В эти дни народному художнику Армении Рубену Шавердяну исполнилось бы 110 лет, и уже более 30 лет его нет с нами. На протяжении более полувека его имя было связано с развитием армянского искусства. Он был одним из первых, кто осознал богатые возможности декоративно-прикладного искусства как самостоятельной формы познания окружающего мира, решал в своем творчестве и задачи, выходящие за рамки декоративно-прикладного искусства.
У Рубена Шавердяна был свой неповторимый стиль. Можно утверждать, что все его творчество представляет собой вполне завершенную в себе единую стилистическую систему. Его работы — и живописные, и керамические — узнаются безошибочно. Завидна та последовательность, с которой старейший представитель армянского искусства шел от одной работы к другой почти без передышек и остановок. Художника постоянно преследовала мысль об упущенных возможностях, о риске, на который еще можно пойти. И перед этой взыскательной строгостью истинно творческого подхода отступали все остальные соображения. Такая трудная, но по-своему счастливая позиция художника в искусстве сливается с образом его жизни, манерой воспринимать мир и работать. Его творчество и есть его биография.
Жизнь Шавердяна оказалась поделенной между Грузией и Арменией. Он родился в 1900 году в маленьком живописном грузинском городке Сигнахи, в семье агронома. Вскоре после смерти отца мать с детьми переселилась в Тифлис поближе к родственникам, где Шавердян и прожил до 1941 года. Почти магическое очарование этого города во многом определило содержание и сюжетный круг значительной части произведений художника.
Рубен Исаакович получил художественное образование в школе живописи и ваяния при Тбилисской академии художеств. Его учителями были Егише Татевосян, Б.А.Фогель, А.А.Зальцман. Эти разные художники в какой-то мере дополняли друг друга как педагоги, и каждый из них стремился сделать достоянием учеников свой художественный идеал. Шавердян закончил учебу в 1924 году, а с 1926 года он уже постоянный участник художественных выставок.
Переселившись в 1941 году в Армению, Шавердян сделал старый Тифлис одной из главных тем своего творчества. Но она не вызывала у художника элегических воспоминаний или грустных раздумий. Шавердян всегда рассказывал о жизни города изящно, с лукавством и юмором, дорожа "оригиналом", то есть той конкретно-бытовой средой, с которой он был хорошо знаком. Его не привлекала, однако, реставрация времени сама по себе — он стремился, скорее, выразить в своих образах саму отдаленность времени.
Тифлис начала XX века, с его беззаботно-веселыми кинто, с традициями уличных праздников, шумных зрелищ и пиршеств, дает неисчерпаемый материал для самого разнообразного художественного воплощения. В предреволюционном Тифлисе рядом с миром градоначальников, военных, банкиров, чиновников, духанщиков, ремесленников, кинто и лавочников существовал мир знаменитых и безвестных, богатых и бедных художников. А на рубеже 1910-1920-х годов, в переломную эпоху в истории Грузии, здесь собралось созвездие мастеров, сделавших еще ярче специфическую атмосферу артистического Тифлиса. Не случайно художник всегда вдохновлялся, вспоминая о первых годах своей творческой жизни.
Шавердян был одарен природой еще одним талантом: он обладал незаурядной музыкальностью и музыкальной культурой. Страсть к музыке была так велика и серьезна, что он стал профессиональным певцом, развив свой красивый тенор у местной знаменитости — итальянца Эмилио Ваги. Шавердян выступал в Тбилисском оперном театре, исполняя с 1920 по 1928 год сольные партии, и даже собирался совершенствоваться в Италии. В семье Шавердянов музыка всегда была частью жизни. По воспоминаниям Рубена Исааковича, его отец был очень музыкален, любил петь в кругу родных и друзей. Брат, Александр Исаакович, был пианистом и выдающимся советским музыковедом, автором ряда монографий и очерков о советской опере.
Артистическая натура Шавердяна на первых порах одинаково легко растворялась в разных творческих сферах, что вполне отвечало нормам тогдашней художественной жизни. В дальнейшем Шавердян оставил музыку, чтобы полностью отдаться одному делу, — искусству формы, цвета, узора и ритма. Но театр, музыка, живопись и пластические искусства сплелись в его творчестве в единый узел. Можно утверждать, что природа его дарования театральна по своей сути. Вот отчего так часто в его живописных или керамических работах обнаруживается театр, а ритмы, объединяющие предметы и фигуры в его композициях, родственны музыкальным ритмам.
