любовь, совесть и честь
100-летие корифея отечественной режиссуры Вардана Аджемяна армянские театры кинулись отмечать постановками в его честь, тем более что под это дело можно было гарантированно получить госзаказ. Делались даже попытки восстановить тот или иной спектакль режиссера-легенды. Самая большая ответственность в этом контексте легла на плечи Национального академического театра им. Сундукяна и его художественного руководителя, народного артиста РА Ваге Шахвердяна. Театр решил отметить аджемяновский юбилей новой постановкой "Из-за чести" Ширванзаде — пьесы, которая в интерпретации Аджемяна и при участии звездной когорты артистов вошла в золотой фонд истории театра.
Относясь с великим пиететом к Вардану Аджемяну, нынешний художественный руководитель Национального театра отказался, однако, от какого бы то ни было калькирования знаменитой постановки. "Из-за чести" Шахвердяна на старый спектакль сундукяновского театра не похож совсем. Это академический спектакль, поставленный в наше время. Режиссер остается верным себе, модернизированная стилизация его не увлекает. Память о прошлом и долг перед настоящим — моральные предпосылки спектакля, но также его смысл, его достоверность. Потому что поэзия большого стиля и проза неотменяемых жизненных реалий входят в новое прочтение пьесы как неразрывные компоненты.
Шахвердяну не позавидуешь. Придумав такой спектакль, он подставился всем ветрам и стрелам, которые тут же вдохновенно полетели. Удивляться, конечно, не стоит, а все же странно. К самым эпатажным постановкам гастролеров наша критика предельно благосклонна, но стоит кому-то из отечественных режиссеров поставить национальную пьесу или, скажем, Шекспира не "как у автора", а точнее, вразрез с обронзовевшими представлениями академического театроведения, как тут же раздаются яростные вопли: "Не тронь Абдуллу, он мой!". Сегодня же, когда со дня премьеры "Из-за чести" прошло определенное время и стало очевидно, что публика забивает зал до отказа и бурно аплодирует спектаклю, который Шахвердян вырвал из объятий семейной драмы и приблизил к нам настолько, что не продохнуть, страсти не просто улеглись — критика начала замечать в постановке и обостренность проблематики, и сильную энергетику, и ее очевидную сценическую красоту.
. . . Раздвинулся занавес, и из глубины сцены на зрителя надвигается плотная — к плечу плечо — шеренга мужчин в кожаных плащах и красновато- золотистых полумасках. Образ людей-теней придает спектаклю оттенок зловещей, отчасти экспрессивной символики. Что-то беспокойное, жесткое, неотвратимое несет в себе эта первая минута — все перевернулось в доме Элизбаровых. И первое ощущение — как холодно в этом богатом и мрачном доме. . . .
Известная жесткость в спектакле есть. Она задана художником и предусмотрена режиссурой. Сценография Е. Сафронова — одна из удач спектакля. Она образна, роскошна. Стулья с высокими спинками и львиными головами — вечный символ власти и силы — окружают большой круглый стол-рулетку. Такой резкий образ возник не случайно. Блестящая театральность придает ему суровую наглядность и очень широкий театральный смысл. Игра на большие деньги, за неподчинение правилам которой — смерть. Игра — воздух театра, череда сменяющихся мизансцен, сменяющихся масок.
У того самого круглого стола собралось все семейство нефтяного магната, мильонщика Андреаса Элизбарова. Вот его жена Ерануи, позабытая супругом и мало что решающая в этом доме. А. Алексанян удивительно точно выбрала стиль игры — отмеченный внутренним достоинством стиль. Она умеет по-женски страдать, казня себя и тоскуя от невозможности прийти на помощь близкому измученному человеку. Вон младший сын Ерануи — молодой повеса, любитель шампанского и танцовщиц. Первая роль на сцене Национального театра А. Аствацатряна, проявившего в ней большое обаяние и даже известный драматизм. Вот шурин Элизбарова Сагател. Режиссер надел на него рясу иезуита, в первый момент он даже воспринимается лицемерным Тартюфом. А А. Гаспарян строит свою роль на сладких, но таких нечистых полуулыбках, которые непроницаемы, как броня. В них все бессердечие морали, носителем которой он является — ничего, кроме денег, не имеет цены.
