Несмотря на давно ставшие традиционными разговоры о том, что Шекспир – "самый армянский драматург", пьесы гениального англичанина – не самые частые гости на армянской сцене. Удержать шекспировскую планку сегодня, увы, под силу мало какому театру. А о том, что на Вильяма нашего Шекспира могут замахнуться в театре не столичном, казалось, нечего и мечтать. Но есть многое на свете, друг Горацио… "Король Лир" на сцене Ванадзорского драматического театра им. Ов. Абеляна принес высшую театральную награду "Артавазд" его режиссеру, народному артисту РА Ваге Шахвердяну и исполнителю главной роли, народному артисту Акопу Азизяну.
Еще в недалекую бытность художественным руководителем Национального театра им. Г.Сундукяна Шахвердян лелеял надежду поставить Шекспира. Речь, правда, шла о другой великой трагедии – "Отелло". В течение трех лет режиссер подавал заявку в Минкульт, но денег на постановку пусть "самого армянского", но ненационального драматурга на национальной сцене не находилось. После снятия с должности руководителя главного театра страны деньги для Шахвердяна, все эти годы продолжавшего оставаться худруком родного Ванадзорского театра, вдруг нашлись – видимо, следовало как-то задобрить народного артиста — одного из ведущих режиссеров страны…
Как-то в интервью Ваге Шахвердян признался, что, если бы не отъезд в Америку, последовавший сразу за историей в Национальном, он мог бы просто не выжить. Потому что подобная история – это не просто приказ об упразднении должности художественного руководителя. Это история отношений – не только с теми, кто был откровенным недоброжелателем, но и с теми, кто были друзьями, коллегами и соратниками "до гроба"…
Америка Америкой, но есть что-то более глубинное. Артисту, чтобы освободиться от мучительных чувств, нужно выразить их на холсте, передать листу бумаги, сделать спектакль. И Шахвердян снова подал заявку на Шекспира. Только был это не лелеемый годами "Отелло", а "Король Лир". На сцене Ванадзорского драматического театра им. Ов. Абеляна Ваге Шахвердян поставил спектакль о непоправимых искажениях человеческих отношений, о хрупкости всех нравственных и культурных оснований, о демонах, поражающих отдельных людей и людское сообщество.
На Лира, едва успевшего отказаться от власти, обрушивается вся окружающая его среда. Это не простой случай дочерней неблагодарности, не просто "грех" Гонерильи и Реганы. Ведь чтобы придать событиям универсальность, чтобы показать, что дело идет не о частном случае, Шекспир как бы удвоил сюжет, рассказав параллельно с трагедией Лира о трагедии Глостера. Аналогичные события происходят под крышей разных замков. Регана, Гонерилья со своим дворецким Освальдом, побочный сын Глостера предатель Эдмунд — это не "единичные злодеи". В страданиях Лира обнаруживается подлинная сущность мира, где каждый готов уничтожить другого. Недаром образы хищных зверей, как показывает текстологический анализ, встречаются в тексте "Короля Лира" чаще, чем в любой другой пьесе Шекспира.
Взявшись за "Короля Лира", режиссер предпочел перевод Хачика Даштенца под редакцией Егише Чаренца, который, как утверждают литературоведы, отнесся к редакторской работе предельно серьезно. Поклонники стиля обычно предпочитают переводы Масеяна — сверкающие переводы, выполненные высоким стихом и прозой. Даштенц не вводит другие литературные формы, но опирается на иные речевые слои. В его переводе – земной язык нелегких трудов и таинственный, отчасти темный язык прорицаний.
"Любите ли вы театр так, как я люблю его?.." – знаменитые слова знаменитой статьи, которые Шахвердян словно цитировал почти каждым своим спектаклем. И вдруг первое впечатление от новой постановки — какой-то художественный протестантизм с учетом авторского почерка, почти вызывающая нетеатральность. А ведь, кажется, впервые за многие годы режиссер-постановщик выступил и в роли художника-постановщика.
