«Строить и созидать надо в тишине», — считает драматург и режиссер, художественный руководитель Ереванского государственного камерного театра народный артист РА Ара ЕРНДЖАКЯН. А еще он уверен, что мы еще услышим тишину, в которой возникнет то, чье рождение мы потом назовем рождеством.
— Едва ли не через месяц после завершения Апрельской войны в Камерном театре появился спектакль авторства Ара Ернджакяна, пытающийся ее осмыслить и отдать дань павшим. Сегодня есть желание в подобном высказывании.
— Нет! И причин тому толи много, толи одна-единственная. Потому что исход этой войны для меня, как и для многих, это такое опустошение!.. О чем писать? Анализировать что? Тогда, в 16-м, это была боль, но боль осмысленной жертвы — тот период был совершенно другим. И дело не столько в том, что тогда мы выстояли и это была победа, а сейчас поражение. Поражение ведь тоже бывает разным. Тут все настолько мерзко, что просто хочется удалить от себя, как страшный сон. Так что не думаю, что когда-нибудь обращусь к этой теме. Хотя, как ни странно, я все-таки сейчас пишу. Не знаю, станет ли написанное пьесой, это даже ближе к науке — какие-то рассуждения, вопросы, на которые я пытаюсь найти ответ. Может, это стоит в другой плоскости, но на самом деле косвенно связано с этой войной — кто мы, откуда мы, как возник этот народ и — что очень важно — где возник и в чем предназначение этого народа? Нет-нет, я понимаю, что вопросы неподъемные, и тем не менее пытаюсь, будучи в первом издании кибернетиком, подходить чисто математически, выстраивать какие-то формулы. Возможно, все это будет выглядеть глупо, но в эти страшные дни это было для меня отдушиной — я как бы убегал туда. Не то чтобы в другую Армению, но в другие темы, отличные от тех, что мы ежечасно видели и слышали.
— Потребность в таком эскапизме возникла именно во время войны или раньше, в те самые два с половиной года назад?
— Два с половиной года назад у меня родилась депрессия иного рода, меня нервировало другое. Осознание, что к власти и вообще к чему-то сегодня может прийти любой, кто умеет складно трепать языком. Вот в советское время, откуда я родом, мы как-то не умели говорить, и, когда нам протягивали микрофон, это было страшно, и этот комплекс остался на всю жизнь. А сейчас есть уйма мальчиков и девочек, которые на любую тему способны говорить складно, резво и без остановки. И вдруг пришел, извините, сброд, который созидать — нет, сесть за стол о чем-то подумать — нет и еще раз нет! Но ведь, чтобы управлять государством, умения трындеть обо всем на свете недостаточно. Надо в какой-то момент пойти домой и задуматься над тем, что делать с этой страной, а не заменять этот процесс речевым поносом. Все мои спектакли были попыткой ответить на вопросы, которые возникали не только у меня, но и у многих в этой стране. И, если их выстроить в хронологическом порядке, получится голографический срез нашего времени и нашего социума. Меня бесит, когда начинают вопрошать: почему интеллигенция молчит? А вы хотите, чтобы она вышла на площадь и стала орать. Пускай с трибун выступают другие люди. Но страшно, когда эти люди потом начинают заниматься судьбой государства. Это как в театре — есть актер и есть автор. Актер прочувствованно говорит чужой текст, получает все аплодисменты, возвращается за кулисы и понимает, что это уже другой мир. А у нас получилось — актер ушел за кулисы, чужого текста уже нет, но он «в образе», и желание царить осталось. Это трагедия.
— Творческая энергия — стихия анархическая, каким образом удалось с самого начала не впасть в эйфорию, которой поддались многие, вроде бы интеллектуальные и талантливые и пытающиеся оправдаться тезисом «Быть со своим народом»?
