Даже то, которое нельзя зафиксировать и передать поколениям, оно живет все равно — живет в благодарных воспоминаниях, в памяти тех, кто ее видел и слышал. Сегодня, 1 июня, день рождения народной артистки РА Лусинэ ЗАКАРЯН.
ОНА НЕ ИСПОЛНЯЛА ПРЕКРАСНО-БРАВУРНЫХ ПАРТИЙ. Не поражала аудиторию блистательной техникой. Не покоряла ее властным движением и всепобеждающим взором: у нас были другие сверкающие таланты, другие прославленные на весь мир певицы, восхищавшие целые поколения.
И тем не менее Лусинэ Закарян — одна из величайших певиц своего времени. Она вообще одна. И при наличии достаточно внушительного числа певиц не то что рядом, даже в относительной близости некого поставить. Ее ангельский голос был голосом неба и земли. Армянской земли. Армянского неба. И этот голос был абсолютно своеобразным, ни на чей другой не похожим. И как у человека чрезвычайно талантливого, у нее были своя манера пения и свой мир. И в каждом исполненном ею произведении — собственный непостижимо прекрасный образ, воплощение покоя, серьезности, ясности, чистоты, той гармонии и того совершенства, которые пленяют нас в полотнах величайших художников Возрождения.
Забыть ее облик так же невозможно, как и ее голос. Опущенный долу взгляд, тихий мир чела, девическая нежность, незащищенность. И до времени скрытое высокое чувство, ради которого она готова каждый раз пожертвовать собой, стать музыкой. И притом — поразительная свобода, естественность, искренность.
Думается, многим памятны ее последние выступления. Ее встречали и провожали, как всегда, громом рукоплесканий, долго не смолкавших и не дававших артистке возможности начать следующую песню. Мы видели в ней нашу прежнюю, любимую певицу, ее выразительное лицо, глаза, жесты, полные благородства и достоинства. Порой у нее вырывались глубоко драматические ноты, и в такие моменты публика, словно завороженная, затаив дыхание, безмолвствовала. Мы чувствовали, что певице что-то мешает. За этим неуловимым «что-то» скрывалась болезнь, и каждое ее выступление было самопожертвованием. На каждом концерте она опустошала себя и вновь возвращалась к жизни. Впрочем, это было органической потребностью, потому что пение было единственным источником и смыслом ее жизни. Каждый, кто хоть раз слышал ее дивный голос уникальной красоты, мечтал вновь услышать ее исполнение.
…В ЕРЕВАН ЛУСИНЭ ЗАКАРЯН ПРИЕХАЛА ИЗ ГРУЗИНСКОГО АХАЛЦИХА и уже спустя несколько лет снискала признание исключительностью дарования у музыкантов и критиков. Природа действительно проявила к Лусинэ неслыханную щедрость: голос, музыкальность, прекрасный слух, красивая внешность. Но прелесть ее была прежде всего в красоте внутренней, выразительной, одухотворенной. На улице ее часто провожали взглядами. Многие годы в этом взгляде был восторг, потом к нему примешалась грусть: почти все знали о ее болезни. В ее личности и судьбе было много такого, что заставляло думать о несказанном. Мне всегда казалось, что она — человек неограниченных возможностей, но реализуются они не до конца.
Что поражало в Лусинэ больше всего? Голос, проникающий в самые глубины души и ранящий, как всякое слишком сильное чувство. Естественность, высокая простота, глубокая человечность, придающая незабываемую прелесть ее облику. Удивительная сосредоточенность, которая всегда заставляла верить, что нет зала, публики, — есть только мир, который окружает ее.
Каждое выступление Лусинэ было не просто событием, но и еще чем-то, что бывает, когда забываешь оценивать, сравнивать, а сидишь пораженный совершенством исполнения, когда чувства переполняют душу и возвышают тебя над самим собой. Она обращалась к нам словно из другого мира, а мы ее слушали и понимали. Новые миры она открывала в старых партитурах, возвращая нам Гайдна, Баха, Моцарта, Керубини, Екмаляна, Комитаса. Она заставляла нас увидеть этот мир как бы заново, почувствовать его изначальную прелесть и ошеломляющую новизну. Здесь было все — величайшее бескорыстие, отрешенность от всего временного, жестокого, преданность величию момента.
Ее национальная самобытность с наибольшей полнотой и силой проявилась в преданной любви к средневековым песнопениям, которые она исполняла бесподобно, открывая в них новые грани и оттенки. В этих песнопениях много скорби, но скорбь эта очищает и возвышает, сплачивает и взывает к величию души. Кто знает, сколько людей испытывали это очищающее воздействие благодаря Лусинэ! Потому она и сыграла столь значительную роль в духовной жизни нации. Перед ее высоким искусством исчезала разница в темпераментах, в эстетических вкусах — все одинаково непреодолимо отдавались чарующей власти ее голоса.
