Завтра школа ширакского села Айгебац получит имя выдающегося государственного деятеля Алексана Матвеевича Киракосяна. В связи с этим событием, приуроченным к 90-летию А.Киракосяна, "ГА" предлагает вниманию читателей записки из дневника писателя Зория Балаяна.
Внешне этот человек казался очень медлительным и спокойным. Создавалось впечатление, что он никогда никуда не спешил. Говорил тоже медленно и спокойно. Он не любил спешку, потому что каждый свой шаг обстоятельно обдумывал. Может, наблюдая именно за такими людьми, народ в веках выработал мудрые формулы вроде "тише едешь – дальше будешь". По крайней мере ему довелось прошагать широкой поступью по двум столетиям, успев сделать на этой земле то, что было предначертано ему божьим замыслом. Он успел разделаться со всеми своими долгами. Даже когда уже чувствовал закат жизни, собрался с силами и написал о своем времени книгу, которую так и назвал — "На пороге заката". Алексан Киракосян написал о себе книгу и поставил тем самым точки над "i". Достаточно взглянуть на ее оглавление, чтобы убедиться: автор сумел охватить всю долгую, многосложную и многотрудную, а в целом счастливую жизнь талантливого государственного деятеля: "Коротко о себе", "Коротко о семье", "В армии и на фронте Отечественной войны", "Послевоенные годы", "В мире культуры", "Несколько политических портретов". Такое впечатление, будто мудрый старец, уютно устроившись "у порога заката", вспоминает былое. Нечто подобное мы в 60-х годах прошлого столетия прочитали у знаменитого писателя и публициста Ильи Эренбурга, который свои философские мемуары назвал "Люди. Годы. Жизнь". Это я к тому, что Матвеич (так уважительно величали все, включая домочадцев Алексана Матевосовича Киракосяна) своей книгой облегчил задачи своих соратников, которые, вспоминая его, будут пересказывать то, что пережили с ним вместе.
В конце 1973 года после долгих странствий я обосновался в Армении. Живя на Камчатке, получал письма от многих моих соотечественников. В постоянной переписке находился с Багратом Улубабяном, Леонидом Гурунцем и Джоном Киракосяном. Последнего знал только заочно по его монографиям. По возвращении в Армению близко подружился с ними. Обратил внимание, что все трое, словно сговорившись, время от времени заводили разговор об одном высоком государственном чиновнике, который без показухи и саморекламы помогает деятелям литературы и искусства. Кому – решать проблему с жильем, кому – с изданием книги, кому – приобрести мебель для творческого кабинета. Однако, как я узнал, Алексан Матвеевич выделялся среди государственных чиновников вовсе не своим необычным меценатством. Он был высокообразованным человеком, который поражал многих тем, что всегда был в курсе мировых литературных новинок. Достаточно было взглянуть на многочисленные полки его личной библиотеки, чтобы увидеть огромное разнообразие интересов хозяина дома. Но лучше всего и глубже всего Матвеич знал Армению и ее историю.
В 1978 году я совершил многомесячное путешествие по Армении, точнее, по Армянской ССР, Нахиджеванской автономной республике и Нагорно-Карабахской автономной области. Отправлял с дороги репортажи, которые регулярно печатались на армянском в "Авангарде" и в "Комсомольце" на русском. Сразу по окончании экспедиции меня принял первый секретарь ЦК Компартии Армении Карен Демирчян. Несколько часов кряду я рассказывал о моих впечатлениях, которые вылились в книгу "Очаг". Через неделю меня пригласил к себе председатель Совета Министров республики Фадей Саркисян. Какова же была моя радость, когда Фадей Тачатович пригласил на встречу первого заместителя председателя Совмина Алексана Киракосяна. Разговор шел о моих наблюдениях и впечатлениях, накопленных за шесть месяцев экспедиции, во время которой я посетил ровно 1067 населенных пунктов. Это был своего рода отчет о проделанной работе.