Режиссерскому мышлению Шахвердяна чужды традиционно-фундаментальные представления об историзме. В спектакле не конкретно-историческая, но метафорическая среда, созданная практически ничем – всего тремя подвижными лестницами, которые сдвигаются и раздвигаются, пропуская алые всполохи света. Это образ трагедии и метафора истории. Огромные, вездесущие, они движутся вдоль и поперек, сметая на пути всех. Как тряпкой с грифельной доски, режиссер стирает занавесом письмена своих мизансцен и силуэты своих персонажей. Декоративная установка, лишенная красивых зрелищных функций, говорит на языке надвигающихся катастроф и сбывающихся пророчеств. Спектакль Шахвердяна включает в себя некрасоту, в нем драматически остро обыгрывается отчужденность: от мира человеческих отношений — и от Ренессанса, к которому положено тяготеть шекспировским постановкам. Но тот мир не забыт. Он присутствует здесь незримо — в графике мизансцен, в деталях реквизита, в образах трех одетых в костюмы елизаветинской эпохи женщин — то ли теней, то ли ведьм, словно позаимствованных режиссером из "Макбета". Все это вошло в спектакль не как стиль, но как память.
В роли короля Лира выступил ведущий актер Ванадзорского театра, народный артист РА Акоп Азизян. Мы видим его в начале трагедии на гребне власти в пышном замке, гордым и своевольным деспотом, который в минуту гнева сам себя сравнивает с разъяренным драконом. Красив при этом актер, перешагнувший седьмой десяток, совершенно неправдоподобно – красотой не героя древней кельтской саги, но классического героя античности. Профессионалами исполнение Азизяна было принято неоднозначно. И тем не менее две главные сцены второго акта удовлетворили самых взыскательных критиков. Встреча с ослепленным Глостером когда-то слепого короля-тирана, а ныне короля-изгнанника, начавшего прозревать. Азизян играл иссякающую энергию души, которая взметнулась чудесным усилием и вот-вот сорвется кубарем вниз. Он запрокидывал голову, точно стоял на краю обрыва. Он играл миг, когда душа скорбит, испив до дна боль и позор своего падения. И сцена безумия Лира не была сценой хронической патологии, но сценой за пределами бытия.
Тема верности, столь важная у Шекспира — тема Корделии, Кента, Шута, — прозвучала в спектакле не вдохновенно. Режиссер дал Корделии, очень молодой и очень хорошенькой Алле Дарбинян, ряд мизансцен, но не дал подлинной роли. Ее место должен был бы занять Шут, но и здесь существует некая специфика трактовки. Шут – бесспорная удача Арама Мхитаряна, да и всего спектакля – сопровождает в страшные минуты не Лира, который или не заслуживает, или уже не желает человеческого участия, но зрителя. Пустынное, предательское королевство с появлением Шута, его летучей фигуры и "лунного шага", исполненного с профессионализмом заправского мима, уже не кажется столь безлюдным. Мысль о всеобщем предательстве не отягощает спектакль, как прежде.
Постановка Шекспира стала не просто школой для молодых артистов Ванадзорского драматического театра, но показала его серьезный потенциал. Гонерилья – Эрикназ Багдасарян, Регана – Армине Вермишян, Эдмунд – Саркис Манукян, Эдгар – Темур Ачинян, Корнуелл – Эльфик Зограбян сумели донести до зрителя силу и мощь высокой трагедии.
Но Шахвердян не был бы Шахвердяном, если бы суровая и тягостная атмосфера спектакля не разрушалась блеском золотой карнавальной маски. В спектакле есть сцены, построенные увлекательно, театрально. Загадочное очарование возникает тогда, когда горящий в персонажах огонь расцвечивается огоньками рампы. В ход идут маски, перчатки, мечи. В ход идут грубоватая клоунада и трюки. Как оказались они среди убожества и хламья, среди рухляди бывших королевств, среди мусора лживых слов? Ваге Шахвердян лишь прикинулся художником-протестантом – он по-прежнему таит в себе поэта театра.