Лусинэ была поистине народной, но не по званию, а по самой сути. Она жила для людей, и связи ее с миром были просты и естественны. Но в этих связях всегда присутствовала доля поэзии, возвышающая их своей особой проникновенностью. Она несла в себе гены своего народа и не мыслила себя вне его. Где бы она ни находилась, куда бы ее ни заносила концертная жизнь — в Канаду, США, Францию Англию, Сирию, Германию, — Лусинэ достойно несла в себе судьбу своего народа. Не от этого ли искусство ее за рубежом говорило об Армении, ее истории, культуре гораздо больше, нежели любая летопись событий?
СЛОВА НАШЕЙ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ К ЛУСИНЭ ИСПОЛНЕНЫ ЛЮБВИ И НЕЖНОСТИ. Об этом свидетельствует и пресса о ней — обширная и многообразная, включающая очерки, заметки, эссе, музыкальные рецензии, отзывы писателей, деятелей культуры разных стран, всех тех, кто испытал на себе непосредственное воздействие ее искусства и личности. Самые высокие отзывы исходят от Арама Хачатуряна, Эдварда Мирзояна, Ваагна Давтяна, Дмитрия Кабалевского, деятелей зарубежной культуры. Приведу лишь некоторые: «Открытая душа, завораживающий голос, культура чувств…» («Советская культура»). «Подобный голос и исполнение за всю свою жизнь я встречал редко. Мои представления об Армении, как о стране чудес, не были бы полными без знакомства с чудесным голосом Лусинэ» (Рокуэлл Кент).
Среди множества телеграмм, пришедших в горестные дни прощания с Лусинэ, была и от Сильвы Капутикян, которая выразила боль не только свою, но и всего народа: «Всем сердцем скорблю о кончине Лусинэ Закарян, одной из тяжелейших потерь нашего народа. Феномен Лусинэ Закарян будет вечно жить в нашем духовном мире…»
…Похоронили ее перед храмом Святой Гаянэ, рядом с матерью Католикоса Вазгена I. Без ее голоса, без этой трепещущей мелодии разве можно в полной мере понять, почувствовать и сам храм? Когда я уходила, мне почудилось, что в холодном зимнем воздухе звенят прощальные звуки ее голоса, трепещут крылья невидимой музыки. Вспомнились строчки Исаакяна:
Все суета, все — проходящий сон.
И свет звезды — свет гибели мгновенный,
И человек — ничто. Пылинка в мире он.
Но боль его громаднее Вселенной.
ОНА НЕ ИСПОЛНЯЛА ПРЕКРАСНО-БРАВУРНЫХ ПАРТИЙ. Не поражала аудиторию блистательной техникой. Не покоряла ее властным движением и всепобеждающим взором: у нас были другие сверкающие таланты, другие прославленные на весь мир певицы, восхищавшие целые поколения.
И тем не менее Лусинэ Закарян — одна из величайших певиц своего времени. Она вообще одна. И при наличии достаточно внушительного числа певиц не то что рядом, даже в относительной близости некого поставить. Ее ангельский голос был голосом неба и земли. Армянской земли. Армянского неба. И этот голос был абсолютно своеобразным, ни на чей другой не похожим. И как у человека чрезвычайно талантливого, у нее были своя манера пения и свой мир. И в каждом исполненном ею произведении — собственный непостижимо прекрасный образ, воплощение покоя, серьезности, ясности, чистоты, той гармонии и того совершенства, которые пленяют нас в полотнах величайших художников Возрождения.
Забыть ее облик так же невозможно, как и ее голос. Опущенный долу взгляд, тихий мир чела, девическая нежность, незащищенность. И до времени скрытое высокое чувство, ради которого она готова каждый раз пожертвовать собой, стать музыкой. И притом — поразительная свобода, естественность, искренность.
Думается, многим памятны ее последние выступления. Ее встречали и провожали, как всегда, громом рукоплесканий, долго не смолкавших и не дававших артистке возможности начать следующую песню. Мы видели в ней нашу прежнюю, любимую певицу, ее выразительное лицо, глаза, жесты, полные благородства и достоинства. Порой у нее вырывались глубоко драматические ноты, и в такие моменты публика, словно завороженная, затаив дыхание, безмолвствовала. Мы чувствовали, что певице что-то мешает. За этим неуловимым «что-то» скрывалась болезнь, и каждое ее выступление было самопожертвованием. На каждом концерте она опустошала себя и вновь возвращалась к жизни. Впрочем, это было органической потребностью, потому что пение было единственным источником и смыслом ее жизни. Каждый, кто хоть раз слышал ее дивный голос уникальной красоты, мечтал вновь услышать ее исполнение.
