Недавно театральный мир облетела благая весть – изнуряющее противостояние между художественным руководителем гюмрийского Драматического театра им. Аджемяна и его теперь уже бывшим директором, тяжело отразившееся не только на состоянии нервной системы режиссера, но и всего театра, закончилось невероятной, но очевидной победой художника над чиновником! И заслуженный деятель искусств РА Николай ЦАТУРЯН вернулся в театр. Правда, не совсем в статусе худрука. Впрочем, произошло это по желанию самого Николая Ервандовича, поскольку сильная загруженность не позволяет ему находиться в Гюмри постоянно. В сентябре прошлого года в Государственном институте театра и кино открылся курс магистров, и взяться за это начинание призвали Цатуряна. Наверное потому, что в профессиональной среде проверено практикой: выпуск Цатуряна – это знак качества.
— Николай Ервандович, почему вдруг решили открыть еще и магистратуру?
— Тенденция открыть магистратуру пришла, как в былые годы, по инерции из России. Но здесь до самого последнего времени никто не понимал, что это такое. По мне, так и сейчас не очень понимают. В принципе это магистратура для будущих преподавателей.
— Это как? Без практики в театре и сразу преподавать?
— Нет, наверное. Спроси что-нибудь полегче. Во всяком случае сегодня в магистратуре учатся 11 человек – пятеро с моих бывших курсов. Вести курс решили дать мне, а я не хочу, чтобы первый блин вышел комом. Магистры, естественно, проходят и разные теоретические предметы. А я сделал упор на практику и понял, что лучший путь – отдать на растерзание свой студенческий курс. Поставил задачу: первый семестр – тренинг, муштра, упражнения, и дал возможность, чтобы каждый работал так, как ему видится. Обучение длится всего два года. Потом они уже начнут ставить маленькие отрывки и сами же в них играть. Вот тогда они будут, в общем–то, и режиссерами, и актерами.
— И что же, дальше вот так целево останутся в институте?
— Да нет, не обязательно. Хотя нехватку хороших преподавательских кадров мы, конечно, чувствуем. Дай бог, чтобы они стали хорошими педагогами. Но на следующий год опять будет набор магистров. Так что теперь и здесь возникнет жуткое перепроизводство – представляешь, каждый год еще по 10-11 человек в довесок к выпускникам. И куда их девать? Хотя здесь есть позитивный момент, вселяющий надежду. В магистратуру ребята поступают уже после армии, и те , кто придет, придут не для того, чтобы от нее отмазаться, а потому, что выбрали эту профессию. Правда, первые пару лет будет трудно в том плане, что сейчас абсолютное большинство магистров – девочки, но дальше все устаканится.
— А чем вы объясняете, что последние годы высветили целый ряд вселяющих оптимизм молодых режиссеров, а вот с актерами дело обстоит значительно хуже?
— С режиссурой дела обстоят так: молодые непременно хотят заявить о себе — иногда путем "правой рукой за левое ухо", увлекаются визуальными эффектами, светом, звуком. А на актера серьезное внимание как бы и не обращается. Нет стремления работать с ним, создать по-настоящему глубокий образ. Классический пример — злополучные сериалы… Кстати, недавно одна знакомая заметила: "Конечно, сериалы надо снимать – пускай актеры хоть так зарабатывают. Но зачем же их показывать?!" Мне эта идея понравилась… Не хотелось бы, чтобы молодежь шла таким путем, но то, что называется "работа режиссера с актерами", у молодых в основном отсутствует. С возрастом они начинают понимать, что все-таки главное в театре – актер, но уже поздно.
— Такому подходу во многом способствовали "веяния времени" — когда в порядке пиара всем стали внушать, что театр – это инсталляция, экран, пластика, что из театра ушло Слово…
— К сожалению, это так, и причем не только у нас – во всем мире. Вот я регулярно смотрю канал "Меццо". Потрясающе пластические движения, крутятся-вертятся — и так часа два. Ну и что дальше? Ведь это всего лишь упражнения! А их возвели в ранг искусства. Несколько лет назад к нам из Франции приехали режиссер и хореограф для постановки – им порекомендовали мой курс. Наверное потому, что работаю я по непродвинутой, древней, можно сказать, методе – работаю с актером… Они поработали с моими ребятами, сделали спектакль, показали здесь, потом повезли его в Париж. Вернувшись, дети рассказывали, что за время пребывания так и не увидели театра в том понимании, какое пытаюсь внушить им я. Стало модно отрицать интеллектуально-эмоциональную сторону искусства. Пойми правильно: я не призываю исключительно к сомнительным эмоциям – это уже индийско-арабское кино, но искусство же должно затрагивать душу и ум! Я понимаю – новации, модерн, но, на мой взгляд, они всего лишь должны как элементы войти в тот театр, в котором речь идет о душе и мысли и в котором, в конечном счете, главное – актер, живой человек на сцене. А когда оставляют суть и бегут за какими-то формальностями – это уже становится скучным.
