В гавани пароходов и человеков
Одиннадцатый Чеховский — как всегда, парад небожителей театрального Олимпа. Основное блюдо — «Мировая серия» — включало в себя двадцать два спектакля, поставленных культовыми режиссерами типа Жозефа Наджа, Роббера Лепажа и еще десятка творцов, давно ставших «пароходами и человеками».
ИЗ ЗАКРОМОВ РОДИНЫ ФЕСТИВАЛЬ ПРЕДСТАВИЛ НЕ ТОЛЬКО СПЕКТАКЛИ КРЫМОВА И КАРБАУСКАСА. «Мировая серия» была окружена деликатесной ретроспекцией спектаклей недавно ушедшего из жизни великого Петра Наумовича Фоменко. Постоянное и местами лидирующее присутствие Москвы в стремнине мирового театрального процесса позволяет не только потчевать местную публику заморскими яствами, но и угощать гостей столицы собственными шедеврами.
При всем внешнем абсолютном благополучии у чеховского фестиваля есть и немало противников. В адрес его организаторов во главе с генеральным директором Валерием Шадриным частенько звучат обвинения в излишней коммерциализации фестиваля, в том, что в основе выбора программы лежит шоу-центризм, а спектакли потрясают взор, но не задевают душу.
Случайно ли, в виде ли «нашего ответа Чемберлену», но нынешний Чеховский открылся спектаклем, примирившим апологетов и противников, суровых критиков и широкую публику. «Рауль» Джеймса Тьере, внука Чарли Чаплина. «Этот наследник великой семьи сублимирует все таланты, вбирает в себя все дары, словно когда-то перед его колыбелью чередой прошли щедрые феи», — писала пресса. «Он гений! Вот где природа не отдохнула на внуке!» — закатывали глаза дамы-театралки, умильно глядя на сероглазого красавца. «Рауль» вызывал восторг и эмоциональное потрясение. Джеймс Тьере — живая иллюзия, изобретатель потустороннего театрального мира. Сны Рауля — странного персонажа, словно воплощающего само понятие души. Летучий Джеймс Тьере, парящий в вечной невесомости, заставляющий и нас поверить в свои грезы. Не только дети имеют право на мечты!
ТЕПЕРЬ ОТПРАВИМСЯ В СЕРЕДИНУ ФЕСТИВАЛЯ, ГДЕ НА СМЕНУ ДЖЕЙМСУ пришла его сестра Аурелия Тьере. Члены легендарной династии Чаплин-Тьере — постоянные гости чеховского фестиваля. У недоброжелателей зубы могут хоть до корней истереться от скрипа, но при средней цене в сто долларов билетов на спектакль Аурелии не было уже за три месяца до открытия фестиваля. На сей раз она представляла «Шепот стен» — концепция и постановка ее матери, Виктории Тьере-Чаплин.
Девушка взбирается по фасадам заброшенных зданий, заглядывает в пустые квартиры, становится заложницей «шепота стен», которые погружают ее в чужие биографии, доносят до нее осколки чужих жизней. А стены? Стены находятся в постоянном движении. Они сами рассказывают истории, наполненные воспоминаниями. Этот необыкновенно прекрасный круговорот захватывает от начала до конца. Впрочем, начало спектакля «Шепот стен» вполне напоминает начало обычной пьесы — женщина готовится к переезду, коробки, тюки… А потом картонки оживают, вихрем кружатся пенопластовые шарики, и постепенно зритель погружается в параллельное пространство. Возникает иная реальность, в которой целлофановое, но вполне живое чудище завладевает красавицей. Декорации приходят в движение, обретают душу здания, а актриса и ее партнеры-призраки взбираются по движущимся фасадам, ищут друг друга и — чужие судьбы. Аурелия Тьере — актриса, акробатка, циркачка, танцовщица, ее движения полны неизъяснимой грации, а предметы подвластны ее таланту кукловода. То, что она делает, не вписывается в рамки ни одного театрального жанра. Аурелия и ее шепоты решительно не поддаются классификации, разве что короткому определению «театральная магия». А красота и волшебство этого представления достигаются в первую очередь за счет безусловного таланта самой актрисы.