— Народ, между прочим, в свое время кричал: «Распни его, распни!» Когда говорят, что народ всегда прав… Как раз народ — он очень редко бывает прав. Как может быть правым броуновское движение? А это броуновское движение, это хаос. Я вообще боюсь, когда собирается огромное количество людей и у них появляется желание что-то совершить. Я понимаю, что это огромная сила, которой трудно что-то противопоставить. Не вдаваясь в исторический экскурс — ведь на самом деле все революции происходили именно тогда, когда стране было вовсе не так уж плохо. И именно в этот момент человек вдруг почему-то обнаруживает, что на Солнце есть пятна. И пошли вперед — на солнце! А задуматься, что вместе с пятнами погаснет Солнце… В этом в общем-то смысл толпы.
— Но ведь мы стали и свидетелями потрясающего единения людей в тылу, и невероятного героизма на фронте…
— Безусловно! Я каждый день приезжал в театр, где шел сбор помощи фронту и беженцам, и видел, как они самоорганизовались, двадцатилетние пацаны и девочки. Поколение «фейсбук», которое отодвинуло этот «фейсбук» и вошло в реальную жизнь. Знаешь, что меня потрясло. Они работали по двадцать часов, только убегали что-то купить и перекусить. Здесь стояли ящики со всякого рода едой — и никто ни одного яблока не взял! Вот в этом разница между осмысленным объединением людей и эйфорией толпы!.. А потом этот, просто убийственный финал… Ведь страшно даже не то, что подписано это соглашение. Страшны это разочарование, эта пустота — хочешь-не хочешь, но невозможно не думать, что эта война была «договорной игрой». И финалом этой трагедии может стать то, что народ начнет уезжать, и очень активно. Мы уже имеем пример Нахиджевана, в котором нет армян. Я боюсь, что скоро не только там придется долго нас искать. Вот это для меня самый страшный результат этой войны.
— И потом, первая Карабахская освободила нас от комплекса жертвы, теперь все по новой…
— Вот то, что я сейчас пишу, мне бы хотелось, чтобы это помогло каким-то людям поверить: то, что мы сейчас испытываем, и это пройдет. Я пытаюсь разобраться в вопросах происхождения нашего народа и найти моменты, которые заложены в нас, которым мы, так или иначе, подчинены и обязаны это нести. Не люблю слово «метафизика», но где-то на уровне научной фантастики, потому что она построена на достаточно серьезных математических схемах. Миром правит какая-то большая логика. Может, она запрограммировала курс на наше уничтожение. Это как киты, которые в какой-то момент выбрасываются на сушу и погибают, и никто не понимает почему. Применительно к народам — вот были шумеры и ушли, остались в истории. А армяне задержались. И мне легче становится дышать, когда я верю, что кроме действительности, которую мы сейчас видим, есть еще что-то другое. Я уверен, что у нас еще будет большое возвращение. В нас заложены какие-то более глубинные вещи, которые изничтожить всякими фейк-пропагадами невозможно, разум все равно победит.
— Вы восстанавливаете спектакль по пьесе Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки», и это тема давнего исследования. Так почему же Нерон ждет, чтобы его растерзала толпа?
— Если не по пьесе, а исторически, многое, что приписывают Нерону, не соответствует реальности. Нерон был личностью — все-таки это человек, который построил Рим. «Задержка» Нерона была где-то оправданна — он недоделал какие-то вещи, а для творческого человека незавершенное творение — это проблема. Но когда человек ничего не сделал, ну просто ни-че-го — и все-таки цепляется за власть… Тут, наверное, работают совершенно другие механизмы. Судя по всему, медицинские. Вот де Голль — человек, который был кумиром Франции, человек, который не в пример некоторым очень многое сделал для Франции, проиграл Алжир. И что? Сразу его не стало. Наверное, потому, что он был де Голль — должен быть этот стрежень, этот класс. Странами руководить должны все-таки де Голли. И они есть, просто мы не там ищем. Искать надо не среди горлопанов, которые очень складно с разных площадок говорят пламенные речи. Не думаю, что все эти «де голли» были пламенными трибунами. Строить и созидать надо в тишине, думая, советуясь с какими-то людьми, перечитывая какие-то книги. Только таким образом ты можешь прийти к более или менее правильному ответу. А когда ты находишь ответы в толпе или, еще хуже, только в самом себе… Я сейчас даже не о нынешнем варчапете — это уже прошедший этап. Меня больше волнует то, чтобы этот прецедент не наметил вектор и на последующее время. Есть какая-то тенденция — вышел, поговорил, наговорил, молодец! Результат мы видим. Но созидание и говорильня — две вещи несовместимые.
