К ЛЮДЯМ

Это было в те дни, когда люди в поисках тепла разжигали огонь в квартирах и когда мрак и холод вместе с удесятеренным ими желанием жить неотступно следовали за человеком.
Я до сих пор с поразительной ясностью помню мельчайшие подробности того злополучного утра. Может быть, когда-нибудь память сжалится надо мной и я забуду, но пока я должен помнить. . .
Я проснулся в промерзшей квартире от ощущения тепла на щеке и от яркого света, падавшего мне на глаза. Это были первые лучи утреннего солнца, первое весеннее тепло. Но и свет, и тепло не приносили тогда радости. Они просто дарили небольшую надежду и удалялись, и тепло было предвкушением холода, а свет — предвкушением мрака. Не находя в себе сил и желания вылезать из-под тяжелых одеял, я подумал, что лучше бы ни света, ни тепла не было, а лишь тянулись равномерные мрак и холод, мрак и холод. И, подумав так, я взглянул на оплывшую на столике свечу, которую забыл погасить на ночь, и почувствовал нечто среднее между дикой жадностью и сожалением. Возможно, именно в этот миг я перестал быть частицей чего-то целого, чего-то общего, а может быть, это произошло еще раньше, когда в ларьках стали поштучно продавать сигареты.
Слово — неподатливое орудие, и мне не хватает слов, чтобы описать все, что я тогда чувствовал. Но одно чувство внезапно пересилило и затмило все остальные: страх, темный панический страх охватил меня, когда я понял, что в квартире я не один. И, когда я это почувствовал, все тело мое наполнилось непонятной стеклянной пустотой и первый необдуманный порыв — бежать — отпал сам собой: ощущение пустоты во всем теле лишило меня возможности двигаться. Тогда я решил не подавать виду, что заметил присутствие второго лица, и вести себя как ни в чем не бывало. Так я планировал выбраться из квартиры и уже там, на улице, с ее противным полусветом и противным полутеплом, обдумать, как быть дальше. В глубине души, однако, я все же надеялся, что нечто, находящееся рядом, не успело еще заметить меня, и поэтому вел себя как можно тише. Правда, мелкая дрожь в похолодевших руках выдавала мое волнение.
В неординарных ситуациях люди всегда делают что-нибудь нелепое. Так и я, поднимаясь с постели, пытался насвистывать какой-то пошлый мотивчик и улыбался. И от этой улыбки сводило мышцы лица так, что я всерьез опасался до конца жизни остаться с этой дикой полуулыбкой на лице. Помню, машинально я что-то делал, машинально оделся, чем-то позавтракал, не переставая при этом улыбаться. Каждую секунду я ожидал злобного смеха, прикосновения холодных, скользких рук. И я отчаянно молил Бога, как все тогда молили, но не о литре керосина и не о пачке свечей — разновидностях тепла и света, на которых кто-то делал деньги, а о том, чтобы не сойти с ума. В ту секунду я мог объяснить, почему умалишенные не узнают своих близких: они боятся быть замеченными. . .
Все мои предосторожности ни к чему не привели. То, что находилось в квартире, оказалось хитрее. Оно не показывалось мне на глаза, до поры до времени не собиралось хватать меня за руки, оно просто давало понять, что оно — здесь. Оно следило за мной. И оно погнало меня из квартиры — к людям. И я сам устремился к людям, надеясь затеряться среди них, найти среди них спасение. . .
Улицы были залиты солнечным светом, и я напоминал стеклянный шар, пронзенный солнечным лучом. Пытаясь укрыться от света, утаить от него то, что творилось у меня внутри, я все сильнее кутался в пальто, словно это могло помочь. И я видел людей. Они куда-то торопились по своим делам и не замечали друг друга, не замечали меня. Когда-то, охваченные единым, могучим порывом, они заполнили улицы города и шли вместе. Теперь они куда-то спешили по этим же улицам в тягучем, непрерывном раздумье, опустив головы. Теперь они жили врозь и пытались выжить.
А над всем этим лежала печать извечного человеческого свойства — приспосабливаться. . .
Я пытался заглянуть в глаза людям и не мог. Какой-то нищий мальчишка подошел ко мне и, вцепившись в рукав пальто, плакал и просил денег на хлеб. Я отдал ему все деньги. Он затих в удивлении, и я посмотрел ему в глаза. Я мог смотреть ему в глаза: я предварительно заплатил за это. И тогда мне стало чуждо само понятие "человек", "люди". . . И свет, солнечный свет, не давал мне покоя. И тогда я бежал от людей — в мой любимый городской сад, подальше от слепого, обезжизненного света. Я бежал от людей, я бежал к людям. И уже на бегу я понял, что нечто гонится за мной. Оно не осталось в квартире, все это время оно наблюдало за мной и посмеивалось над моей наивной попыткой обрести покой среди людей.
Я вновь ошибся. Я оказался на чудом уцелевшей скамейке под cрубленными на дрова голыми деревьями. Сидел и ни о чем не думал, ничего не хотел. А нечто сидело рядом и не трогало меня: так матерый кот не спешит покончить с обессилевшей мышью. Сад возвышался над остальной частью города. Когда-то он был прекрасен. Может быть, я так любил этот сад именно потому, что в одном глухом, затерянном среди густой растительности месте он внезапно заканчивался, дальше был обрыв, а внизу лежал город. И когда-то я очень любил по вечерам смотреть отсюда на огни города.
Время шло. Уже начинало темнеть. Я просидел несколько часов. И просидел бы еще, ничего не желая, ни о чем не думая. Но настал миг, когда присутствие нечто стало невыносимым. И тогда я вскочил и побежал к обрыву — не знаю зачем. . . Может, хотелось, как в былое время, взглянуть с высоты на город. Я остановился на краю. Город светился редкими огнями. Было такое впечатление, словно кто-то собрал весь свет, все тепло, всю жизнь, которой жил город, в какую-то одну точку. . . И тогда я шагнул, но нечто не дало мне сорваться, схватило и потащило домой — мучить дальше. И я шел, и снова безразличие овладело мной. Я шел домой по пустынным улицам. Нечто вело меня домой. И не было никаких мыслей, никаких желаний. . .
С тех пор прошло много лет. В моем любимом городском саду выросли новые деревья, и город, когда смотришь вечером с обрыва, вновь искрится полными жизни яркими огнями. Многое изменилось, но порой в память о тех днях меня будит один и тот же сон: нечто, чему нет ни названия, ни объяснения, стоит у изголовья моей кровати и ждет, пока я проснусь от первых лучей солнца. И я просыпаюсь, просыпаюсь во сне, и тогда нечто снова гонит меня из квартиры — к людям. В эту секунду я просыпаюсь по-настоящему.