говорит в интервью "ГА" писатель Рубен ОВСЕПЯН
"Забирайте земляным буравом без страха – в себя. И если вы там не найдете народа, земли и неба, то бросьте поиски — тогда негде искать. В каких-то высших областях существования, каковы любовь и творчество, это счастье либо дано, либо не дано вовсе, и тут не о чем заботиться, потому что никакими стараниями и хлопотами тут ничего не сделаешь. Или это будет подделка"…
Рубену ОВСЕПЯНУ, писателю, лауреату Президентской премии, а теперь и кавалеру медали Мовсеса Хоренаци, чей 70-летний юбилей отмечается в эти дни, счастье это оказалось дано. Не потому ли его скупая на слова сдержанная сосредоточенность делает его присутствие таким значимым на фоне говорливого интеллигентского истеблишмента?
— Вы не собираетесь написать рассказ "Как я был юбиляром"?
— Ну, его надо еще переварить – этот день, который уже превратился в месячник. Когда-то иронизировал по поводу Сильвы Капутикян или Зория Балаяна, мол, юбилей, растянувшийся на год, — теперь вот и до меня очередь дошла. Во всем этом много иронического, не говоря уже – утомляющего. Есть и момент ответственности, а в общем непривычно, когда вокруг собрались, а ты — елочка елочкой.
-Тем не менее можно только порадоваться, что у нас еще всерьез отмечают юбилеи живых писателей.
— Наверное. Во всех случаях, сутью этого вечера было то, что собрались люди, которые так или иначе сделали немало для этой страны, ее культуры. И когда они собираются – а в последнее время чаще встречаемся на похоронах, в остальное время видимся фрагментарно, – тогда говоришь себе: а ведь все не так уж плохо, не такие уж мы немощные. Ведь мы часто ворчим: что за времена, безвременье и бесплодие.
— А вы их таковыми считаете?
-Нет. Нет, потому что, во-первых, вижу, что не такие уж они бесплодные, а во-вторых, на собственном опыте понимаю, что они сложные и требуют осмысления. И если не я, не мои ровесники, все равно найдется тот, кто все это переосмыслит художественно. Очень многое случилось и, кажется, готово родиться – не может не родиться. Конечно, хорошо бы, если бы и мне удалось это сделать. Чтобы хватило времени передать бумаге свое восприятие этого сложного времени. А если нет, это сделают другие. Иначе невозможно. Времена хаотичные, и нам видятся только черные полосы, негатив, мы как-то не замечаем, какие тем не менее интересные вещи происходят. Просто переходное время затянулось и часто не хватает терпения. Но рано или поздно выяснится, что в этом хаосе, в этом движении происходило много нового. Ведь казалось, все в прошлом: Сардарапат был войной наших дедов, Великая Отечественная – войной наших отцов, Аварайр – праотцов, казалось, живем спокойно, попивая свой кофе. И вдруг все это стало и нашей судьбой. Это колоссальный материал, повод к размышлениям, уходящим в Большую историю. И итог – культурный, художественный – еще впереди. Так что я отношусь ко всему этому достаточно спокойно.
— Тем не менее жалоб и упреков по поводу того, что за двадцать лет не родилась Книга, более чем достаточно.
— Дело в том, что упрекающие не совсем понимают, что значит культура, литература. Всему свое время. Время проживания и время осмысления. Это не так просто. Пишут, думаешь не пишут? Но это все проходные вещи. Взял — и с места в карьер написал о войне, о Карабахе… Но все это пока не пропущено сквозь призму времени – нет того, кто смог бы сделать это в одночасье. А то, что весь этот материл не останется пылиться в запасниках, однозначно.
— Вы исключаете вариант, что в нашей не читающей среде такая книга может родиться и пройти незамеченной?
— Есть такое опасение. И сегодня какие-то вещи рождаются и не находят соответствующего отголоска. Нет читателя, нет интереса, нет тиражей, нормального книжного рынка. Удовлетворение художественных потребностей ограничивается телевизором. Легко – лежишь на диване и потребляешь. Но не думаю, что так может продолжаться долго. Все вернется. Наверное, не в той мере, как тогда, когда телевидение делало первые шаги. Сегодня фильмы делаются быстрее, чем пишутся книги. И все-таки книги не утратят своего значения – хотя бы для того, чтобы по ним снимались фильмы. Книга может изменить форму – компьютер, интернет, но она не может исчезнуть. И в новых формах она останется книгой.
— Но и там, где пишут и издают много книг, констатируют: формы и жанры, которые казались незыблемыми, умирают.
— Изменения в литературе начались не сегодня. Может быть, сейчас они более радикальны, революционны, очевидны. Кино, которое сегодня довлеет, очень подействовало на литературу — она тяготеет к кинематографичности, и в литературе правит бал монтаж. Но книга не утратит своего значения. Если у нас сегодня не читают, это не значит, что в мире книги не выходят огромными тиражами. Возьми Россию. Если прогресс все-таки существует – мы же любим говорить о прогрессе в сфере образования, медицины и тому подобное – и если там происходит книжный бум, значит и нас не минет чаша сия. Непременно появится пара книг-лидеров, и все вернется на свое место в том формате, в каком этого требует время.