— Едва ли не через месяц после завершения Апрельской войны в Камерном театре появился спектакль авторства Ара Ернджакяна, пытающийся ее осмыслить и отдать дань павшим. Сегодня есть желание в подобном высказывании.
— Нет! И причин тому толи много, толи одна-единственная. Потому что исход этой войны для меня, как и для многих, это такое опустошение!.. О чем писать? Анализировать что? Тогда, в 16-м, это была боль, но боль осмысленной жертвы — тот период был совершенно другим. И дело не столько в том, что тогда мы выстояли и это была победа, а сейчас поражение. Поражение ведь тоже бывает разным. Тут все настолько мерзко, что просто хочется удалить от себя, как страшный сон. Так что не думаю, что когда-нибудь обращусь к этой теме. Хотя, как ни странно, я все-таки сейчас пишу. Не знаю, станет ли написанное пьесой, это даже ближе к науке — какие-то рассуждения, вопросы, на которые я пытаюсь найти ответ. Может, это стоит в другой плоскости, но на самом деле косвенно связано с этой войной — кто мы, откуда мы, как возник этот народ и — что очень важно — где возник и в чем предназначение этого народа? Нет-нет, я понимаю, что вопросы неподъемные, и тем не менее пытаюсь, будучи в первом издании кибернетиком, подходить чисто математически, выстраивать какие-то формулы. Возможно, все это будет выглядеть глупо, но в эти страшные дни это было для меня отдушиной — я как бы убегал туда. Не то чтобы в другую Армению, но в другие темы, отличные от тех, что мы ежечасно видели и слышали.
— Потребность в таком эскапизме возникла именно во время войны или раньше, в те самые два с половиной года назад?
— Два с половиной года назад у меня родилась депрессия иного рода, меня нервировало другое. Осознание, что к власти и вообще к чему-то сегодня может прийти любой, кто умеет складно трепать языком. Вот в советское время, откуда я родом, мы как-то не умели говорить, и, когда нам протягивали микрофон, это было страшно, и этот комплекс остался на всю жизнь. А сейчас есть уйма мальчиков и девочек, которые на любую тему способны говорить складно, резво и без остановки. И вдруг пришел, извините, сброд, который созидать — нет, сесть за стол о чем-то подумать — нет и еще раз нет! Но ведь, чтобы управлять государством, умения трындеть обо всем на свете недостаточно. Надо в какой-то момент пойти домой и задуматься над тем, что делать с этой страной, а не заменять этот процесс речевым поносом. Все мои спектакли были попыткой ответить на вопросы, которые возникали не только у меня, но и у многих в этой стране. И, если их выстроить в хронологическом порядке, получится голографический срез нашего времени и нашего социума. Меня бесит, когда начинают вопрошать: почему интеллигенция молчит? А вы хотите, чтобы она вышла на площадь и стала орать. Пускай с трибун выступают другие люди. Но страшно, когда эти люди потом начинают заниматься судьбой государства. Это как в театре — есть актер и есть автор. Актер прочувствованно говорит чужой текст, получает все аплодисменты, возвращается за кулисы и понимает, что это уже другой мир. А у нас получилось — актер ушел за кулисы, чужого текста уже нет, но он «в образе», и желание царить осталось. Это трагедия.
— Творческая энергия — стихия анархическая, каким образом удалось с самого начала не впасть в эйфорию, которой поддались многие, вроде бы интеллектуальные и талантливые и пытающиеся оправдаться тезисом «Быть со своим народом»?
— Народ, между прочим, в свое время кричал: «Распни его, распни!» Когда говорят, что народ всегда прав… Как раз народ — он очень редко бывает прав. Как может быть правым броуновское движение? А это броуновское движение, это хаос. Я вообще боюсь, когда собирается огромное количество людей и у них появляется желание что-то совершить. Я понимаю, что это огромная сила, которой трудно что-то противопоставить. Не вдаваясь в исторический экскурс — ведь на самом деле все революции происходили именно тогда, когда стране было вовсе не так уж плохо. И именно в этот момент человек вдруг почему-то обнаруживает, что на Солнце есть пятна. И пошли вперед — на солнце! А задуматься, что вместе с пятнами погаснет Солнце… В этом в общем-то смысл толпы.