Рассказывал я, соблюдая хронику маршрута. И предсовмина, и его первый заместитель время от времени перебивали меня для уточнения каких-то деталей. Как-никак во всех репортажах я пытался обозначить проблемы. Вскоре я понял, что путешествие, которое я осуществил за полгода, Матвеич совершал всю свою жизнь. В этом он очень напоминал вездесущего и неповторимого Серо Ханзадяна. И дело было не только в том, что он, словно учитель истории и географии, безошибочно перечислял географические названия, но и делал краткие исторические экскурсы, останавливался на проблемах, давал по ходу характеристики районным партийным и советским лидерам. Выяснилось, что он внимательно читал все мои репортажи. К тому же он хорошо знал, что подобное путешествие я совершил по камчатской и чукотской тундре, регулярно печатая путевые заметки в "Комсомольской правде".
В тот вечер я узнал также, что Алексан Киракосян года три-четыре назад, прочитав в "Авангарде" отрывок из моей провести "Хлеб", позвонил заместителю председателя Президиума Верховного Совета Армении Ованесу Багдасаряну и предложил тому непременно ознакомиться с публикацией в молодежной газете. Тогда Ованес Багдасарян пригласил меня к себе в кабинет, но я не знал, что эту встречу организовал Киракосян. Оказалось, его очень заинтересовал образ героя моей повести, который на Крайнем Севере, в Корякском национальном округе впервые в истории края испек хлеб. Местные жители, не знавшие и не видевшие в своей жизни ни пшеницы, ни муки, назвали хлеб именем первого хлебопека — армянина по имени Баграт. Для Матвеича величие Баграта заключалось не в том, что тот был первым человеком, который в забытом Богом краю выпекал хлеб, названный именем армянина, а в том, что он всю свою жизнь думал, что если уж его именем люди назвали самое святое на земле – ХЛЕБ, то значит, ни на один день нельзя терять чувства ответственности перед людьми, перед всей Арменией.
Я был свидетелем, как однажды Алексан Матвеевич и Ованес Минаевич спорили о книге, которую тогда писал Багдасарян. Алексан Матвеевич все время подчеркивал, что вместо определений "партийный" или "коммунистический" надо писать "человеческий". Замечание это он сделал тонко, так, чтобы нельзя было заподозрить его в антипартийной пропаганде. Кстати, он никогда огульно не охаивал ни партию, ни социализм.
Правда, в этой связи для меня важнее было то, что Матвеич был в курсе работы Багдасаряна над книгой. Он вообще был в курсе всего, что происходило в культуре, науке, спорте, экономике и особенно в арменоведении. И это, думаю, очень помогало ему в его работе в должности второго лица в правительстве. Задолго до горбачевской перестройки и до бурных выступлений народных депутатов с трибуны последнего советского парламента в кругу близких людей он высказывал мнение, что при всем уважении к Компартии тем не менее нужно отменить 6-ю статью Конституции СССР, которая берет на себя всю полноту власти во всех сферах, в том числе в установке цен на базаре, и даже в том, какой ширины должны быть брюки у мужчин. В самом начале перестройки Матвеич был выведен из состава бюро ЦК партии республики, а затем смещен с должности первого заместителя председателя правительства. Аргумент был — возраст. Под семьдесят. Тот факт, что после этого он прожил еще почти четверть века, сохранив до конца дней ясную память и остроту ума, говорил о его огромном физическом и духовном потенциале. Правда, без работы его не оставили. В разгар перестройки он возглавлял отрасль, которой и без того занимался всю жизнь: охрана памятников истории и культуры. Однако масштаб организационной работы, да еще при скудных ресурсах, которые государство выделяло по остаточному принципу, был не для его неуемной энергии.
Это время совпало с началом Карабахского движения. Матвеич, как никто другой, сознавал, что при всей абсурдности многих аспектов перестройки появились реальные возможности поднять карабахский вопрос. Он активно и действенно разделял позицию карабахцев, которые были глубоко убеждены, что на современном этапе эпицентр спасительной национально-освободительной борьбы окажется исключительно в Арцахе, где будет решаться судьба не столько самого Арцаха, сколько всей Армении, всего армянства.