Тяга к театру привела Шавердяна в театральную мастерскую при Тбилисском оперном театре. В юности Шавердян сделал несколько своеобразных иллюстраций к произведениям Боккаччо и модного в те времена Д’Аннунцио. И в том и в другом его пленила итальянская тема, в частности — образ Флоренции.
Любовь к театру не прошла с годами. Это выразилось и в повторяемости вариантов таких сюжетных начал, сплетающихся в целые живописные и керамические серии, как "чаепития", "восточные базары", "фруктовые лавки"… В логике настойчивых повторений подобных тем можно усмотреть разыгрывание мизансцен. Даже отдельные керамические фигурки нередко имеют сюжетно-композиционное значение, что выражается в мимике, пластике жеста. Шавердян ищет в моделях необычное воплощение неких родовых качеств, улавливая не просто типаж, а психологический тип. Такие керамические фигурки хочется назвать персонажами. В них проглядывает элемент театральной игрушечности. И эта нескрываемая связь с театром свойственна почти всей его пластике. Поисками пластической выразительности отмечена и обширная серия фигурок музыкантов. Их много, этих самозабвенных барабанщиков, барабанщиц, девушек с бубнами, пастухов со свирелями и дудуками, ашугов с сазами. Они не менее гибки, чем танцующие, и так же, как и те, вовлечены в мощную повелительную стихию музыки.
Зрелищно-театральная природа керамики Шавердяна, ее скульптурная изобразительность вполне соответствуют тому переосмыслению пластического идеала в советском декоративно-прикладном искусстве, которое происходило на наших глазах в 1950-1960-х годах, когда принцип чистой утилитарности перестал быть единственной его целью и возникло новое отношение к природе декоративности, сблизившее его с образной природой живописи, скульптуры, графики. Понятны поэтому своеобразная независимость пластики Шавердяна, стремление противостоять окружающей среде. Его блюда, сосуды, вазы, подсвечники не рассчитаны на практические нужды. Нельзя себе представить, что какой-либо из его декоративных сосудов можно было бы использовать как вместилище для вина или воды, как цветочную вазу — так сильна и так самостоятельна художественная образность каждого из них. Этот признак внеутилитарности, позволяющий говорить об одной из особенностей стиля Шавердяна, широко вошел в армянскую керамику позднее, чем утвердил ее мастер в своем творчестве. Можно сказать, искусство Шавердяна и других мастеров старшего поколения — например, Рипсиме Симонян — сформировало первые витки той пружины, которая вывела из пассивного состояния армянскую декоративную керамику.
Все произведения Шавердяна отличают захватывающая стилистическая откровенность и раскованность. Такой язык невозможно сконструировать. Просто надо так думать и чувствовать, как думал и чувствовал этот мастер. За кажущимся своеволием его манеры стоит разработанная система образов. На протяжении многих лет его авторский идеал не менялся, что, однако, не мешало ему откликаться на повороты и изменения, происходившие в современном декоративно-прикладном искусстве. Это особенно ярко проявилось во время работы в керамической экспериментальной мастерской при Институте искусств Академии наук Армянской ССР, одним из активных организаторов и руководителем которой был Шавердян.
Художник оставался верен себе и своим пристрастиям на протяжении всей жизни. Казалось, что любое впечатление усваивается им в цвете, ритмически и пластически. Его индивидуальный принцип освоения окружающего проявлялся всюду, где он пробовал свое мастерство, будь то живопись, скульптурная керамика, бытовая или уникальная посуда или графика. Такая "автономия" творчества не была самоцелью для Шавердяна. Она естественно вытекала из жизненного опыта и внутренней позиции художника.
У этого энергичного человека было много творческих идей и планов. До последнего дня его не покидали бодрость и трудолюбие. Он был неутомим, несмотря на трудности, выпавшие на его долю, особенно в конце жизни. Жизнелюбивая натура Рубена Исааковича Шавердяна сполна выразилась в его творчестве, которое отныне принадлежит истории армянского искусства.