СЛЕДУЮЩИМ КУЛЬТОВЫМ ПЕРСОНАЖЕМ, КОТОРЫЙ ДОВЕЛОСЬ УВИДЕТЬ в рамках Чеховского фестиваля, был Охад Нарин. Кажется, в Японии существует такое официальное звание — «Национальное сокровище». В Израиле такого звания нет официально. Но Охад Нарин — именно национальное сокровище, один из выдающихся современных хореографов, имеющий последователей во всем мире, а руководимая им «Батшева Данс компании» признана как критиками, так и широкой публикой одним из самых неординарных танцевальных коллективов современности.
Это 40 танцовщиков из Израиля и ряда зарубежных стран. Труппа носит имя баронессы Батшевы де Ротшильд, которая пятьдесят лет назад основала этот коллектив и стала ее покровительницей. Нарин является создателем особого танцевального стиля, получившего название «гага». Это танец, с одной стороны, ставящий во главу угла чувственный аспект, с другой — направленный на расширение представлений о возможностях пластики тела, опираясь на различные восточные философские учения.
Ежедневная тщательная отработка стиля «гага» позволила труппе значительно расширить представления о возможностях танца и выразительности сценической пластики. Считается, что танцорами движет восприимчивость ко всему новому. Наверное, участвовать в таком процессе постижения крайне увлекательно. Наблюдать за ним — не очень. По крайней мере спектакль SADEH-2, в котором почти в отсутствие музыки юноши и девушки крайне спортивного телосложения в течение полутора часов самопогружались и импровизировали, гораздо больше напоминал мастер-класс сцендвижения. Мнения публики разделились — кто-то пожимал плечами, кто-то долго и хорошо аплодировал. А вообще все жанры хороши, кроме скучного.
«Синдром Орфея» и «Небесная гармония»
А теперь о двух спектаклях, поставленных режиссерами, которые упоминаются не в первую очередь. О спектаклях абсолютно разных, создатели которых тем не менее охвачены схожими творческими устремлениями. О спектаклях, в которых синтез разных сценических искусств достигает апогея, а эксперимент становится ярким свидетельством эволюции жанра. О спектаклях, оставивших впечатление поистине неизгладимое. О «Синдроме Орфея» Владимира Панкова и «Небесной гармонии» Давида Мартона.
СОВСЕМ ЕЩЕ МОЛОДОЙ — ЕМУ ВСЕГО 32 ГОДА — режиссер венгерского происхождения Давид Мартон поставил свой спектакль в венском «Бургтеатре». Это второй после «Комедии Франсез» старейший театр Европы. Кстати, для любителей театральных реформ, утверждающих, что постоянная труппа в современном театре — нонсенс. В «Бургтеатре» служат постоянно более 80 актеров. Каждый сезон театр принимает около 400 000 зрителей и дает около восьми сотен представлений.
«Небесная гармония» — музыкальный спектакль, созданный по роману Петера Эстерхази и повествующий о семье Эстерхази, одной из самых знаменитых венгерских аристократических фамилий. Давид Мартон нашел для масштабной семейной саги удивительно удачную форму, позволяющую ему избежать монотонности семейной хроники, пафоса далеко идущих выводов о распаде семьи как института и печали о безвозвратной потере авторитета отцов. «Небесная гармония» — это еще и посвящение отцам, чье наследство следует принять.
Петер Матич, старейший актер «Бургтеатра» и старший Эстерхази чудесно играет печального человека, хрупкого, стареющего господина, демонстрируя то артистическое благородство, то совсем пролетарские выходки, когда речь заходит о его нравственной несостоятельности или о войне — «Ну да, я убивал!»… Матич играет того отца, который теряет силы от бесконечных преследований коммунистов и становится доносчиком… Сдержанное, нордическое течение семейного эпоса вдруг разрывается бомбой.
Драматическая, событийная часть роскошно и масштабно оформленного спектакля отдана слаженному и энергичному актерскому ансамблю. А вся тоска, меланхолия и грусть, весь тонкий мир чувств выражаются в спектакле через музыку. Здесь есть тонкий нюанс — молодому режиссеру удалось остаться за пределами часто копируемого стиля великого Кристофа Марталера, влияние которого он явно испытывает, но и при этом создать свой собственный сценически-музыкальный язык.