— Тем не менее даже на госуровне это называется "актуальное многообразие" – к нему стремятся, его насаждают…
— Выскажу свою личную точку зрения. Не в пример прежним министрам, которым вообще не было никакого дела до театра, нынешний ходит на спектакли, проявляет искренний интерес. Другой вопрос, что со многими теориями, которые сейчас активно воплощаются в жизнь, я – не скажу не согласен – пока не понимаю, что происходит. Если это какая-то стратегия с далеко идущими результатами, а мы пока до нее не доросли – прекрасно. А если это то, что, тем не менее, воспринимается нами, – худруки в театре не нужны, каждый может прийти и делать что хочет – этого, конечно, я не приемлю. Посмотрим, во что все это выльется.
— Ваша эпопея с батальными сценами с теперь уже бывшим директором гюмрийского театра, кажется, завершилась. И даже не перемирием, а миром?
— Еще во времена бывшего директора я пришел к Асмик Погосян и сказал: все, больше не могу, нервов не хватает! Два раза подавал заявление об уходе. Меня просили не действовать сгоряча. Я действительно не ездил в Гюмри уже больше полугода. Правда, актеры, особенно молодые, звонили, приезжали, уговаривали. Теперь уже звонил новый директор. Кстати, говорят, ситуация в театре изменилась — актера стали держать за человека, играются спектакли, появился зритель. Я опять пошел к министру – мне предложили поехать, поддержать. Я попросил назначить меня консультантом, чтобы не было разговоров о том, что худрук появляется наездами. В общем, я поехал. Приняли прекрасно. Мы провели худсовет – без долгих обсуждений, четко, ясно – программа директора вселяет оптимизм. Понимаю, что от раза к разу твержу одно и то же, но скажу опять: все эти конфликты — результат театра как "государственной некоммерческой организации", в которой глава – директор. Меня больше всего оскорбляет, когда люди, призванные решать вопросы, на жалобы о статусе худрука отвечают, мол, вы стремитесь распоряжаться деньгами с далеко идущими намерениями… Получается, что режиссер, который заинтересован в создании спектакля, мечтает проедать деньги, а директор, не будучи человеком искусства, печется о творчестве… Хотя в последний раз в Гюмри на очередном, непремьерном спектакле в зале было человек 150 – это цифра.
— Во время нашей последней поездки в Гюмри директор говорил, что это уже постоянное количество зрителей в зале и что самое фантастическое — билеты идут не через распространителей, а через кассу. Это и для Еревана круто.
— Словом, директор старается, ну и я буду ездить, помогать. Ведь жалко терять такой театр. Да и вообще, уж очень наши регионы задвинули на сто пятидесятый план. А почему бы там не построить, скажем, поющие фонтаны, чтобы ездили смотреть из Еревана. Ведь опустошается страна… В каждом народе настоящей "косточки" – процентов десять, остальное – тот самый охлос – везде, в любой нации. И если эти десять процентов народа не направляют оставшиеся девяносто, получается то, что получилось.
Смотришь наше телевидение – ужас! У самых кошмарных передач самый высокий рейтинг. КВН стал искусством, суррогат заменил все ценности, все стали "двумя звездами". Искусство опустили ниже плинтуса – так и живем. Знаешь, что со мной происходит? Уже ничего не хочется. Думаешь – а во имя чего? Не хотят люди приходить в театр, не хотят думать, чувствовать. Лишь бы посмеяться. Я помню слова Хорена Абрамяна: "В театре я люблю актерскую игру кинематографической точности". Это для меня главное. Ну, поняли – условность театра, форма. Но я за всем этим должен видеть человека – сильного, слабого, доброго, злого, глупого, умного – какого угодно, но узнаваемого. У Давида Мурадяна есть пьеса "Пианино". Она мне нравилась задолго до того, как он стал замминистра… Хотел и хочу ее поставить и не могу. Молодой герой должен быть настоящим ереванцем, интеллигентом. Нет такого – на кого ни посмотришь, в глазах пустота.
— Тут напрашивается классический вопрос: что делать?
— Я считаю, нужна цензура. Не идеологическая – упаси бог! Цензура в смысле профессионализма и качества. Вот ты сейчас скажешь – а судьи кто?.. Ну, как во всем мире — призы за худший спектакль, худшую книгу? Или премии за самую плохую телепередачу? Представляешь, какая будет конкуренция! Пришлось бы давать сразу штук двадцать. Ужасный уровень, позорный!
— Тогда еще один классический вопрос: куда смотрит интеллигенция, которая в основном занята исключительно решением проблем в своем отдельно взятом творчестве и поеданием ближнего?
— Недавно у нас была встреча с Сержем Саргсяном в Камерном театре. И один из доморощенных "эреванци тга" стал объяснять президенту, что у нас отдельные представители интеллигенции есть – вероятно, имея в виду себя, а как класс она отсутствует. Тогда Сос Саркисян встал и рассказал притчу. Поп венчает в деревенской церкви пару. Смотрит – жених жутко несимпатичный, и думает – бедная девушка, за что ей это. В этот момент невеста поднимает фату – она еще страшнее. И тогда он говорит: любите друг друга, потому что, если вы не будете друг друга любить, вас никто не полюбит. Какие бы мы ни были, если мы сами будем друг к другу так относиться, кто же с нами будет считаться?