так называется новый сборник рассказов Эльды Грин, недавно вышедший в ереванском издательстве "Зангак". В него вошло 80 рассказов, некоторые из них уже знакомы читателям по публикациям в прессе. Но собранные вместе под одной обложкой, они по-прежнему читаются с радостью и болью сопереживания.
Написанные в непринужденной манере доверительного разговора с читателем, почти все они пронизаны дыханием современности, жизненной и психологической правдой. Сопоставляя рассказы Эльды Грин разных лет, нельзя не заметить, что ее проза стала мудрее, уверенней, слово — точнее и емче. Подкупает и ее литературная манера: Грин пишет очень просто, эпитеты не выглядят изысканными, а яркие метафоры — это просто ее способ видеть мир, делать свое мироощущение понятным, дарить его людям.
Вниманию читателей представляем рассказ "Шел снег" из сборника "Этот удивительный цвет хаки".
ШЕЛ СНЕГ
Снег шел уже несколько дней, но город не становился ни светлее, ни чище. Редкий и хилый, снег превращался под ногами в желтовато-бурую жижу, просачивался в поношенную обувь прохожих.
В шесть утра было по-ночному темно. Перешли улицу и побрели по тротуару, тихо окликая друг друга, три одинокие пожилые женщины, познакомившиеся в бесконечных очередях. В своих допотопных сумочках они бережно несли паспорта и несколько купюр с изображением Ленина, которые пытались вот уже четвертый день обменять на новые драмы. В темноте, как, впрочем, и днем, женщин трудно было бы отличить друг от друга: те же бескровные морщины, застывшие в маске покорности, то же скорбное выражение глаз, та же ветхая одежда, которую уже не сменить на новую.
У сберкассы толпилась серая масса людей, высокий мужчина в ушанке записывал на бумажке счет очереди. Пожилые женщина оказались семьдесят первой, семьдесят второй и семьдесят третьей. Это их встревожило. Накануне и еще днем раньше у них были сороковые номера, но проходил день, и служащие сберкассы разгоняли очередь — обещанного электричества не было в целом квартале.
Вчера к часу дня пришли вооруженные полицейские, растолкали очередь и стали пропускать каких-то посторонних. Своих денежных дружков, зашептались в очереди. Три пожилые одинокие женщины прислушивались к разговорам, веря и не веря, и еще крепче сжимали свои кошельки с грошами, сэкономленными с жалкой пенсии.
— Кто последний? — спрашивали все новые люди.
Семьдесят четвертый, семьдесят пятый, семьдесят шестой… Номера, номера… Что это напоминало, какие рождало ассоциации? Впрочем, что-то дрогнуло в сыром снежном воздухе, на одно мгновение засветился на стройном, как свечка, стебле розовый бутон, вспыхнула утренняя звездочка, подул легкий теплый ветерок, неся с собой надежду. Дыхание, шепот, вздох. Три пожилые женщины, кутаясь в старые шали, что-то тихо обсуждали, называя друг друга красивейшими именами, которыми их нарекли родители: Вард, Астхик, Зепюр. Нежнейшие имена, так не вязавшиеся с их обликом, с их судьбой. О чем говорили женщины? Все о том же. Что дома у них холоднее, чем на улице. Что они уже не мечтают о горячей воде. Что завтра последний день и, если они не успеют обменять деньги… В их тусклых зрачках застыл страх.
Восемьдесят седьмой, восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый.
Светало. Теперь уже можно было различить лица людей. Но странно, как и три пожилые женщины, все стоявшие в очереди были удивительно похожи друг на друга: неопрятные, небритые мужчины, издерганные, загнанные женщины. Всего несколько лет назад красивые, спокойные и ухоженные, лица эти казались покрытыми пеплом.
Наконец, полные собственного достоинства появились работники сберкассы, и толпа благоговейно, как перед святыми, расступилась. Но стоило стеклянной двери распахнуться, как все разом стали втискиваться в нее, и в этой неразберихе нельзя было определить, кто тридцать пятый, кто двадцать седьмой, а кто первый. В мгновение ока все смешалось, и те, кто остался на улице, поскольку помещение сберкассы не могло вместить всех, тоже толкались, кричали и ругались. Тщетно пытался высокий мужчина в ушанке вразумить толпу и навести порядок. Он потрясал бумажкой, на которой были написаны цифры, но ему возражали, что теперь очередь живая, и в конце концов бумажка была втоптана в грязную жижу. В жижу шлепнулась и никак не могла подняться одна из трех одиноких пожилых женщин. Другая каким-то образом очутилась на крыше, но никто не заметил этого необычного происшествия. А третья, бывшая учительница, кому-то втолковывала, что не во власти людей обеспечить себя светом, теплом, едой и прочим, но соблюдать порядок в очереди могли бы! "Не уважая других, мы не уважаем себя", — чуть не плача, говорила она, но ее интеллигентный голос тонул в общем гуле.
Возможно, кто-то в этой толпе знал наизусть стихи Дурьяна, кто-то разбирался в полупроводниках, кто-то когда-то изучал китайский, кто-то плакал над трагедиями Шекспира… Но сейчас никто ничего не помнил, все были одержимы одним — обменом денег, равно как вчера — добычей хлеба, топлива или чего-нибудь еще. Все думали об одном, только об одном и том же. Борясь за хлеб, керосин или деньги, они боялись. Все они боялись. Они жили с ощущением, что катятся по крутому склону в бездну. И ничто не могло вселить в них надежду, даже божественный Арарат, окутанный теперь туманом. Еще совсем недавно его образ каждый носил в своем сердце, а теперь то ли позабыл, то ли махнул на него рукой. Но он возвышался над городом, как и прежде, и святым ореолом окружена была его бело-розовая вершина, на которой во времена всемирного потопа нашел спасение Ной. Как предостережение Бог послал тогда Ною знак в виде радуги: воды больше не будет, в следующий раз — пожар!
Падет ли на головы этих людей пророчество?
Пока что падал только снег…