«Мартон не «марталерирует», он «мартонирует» — как сказано в одной из рецензий. И не только в каждой вещи у него дремлет песня, но в каждой мелодии скрыта история. Небесная гармония соткана из произведений Бартока, Шуберта, Гайдна, Моцарта и многих других, аранжированных для небольшого ансамбля исполнителей-виртуозов. Кстати, все они — актеры «Бургтеатра» за исключением присоединившейся к ним Хелены Кульц, играючи переходящей от классического оперного вокала к поп-музыке и джазу.
Действительное, сюрреальное и гротескное связаны здесь крепкими родственными узами, как персонажи спектакля, и череда музыкальных картин воздействует куда сильнее произнесенных слов. Чего стоит любовная сцена, в которой герой и героиня в две руки играют на скрипке! Она держит аккорды, он водит смычком — такой тончайшей виртуозности достигают не все солисты! А джазовые свинги Хелены Кульц, которые сопровождает поистине блистательный трубач! И еще внук Эстерхази — удивительное детское сопрано, отзвук надежды в финале этой печальной песни.
«СИНДРОМ ОРФЕЯ» — ПРОЕКТ ЧЕХОВСКОГО ФЕСТИВАЛЯ, СОЗДАННЫЙ УЖЕ который год сотрудничающим с ним режиссером, актером, музыкантом, создателем коллектива SoundDrama Владимиром Панковым в сотрудничестве со швейцарским театром «Види-Лозанн». В спектакле заняты танцоры школы «Рудра — Бежар», а создан он на основе поэмы Маяковского «Флейта-позвоночник» и … пьесы Кокто «Орфей».
«Когда зашла речь о совместном проекте, я подумал — вот она, связь. Всепоглощающая страсть двигала и древнегреческим Орфеем, и Жаном Кокто, и Владимиром Маяковским, — говорит Панков. — Мне интересно соединить то, что на первый взгляд несоединимо. Эти произведения позволяют соединить фри-джаз и классическую музыку — опера Глюка стала основой музыкальной конструкции, поэзия Маяковского — хорошая платформа для эксперимента со словом и звуком, ритмический текст диктует определенную пластику артистов. Это синтез жанров, моя любимая стихия, это настоящая саунддрама, где звук — главное действующее лицо».
Кстати, надо было съездить на Чеховский фестиваль, чтобы познакомиться с Карине Мкртчян — выпускницей Ереванской консерватории им. Комитаса, выигравшей грант, продолжившей свое дальнейшее обучение в Лозанне, где ее и нашел режиссер, пригласивший петь в спектакле арии из оперы Глюка. Поет Карине, надо сказать, блистательно, и это не единственное достоинство спектакля.
«Синдром Орфея» — из тех спектаклей, что потом снится ночью. Панков воссоздал древний миф и повел зрителей в зазеркалье. Режиссер показал нам обратную сторону мира, где все возводится в абсолют, в крайнюю степень, где все приумножается во сто крат — любовь и смерть, страсть и самоубийство, блеск и страх, красота и насилие, экстаз и неудачи. Здесь звук и слово, жест и ритм, танец, поэзия, музыка пересекаются, питают друг друга, поражая. Костюмы великолепны, постановка блистательна. Музыканты, танцоры школы «Рудра-Бежар», певцы из Москвы и Лозанны — все они выходят на сцену, чтобы рассказать о всепоглощающей страсти, которая принимает и прощает все. Но это и спектакль про бунт против норм, против «порядка», про желание высказать непроизносимое, танцевать над бездной. Это космическое действо, ритуал, возвращающий нас к традиции античного театра. Слова задают ритм, музыка подсказывает образы, танец добавляет ирреальности этой пылкой постановке, которая покоряет. Это больше, чем эксперимент с жанром, — это попытка создать совершенно новую творческую целостность, увенчавшаяся блистательным успехом.
Словом, Чеховскому фестивалю хочется пожелать дальнейшего процветания, а нам — дожить до времен, когда даже не очень театролюбивые власти придут к сознанию, что серьезный фестиваль — это престиж страны. А еще больше хочется, чтобы и у входа в наши театры стояли толпы в надежде на лишний билетик.
Ереван — Москва — Ереван
