В конце прошлого века катастрофическая ситуация в стране вынудила многих художников покинуть родину. Уезжали в Европу, Америку, Африку, не зная, как там их встретят, поймут ли, оценят ли. Так оказалась в Германии Нона Габриелян. Ей повезло: чужая страна встретила приветливо, предоставила условия для работы, сырье для обжига, доверила мастер-классы. Чувство востребованности, казалось, не давало впасть в уныние, которое, однако, при всем благополучии настигает настоящих художников, работающих вдали от родной земли…
Недавно Нона Габриелян открыла в Национальной галерее выставку своих живописных работ, созданных в Германии. Прочная образная система, царившая в ее керамике, переселилась в живопись. Но кто не испытывал в жизни того колоссального эмоционального ускорения, которое настигает любого человека, а тем более художника при перемене мест и расставании с родиной. В новых условиях тоньше и выше оцениваешь мельчайшие колебания чувств. Новые впечатления и творчество уводят от тоски, порождают новые интонации, но и заставляют пронзительнее и обостреннее размышлять над неизменными проблемами вечного и временного.
Кроме живописных произведений на выставке представлено несколько старых керамических работ, которые направляют восприятие ее живописи в нужное русло. Если работы из керамики отличаются четким, непротиворечивым содержанием, то живопись выглядит реализованным экспериментом, где очевидно стремление разрушить привычные формы, нарушить их жесткость, сделать их подвижнее. Контуры охватывают будущую форму, в которой едва угадываются будущие очертания и рельефы – острохарактерные, с утрированным выражением человеческих чувств – горя, радости, гнева. В этих работах угадывается желание разобраться в чем-то очень важном, тревожном и беспокойном.
Каждое полотно – это сгусток воспоминаний, метафора, материализированное чувство (любви, страсти, нежности), не теряющее формальных очертаний. Художник пишет композиции, заполненные ее любимыми керамическими персонажами, – все так же стремящиеся к антропоморфности существа, словно затевают и не завершают игры, жестикулируют, спорят. Вот наглядный пример, когда листья растения на подоконнике обретают очертания то ли ее любимых человеческих фигур с обобщающими контурами, то ли готовых уплыть в небо маленьких облачков. Листья распускаются на наших глазах гибко, упруго, свободно, исключая черствость керамической природы. Краски горят порой сумрачно, порой радостно или тревожно, но всегда сильно, чисто, без полутонов. Формы притягивают друг друга, сцепляются словно намертво, чтобы в следующее мгновение ускользнуть или составить новое образование.
Здесь читается представление о неостановимости времени и переменчивости мира, заполненного осязаемыми, подвижными формами. Это какая-то отдаленная, но емкая метафора жизни, которая в керамике выражалась в формах, словно держащих на замке внутреннее стремление к развитию. Статичный мир керамики сменился барочным, подвижным миром живописи, где каждая деталь стремится преодолеть свойственную керамике жесткость, стать органически развивающимися, неведомыми существами, обитающими в сине-зеленых пространствах — то ли воздушных, то ли морских, в которых и зарождаются эти еще не имеющие названия формы. Но они все живые и, значит, — чувствующие, тоскующие, радующиеся то бурно, то скрытно, как люди.
Нона Габриелян не завершает свои размышления, не делает окончательных выводов. Она пытается донести до нас мысль о драматическом преодолении законов мира по человеческим меркам. Достаточно посмотреть на "Распятие", где на квадрате окна, открытого в синий простор, "распят" кусок ткани, рвущийся по всем направлениям, как парус под сильным ветром. Распятая ткань становится символом свободы. Ее нельзя удержать на гвоздях, как и этот клочок ткани, который через мгновение унесется в бесконечность. Этот неоднозначный образ и трагичен, и обнадеживающ одновременно.
В ряде работ ощущается именно то, что невольно ждешь на этой выставке: есть ли у автора воспоминания о жизни до отъезда, есть ли что-то, что выдает чисто человеческую тоску по прошлому, которое каким бы оно ни было, всегда окрашено чувством невозможности его вернуть. Но чудо искусства в том, что оно воскрешает, запечатлевает и поэтизирует любое прошлое. На одной из таких работ ("Забытая мелодия") мы видим любимый граммофон, часть ее прошлого дома, обретающий черты щемящего воспоминания…
Живопись Ноны Габриелян все равно остается "керамической". Она отрекается от расплывчатой мягкости живописного мазка, сгущает цвет до терпкости. Его можно пощупать, почувствовать — он материален, а временами становится резким, мужественным. Когда же не хватает изобразительных средств, Нона прибегает к поэзии, которая стала в ее творчестве областью тех чувств, которые со временем все чаще одолевают человека на жизненном пути, полном испытаний и неожиданностей.
У Ноны Габриелян, несомненно, будут еще повороты в творческих поисках, предугадать которые не может даже она сама.