Такой же морали придерживаются и старшие дети хозяина дома. Баграт Элизбаров — А. Ованесян — наследник нефтепромыслов, с уже более масштабным, чем у отца, мышлением, будущий олигарх, как сказали бы сегодня. Он страшен, этот человек а-ля Мефисто, способный уничтожить все на своем пути к бесконечному росту капитала. А вот и его сестра — изысканная, стильная Розалия — М. Мхитарян — с надменным взглядом из-под шикарной шляпы. В отце она видит "генерального спонсора", в младшей сестре — соперницу в любви. Белые зубки нет-нет да блестят оскалом хищницы на ее красивом лице. А в готовности расправиться с тем, кто покушается на ее благополучие, она составит с Багратом достойный тандем.
А вот и внезапный возмутитель спокойствия почтенного семейства, покушающийся на половину его капитала, — Отарян — С. Пилоян. На что он рассчитывает, кажется, не знает и сам. Он хочет вразумить или понять, почему на его долю, долю сына равноправного партнера Элизбарова по бизнесу, выпали лишь унижения. Но его презирают и ненавидят в доме, на благополучие которого он покушается. И Отарян почти сломлен под ударами судьбы, так изранен, что уже не способен бороться по-настоящему. Да и любить по-настоящему уже не способен.
Тема любви Отаряна и Маргарит уступает в этом спектакле теме любви Элизбарова и его младшей дочери. Андреас Элизбаров в этом спектакле — не толстокожий толстосум, но человек, переживающий мильон терзаний. "Меня никто не любит", — с горечью признается себе человек, наживший капитал пусть не праведным, но тяжелым трудом. Претензии Отаряна кажутся ему дикими, но он готов пойти на любой компромисс не только ради того, чтобы обезопасить свое финансовое положение, но и для того, чтобы вновь увидеть доверие в глазах любимой дочери. Той, что сохранила душу на этой ярмарке тщеславия.
В диалогах с Маргарит второго акта Элизбаров — Армен Марутян — это судорожно напряженная душа. Он говорит, убеждает, словно стоит на краю обрыва. Он периодически хватается за левую сторону груди — актер играет иссякающую энергию души. Он убедительно красноречиво защищает свое бесчестие. И в ответ звучит сбивчивая, нестройная в сознании своей правоты речь той, кто защищает честь. На наших глазах сплетается маленький заговор. Маленький заговор большой лжи. И как всплеск правды, как взыскание чистоты, простой человеческой нужды в искренности и такой же простой ненависти к обману в глазах Маргарит — Нелли Херанян — сверкают слезинки. Ее делает трагичной почти инфантильная прямота, неспособность снести позорный, преступный обман и необходимость принести близким людям страдание, властная потребность смыть позор с себя и со всего, что вокруг. И здесь уже Маргарит не романтическая девушка, но невольник чести.
Финальная сцена просчитана режиссером до миллиметра и сыграна актерами на грани душевных сил. Маргарит то ли в ночной рубашке, то ли в рубище, готовая взойти на тот самый костер, в который через минуту отец швырнет компрометирующие его документы. Она является Элизбарову как призрак, которого безумцы-узурпаторы так боялись в свои бессонные ночи. "Отдай эти документы!" — ее слова звучат как заклятие, как попытка заговорить отца от неотвратимого шага, после которого он перестанет быть в ее глазах человеком. . . Это короткое видение, как молния, освещает сцену, знакомая сцена приобретает фантасмагорический колорит, теряет "место действия". Потому что документы Андреас Элизбаров сжигает не в пламени камина — из центра стола-рулетки до самых колосников поднимается огромная нефтяная вышка, в центре которой танцуют не только языки пламени, но и одетые в золото дивы с алыми веерами. Они уже появлялись в сценах посещения героев пьесы клуба. Но теперь становится ясно, что это не жрицы любви, а жрицы страшного Молоха, на алтарь которого принесены любовь, совесть и честь.
. . . Наваждение длится всего несколько секунд, а затем выясняется, что это не только наваждение, но и реальность. Выстрел, пронзивший сердце Маргарит, скорее всего убил и ее отца. Но дальше — не тишина. Дальше — новые, еще более страшные хозяева жизни уже во главе с Багратом Элизбаровым.
Практически не прикасаясь к тексту Ширванзаде, Ваге Шахвердян поставил спектакль на удивление сегодняшний, лишенный, однако, дешевой "актуальности". Используя десятки художественных приемов, секреты которых известны ему одному, он создал череду прекрасных картин, в которых не только срывается безобразная маска власти денег, но и открывается прекрасное лицо Театра.
Menu