Мы, конечно, хорошо знали, что причиной отставки Киракосяна был не пенсионный возраст. В то время в Политбюро ЦК КПСС средний возраст его членов был куда выше. "Диагноз" Киракосяна был поставлен в политической лаборатории СССР. Национализм. Я не знаю, кто регулярно докладывал в Москву о симптомах этой "болезни" Матвеича, но убежден, что это никак не глава Комитета госбезопасности Армении Мариус Юзбашян, с безграничным уважением относившийся к обоим Киракосянам – Алексану Матевосовичу и Джону Сааковичу. Именно Мариус Арамович в самом начале Карабахского движения сказал мне, что один из его высокопоставленных московских коллег упорно настаивает на встрече с Алексаном Киракосяном. Детали я узнал у самого Матвеича.
Первый заместитель председателя КГБ СССР Ф.Д. Барков пригласил к себе на Лубянку "великовозрастного армянского националиста" (так величали Киракосяна в Москве). Алексан Матвеевич от встречи не отказался, но твердо сказал: "Где угодно, только не на Лубянке". Встреча состоялась в гостинице и продолжалась шесть часов. Нетрудно представить, какой урок по национальным вопросам дал руководитель скромного республиканского управления охраны памятников союзному чиновнику грозного ведомства. Позже, работая над книгой "На пороге заката", Матвеич позвонил мне и сказал, что рукопись дается ему с трудом (слишком много материалов, событий, имен) и что он приводит цитату из "обличительной" книги того самого Баркова, который в одном ряду ставит три имени – его, Сильвы Капутикян и мое. "Этот самый Барков, — сказал он, — даже не подозревал, какой сделал нам комплимент, приводя рядом наши имена".
Впрочем, и в доперестроечные времена Матвеич вел себя достойно. В день его похорон в местных газетах вышел некролог, в котором я привел несколько эпизодов из его жизни. Есть, думается, настоятельная необходимость вспомнить о них еще раз.
В древнем уютном поселке Егвард у меня долгие годы был свой кабинет, где я писал большинство статей для "Литературной газеты". Там были дачи Джона Киракосяна и Баграта Улубабяна, с которыми мы часто собирались у меня в кабинете, где на стене висела большая карта СССР. Помнится, как-то Джон остановился у левого края карты. Низко наклонившись, долго разглядывал область Малой Азии и, подражая голосу Матвеича, громко произнес его любимое словосочетание: "злой гений". Затем Джон добавил: "Все-таки этот изверг знал, что делает. Все отдал туркам. Оставил нам лишь каменистый шмат". Матвевич, потягивая красное сухое вино "Хиндохни", без труда догадался, что имел в виду Джон, и охотно начал комментировать мысль своего однофамильца: "На то и злой гений, что, отдав туркам Карабах, Нахиджеван и Гардманк, оставил нам не просто небольшой каменистый кусочек, но и крохотную границу с Ираном через Мегри. Это Сталину очень даже нужно было. Он понимал разницу между Турцией и Ираном вообще и особенно для России. Словом, злой гений и только".
Речь шла о том, что в русле ленинской политики экспорта революции на мусульманский Восток (исключительно в Турцию) большевики (главным образом Сталин) создали на территории большей части исторической Армении, входившей в состав Российской империи (царской России), по сути турецкое государственное образование (Азербайджан), отрезали от нашей родины Гардманк, Арцах и Нахиджеван, сохранив за Армянской ССР лишь крохотный кусок Мегри на левом берегу Аракса. Конечно, прав был Матвеич, когда, всякий раз глядя на карту нашего региона, произносил: "злой гений". Не случайно десятилетия спустя премьер министр Турции С.Демирель назвал 46-километровую границу Мегринского района с Ираном "проклятым клином", который отрезает от новоиспеченной союзной Азербайджанской Республики новоиспеченную автономию Нахиджеван. И не случайно, как только Гейдар Алиев стал членом Политбюро ЦК КПСС и первым заместителем председателя Совета Министров СССР, курирующим кроме всего прочего транспорт и связь, тотчас же взялся за строительство дороги, которая должна была через Мегри связать Зангелан и Нахиджеван.