— Но ведь мы стали и свидетелями потрясающего единения людей в тылу, и невероятного героизма на фронте…
— Безусловно! Я каждый день приезжал в театр, где шел сбор помощи фронту и беженцам, и видел, как они самоорганизовались, двадцатилетние пацаны и девочки. Поколение «фейсбук», которое отодвинуло этот «фейсбук» и вошло в реальную жизнь. Знаешь, что меня потрясло. Они работали по двадцать часов, только убегали что-то купить и перекусить. Здесь стояли ящики со всякого рода едой — и никто ни одного яблока не взял! Вот в этом разница между осмысленным объединением людей и эйфорией толпы!.. А потом этот, просто убийственный финал… Ведь страшно даже не то, что подписано это соглашение. Страшны это разочарование, эта пустота — хочешь-не хочешь, но невозможно не думать, что эта война была «договорной игрой». И финалом этой трагедии может стать то, что народ начнет уезжать, и очень активно. Мы уже имеем пример Нахиджевана, в котором нет армян. Я боюсь, что скоро не только там придется долго нас искать. Вот это для меня самый страшный результат этой войны.
— И потом, первая Карабахская освободила нас от комплекса жертвы, теперь все по новой…
— Вот то, что я сейчас пишу, мне бы хотелось, чтобы это помогло каким-то людям поверить: то, что мы сейчас испытываем, и это пройдет. Я пытаюсь разобраться в вопросах происхождения нашего народа и найти моменты, которые заложены в нас, которым мы, так или иначе, подчинены и обязаны это нести. Не люблю слово «метафизика», но где-то на уровне научной фантастики, потому что она построена на достаточно серьезных математических схемах. Миром правит какая-то большая логика. Может, она запрограммировала курс на наше уничтожение. Это как киты, которые в какой-то момент выбрасываются на сушу и погибают, и никто не понимает почему. Применительно к народам — вот были шумеры и ушли, остались в истории. А армяне задержались. И мне легче становится дышать, когда я верю, что кроме действительности, которую мы сейчас видим, есть еще что-то другое. Я уверен, что у нас еще будет большое возвращение. В нас заложены какие-то более глубинные вещи, которые изничтожить всякими фейк-пропагадами невозможно, разум все равно победит.
— Вы восстанавливаете спектакль по пьесе Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки», и это тема давнего исследования. Так почему же Нерон ждет, чтобы его растерзала толпа?
— Если не по пьесе, а исторически, многое, что приписывают Нерону, не соответствует реальности. Нерон был личностью — все-таки это человек, который построил Рим. «Задержка» Нерона была где-то оправданна — он недоделал какие-то вещи, а для творческого человека незавершенное творение — это проблема. Но когда человек ничего не сделал, ну просто ни-че-го — и все-таки цепляется за власть… Тут, наверное, работают совершенно другие механизмы. Судя по всему, медицинские. Вот де Голль — человек, который был кумиром Франции, человек, который не в пример некоторым очень многое сделал для Франции, проиграл Алжир. И что? Сразу его не стало. Наверное, потому, что он был де Голль — должен быть этот стрежень, этот класс. Странами руководить должны все-таки де Голли. И они есть, просто мы не там ищем. Искать надо не среди горлопанов, которые очень складно с разных площадок говорят пламенные речи. Не думаю, что все эти «де голли» были пламенными трибунами. Строить и созидать надо в тишине, думая, советуясь с какими-то людьми, перечитывая какие-то книги. Только таким образом ты можешь прийти к более или менее правильному ответу. А когда ты находишь ответы в толпе или, еще хуже, только в самом себе… Я сейчас даже не о нынешнем варчапете — это уже прошедший этап. Меня больше волнует то, чтобы этот прецедент не наметил вектор и на последующее время. Есть какая-то тенденция — вышел, поговорил, наговорил, молодец! Результат мы видим. Но созидание и говорильня — две вещи несовместимые.