…В ЕРЕВАН ЛУСИНЭ ЗАКАРЯН ПРИЕХАЛА ИЗ ГРУЗИНСКОГО АХАЛЦИХА и уже спустя несколько лет снискала признание исключительностью дарования у музыкантов и критиков. Природа действительно проявила к Лусинэ неслыханную щедрость: голос, музыкальность, прекрасный слух, красивая внешность. Но прелесть ее была прежде всего в красоте внутренней, выразительной, одухотворенной. На улице ее часто провожали взглядами. Многие годы в этом взгляде был восторг, потом к нему примешалась грусть: почти все знали о ее болезни. В ее личности и судьбе было много такого, что заставляло думать о несказанном. Мне всегда казалось, что она — человек неограниченных возможностей, но реализуются они не до конца.
Что поражало в Лусинэ больше всего? Голос, проникающий в самые глубины души и ранящий, как всякое слишком сильное чувство. Естественность, высокая простота, глубокая человечность, придающая незабываемую прелесть ее облику. Удивительная сосредоточенность, которая всегда заставляла верить, что нет зала, публики, — есть только мир, который окружает ее.
Каждое выступление Лусинэ было не просто событием, но и еще чем-то, что бывает, когда забываешь оценивать, сравнивать, а сидишь пораженный совершенством исполнения, когда чувства переполняют душу и возвышают тебя над самим собой. Она обращалась к нам словно из другого мира, а мы ее слушали и понимали. Новые миры она открывала в старых партитурах, возвращая нам Гайдна, Баха, Моцарта, Керубини, Екмаляна, Комитаса. Она заставляла нас увидеть этот мир как бы заново, почувствовать его изначальную прелесть и ошеломляющую новизну. Здесь было все — величайшее бескорыстие, отрешенность от всего временного, жестокого, преданность величию момента.
Ее национальная самобытность с наибольшей полнотой и силой проявилась в преданной любви к средневековым песнопениям, которые она исполняла бесподобно, открывая в них новые грани и оттенки. В этих песнопениях много скорби, но скорбь эта очищает и возвышает, сплачивает и взывает к величию души. Кто знает, сколько людей испытывали это очищающее воздействие благодаря Лусинэ! Потому она и сыграла столь значительную роль в духовной жизни нации. Перед ее высоким искусством исчезала разница в темпераментах, в эстетических вкусах — все одинаково непреодолимо отдавались чарующей власти ее голоса.
Лусинэ была поистине народной, но не по званию, а по самой сути. Она жила для людей, и связи ее с миром были просты и естественны. Но в этих связях всегда присутствовала доля поэзии, возвышающая их своей особой проникновенностью. Она несла в себе гены своего народа и не мыслила себя вне его. Где бы она ни находилась, куда бы ее ни заносила концертная жизнь — в Канаду, США, Францию Англию, Сирию, Германию, — Лусинэ достойно несла в себе судьбу своего народа. Не от этого ли искусство ее за рубежом говорило об Армении, ее истории, культуре гораздо больше, нежели любая летопись событий?
СЛОВА НАШЕЙ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ К ЛУСИНЭ ИСПОЛНЕНЫ ЛЮБВИ И НЕЖНОСТИ. Об этом свидетельствует и пресса о ней — обширная и многообразная, включающая очерки, заметки, эссе, музыкальные рецензии, отзывы писателей, деятелей культуры разных стран, всех тех, кто испытал на себе непосредственное воздействие ее искусства и личности. Самые высокие отзывы исходят от Арама Хачатуряна, Эдварда Мирзояна, Ваагна Давтяна, Дмитрия Кабалевского, деятелей зарубежной культуры. Приведу лишь некоторые: «Открытая душа, завораживающий голос, культура чувств…» («Советская культура»). «Подобный голос и исполнение за всю свою жизнь я встречал редко. Мои представления об Армении, как о стране чудес, не были бы полными без знакомства с чудесным голосом Лусинэ» (Рокуэлл Кент).
Среди множества телеграмм, пришедших в горестные дни прощания с Лусинэ, была и от Сильвы Капутикян, которая выразила боль не только свою, но и всего народа: «Всем сердцем скорблю о кончине Лусинэ Закарян, одной из тяжелейших потерь нашего народа. Феномен Лусинэ Закарян будет вечно жить в нашем духовном мире…»
…Похоронили ее перед храмом Святой Гаянэ, рядом с матерью Католикоса Вазгена I. Без ее голоса, без этой трепещущей мелодии разве можно в полной мере понять, почувствовать и сам храм? Когда я уходила, мне почудилось, что в холодном зимнем воздухе звенят прощальные звуки ее голоса, трепещут крылья невидимой музыки. Вспомнились строчки Исаакяна:
Все суета, все — проходящий сон.
И свет звезды — свет гибели мгновенный,
И человек — ничто. Пылинка в мире он.
Но боль его громаднее Вселенной.