Мой кабинет в Егварде стал штаб-квартирой. Чуть ли не каждый день там собирались единомышленники Алексана Матвеевича. Нам надо было довести до кремлевских вождей мысль о том, что за счет СССР Запад хочет проложить дорогу по сути для НАТО. Из Егварда письма шли в Политбюро, в Совет Министров, в Верховный Совет, в Министерство обороны, в Генеральный штаб. Нам здорово помогал Карен Демирчян, который прекрасно знал о нашей бурной деятельности. Думаю, это бывало не так уж часто, чтобы официальное руководство республики и представители общественности активно и открыто действовали как одна команда. Я хорошо знал, что отношения между обоими Киракосянами и Демирчяном были, мягко выражаясь, непростыми. И радости моей не было предела от сознания того, что в этом судьбоносном вопросе была действенная сплоченность. Так что мудрость Демирчяна и Киракосянов стала тогда подспорьем в деле сокрушительного поражения Алиева.
Когда десять лет спустя с подачи небезызвестного Пола Гобла вновь был поднят вопрос Мегри, Матвеич сказал мне: "Можешь быть спокоен. Нынешний Генштаб России, памятуя о зловещем плане Алиева-Демиреля, не захочет превратить Мегри в предмет торга. Так что мы в свое время в тех жутких условиях сделали многое".
…В периодике тогда часто выходили мои статьи, в которых я пытался раскрывать темы власти, демократии, покаяния, и всякий раз в день публикации Матвеич звонил мне. Особенно запомнился наш разговор о демократии. Статья моя называлась "Лжедемократия и кровь". Скупо похвалив ее, он приступил к традиционному анализу и начал с заглавия. В записной книжке я нашел мои записи о той нашей телефонной беседе. "Я не согласен с термином "лжедемократия", — сказал он, — ибо если его узаконить, то получится, что есть и истинная демократия, уж коль есть лжедемократия. А истинной демократии нет в природе и быть не может". Алексан Матвеевич приводил мне по памяти десятки цитат, словно ему в то время было не за восемьдесят и он готовился защитить диссертацию о демократии. Он привел слова Руссо. Я попросил, чтобы он повторил медленнее и записал за ним: "Если брать этот термин в точном его значении ("народовластие". — З.Б.), то никогда не существовало подлинной демократии и никогда таковой не будет".
Это было в начале 90-х, когда, спекулируя понятием "демократия", в огромной стране ломали и крушили все прошлое. Тогда, помнится, Матвеич утверждал, что скоро Европа и Америка начнут править остатками Советского Союза и навязывать нам свою демократию, с помощью которой, по утверждению ироничного Оскара Уайльда, одурачивают народ. Он часто повторял слова английского государственного деятеля Гилберта Честертона о том, что на свете нет такого понятия, как неинтересная тема. Зато есть такое понятие, как безразличный человек. Считал, что безразличие – прямой шаг к безбожию.
…Всякий раз, читая в "Литературной газете" мои диалоги (с Уильямом Сарояном, Абелом Аганбекяном, Кареном Демирчяном, Григором Гурзадяном, союзными министрами, учеными и другими), Матвеич шутливо говорил: "А давай-ка я махну стариной, и мы поразим СССР нашим диалогом". Я отвечал: "У нас ничего не получится. Мы с вами слишком одинаково думаем". А одинаково мы думали, когда речь, к примеру, шла о провозглашенных великими умами ценностях — Свободе, Равенстве, Братстве, оговаривая при этом главное условие: если эти ценности служат святая святых для Армении и армянского народа — БЕЗОПАСНОСТИ. Он часто говорил, что все ценности — моральные, материальные, духовные, философские — не стоят ни гроша, если они не ложатся в основу гарантии безопасности народа. В этом была подлинная мудрость Алексана Киракосяна, в котором правители нуждались куда больше, чем он в них.