учителей и потому запечатлевшаяся в сердце и неподвластная коррозии в памяти, а главное, служение одной цели — делу созидания художественной культуры родного народа.
Сарьяна и Гайфеджяна сближали также нахиджеванские корни. 
Ростовчанами были жена Гайфеджяна Искуи, ее брат — рано ушедший из жизни скрипач-виртуоз, главный концертмейстер Театра оперы и балета им. А. Спендиарова Саак Хорозян и ее племянник — первый скрипач прославленного Квартета им. Комитаса Авет Габриелян. Общение семьями, замешанное на с годами все более драгоценной памяти о родных пенатах, подкреплялось тем, что жизнедеятельность каждого базировалась на единой творческой платформе.
Сарьяну были хорошо известны все напасти, которые сопровождали Гайфеджяна в течение жизни: и обвинения в формализме со всеми вытекающими отсюда последствиями, и аресты близких в 1937 году, в первую очередь любимого брата Перча (который провел в лагере всю оставшуюся жизнь, скончавшись в 1955 году) , в результате чего канула в неизвестность конфискованная во время ареста огромная коллекция хранящихся у него первоклассных картин Гайфеджяна 1920-30-х годов, отсутствие в течение 1940-х годов элементарных условий для творческой работы. Лишь в конце лета 1949 года ценой невероятных усилий Гайфеджяну удалось возвратить себе свою комнату-мастерскую, которую "в порядке уплотнения" (как это тогда называлось) занимала семья некоего военкома.
После ремонта квартиры, которая, по словам Гайфеджяна, "за годы пребывания в ней посторонних лиц представляла собой форменный хлев", художник обрел наконец "потерянное душевное равновесие, необходимое для творческой работы. . . я теперь помолодел и начал энергично работать. . . уверен, что потерянное наверстаю". Именно таким — несломленным жизнью — и запечатлел Сарьян своего собрата по искусству.
Казалось бы, скромными средствами — всего лишь изображением Гайфеджяна в одном случае — на фоне пышно разросшихся выше дома деревьев во дворе, в другом — на фоне цветущего пейзажа в своей собственной квартире, Сарьяну удалось передать овеянное легкой дымкой грусти гайфеджяновское упоение природой, которое до конца его жизни оставалось для него неиссякаемым источником художественного вдохновения. А удивительно точно найденные композиционные решения в обоих портретах делают еще более зримыми и неувядаемую душевную молодость портретируемого, и его мудрость.
Портреты Гайфеджяна писали многие армянские художники. Известно до двадцати живописных, графических и скульптурных произведений. Есть и нам не известные. Об одном из них читаем в письме Гайфеджяна все тому же Леткару: "Камалян начал писать мой портрет, и работа идет прекрасно — очень похож и великолепен по краскам". В другом письме 1955 года находим следующее: "Написал свой портрет — вышел удачным. Я скорее написал себя, чем меня писали другие — мои бывшие ученики. . . Один из них намерен писать меня только потому, что я будто бы похож на короля испанского Филиппа IV с веласкесовского портрета. Значит, он смотрит на меня с точки зрения кисти Веласкеса, и я буду похожим скорее на этого изверга Филиппа, нежели на самого себя".
В отличие от всех других, именно сарьяновские портреты вкупе с замечательной скульптурной работой Н. Никогосяна представляют зрителю обобщенный образ Гайфеджяна. Парадоксальным образом это качество более, чем все иное, делает его портретный облик ощутимо живым.
Menu