— Но и в России, и во всем мире стало общим местом: культура родила цивилизацию, цивилизация убила культуру.
— Я не говорю о крайних проявлениях. Они всегда могут возникнуть, могут убить, отравить. Но процесс культуры остановить невозможно. Найдутся новые формы: примешь ты их или нет — другой вопрос. Сегодня время экспериментаторства, и не исключено, что в итоге выяснится: старое, отработанное более приемлемо.
— И все-таки как вы относитесь к падению писательского рейтинга в обществе? Ведь наверняка людей, которые воспринимают вас как депутата из телевизора, говорящего о культуре, гораздо больше тех, кто читал ваши книги.
-К сожалению, это так. Потому что хорошая-плохая, грамотная-безграмотная, но в этой стране на первый план выдвинулась политика, а не культура, литература, музыка, театр. Но это естественно, потому что политикой в этой стране никогда не занимались, жили под крылышком Москвы, откуда все спускалось в виде директив, и тебе казалось, что ты контактируешь с миром. Большая иллюзия. И вдруг тебе дали возможность избирать парламент, заниматься политикой, иметь партии. Это же тоже вид времяпрепровождения, который кинулись осваивать. И в центре внимания оказались разные люди, в том числе и я: "А, это тот писатель, интересно, пишет ли еще?". Меня часто спрашивают, почему я оказался там. Не только я – многие представители интеллигенции. Потому что всерьез считали, что там можно принести реальную пользу. По крайней мере в двух первых парламентах было достаточно интеллигентных людей, которые, к сожалению, не смогли по большому счету что-то оздоровить. Те, кто уважал себя, отказались продолжать, нашли свое место. Нужно на своем месте удобрить почву так, чтобы завтра у нас был приличный парламент, нормальная власть. Но пока наша жизнь не вошла в нормальную, естественную колею. Все эти выборы – они ведь такие не только из-за механизмов власти. Хотя и это имеет большое значение. Они таковы, что для конкретного дела ты не можешь избирать лучших. Избираются те, кто может себе это позволить, и не потому, что в них ощущается необходимость. И это проблема не власти, а общества. Общество само должно не позволять так с собой обращаться. Его следует винить больше, чем власть, олигархов. Мы вообще привыкли заигрывать с народом — ах, какой он мудрый! Да ничего подобного. Кричат: "Нас обманули!" Неправда, ведь ты принял правила этой игры, дал себя обмануть.
— Принято считать, что у нас есть писатели, композиторы, режиссеры и нет читателя, слушателя, зрителя.
— Все то же самое. Почему не читают книг? Неужели из трех с половиной миллионов населения не должно набираться сто тысяч читателей? Что, в России читают повально? Но там есть то количество, которое переходит в качество и обеспечивает жизнедеятельность сферы. Если перевести это на коммерцию – издательство, тиражи, продажа, редакция, автор, в таком случае она начинает работать, становится самодостаточной. Если книга выходит тиражом в 500 экземпляров, из коих продается 200, кого можно содержать на эти деньги – автора, издателя? Конечно, можно обвинить книгу. Но это неубедительно. То, что у нас не набирается хотя бы пятьсот тысяч читающих людей, – это проблема общества. Но, мне думается, в нас еще не иссяк потенциал хотя бы на этих самых пятьсот тысяч читателей. Просто интерес общества направляется в иное русло. Любой концерт идет на аншлаге при дорогих билетах. Если в свое время мы говорили, что у народа нет денег, возможностей, сейчас это уже не работает. Вон в легкой музыке хозяева сферы предприняли верные шаги – сформировали спрос, чего литература сделать не смогла и не сделала. Выражаясь сегодняшним языком, нет продюсинга, менеджмента. Хотя мировой опыт показывает, что и на литературе можно зарабатывать.
— Вы открыли армянскому читателю Маркеса. Сегодня на книжном рынке переводная литература сведена к минимуму, хотя, возможно, именно она смогла бы возродить читательский интерес. Принято считать, что во всем мире дети взялись за книжки благодаря "Гарри Поттеру". Но на армянском языке его нет, как нет и многих других книг-фишек, к которым можно относится по-разному, но в мире их читают.
— Скажу парадоксальную вещь: я бы хотел, чтобы книги, которые лично мне в голову не придет читать, но которые люди покупают, переводились и издавались в том объеме, в каком на них есть спрос. Потому что это в любом случае формирует рефлекс приобретать книги. Потенциальный читатель покупает и читает, потому что в мире пошел бум, пиар. Не стоит нашей интеллигенции выступать против этого пиара, что часто происходит из зависти, незнания. Пусть читают – понравится-не понравится, но возникнет привычка ходить в книжный, что-то приобретать. А что до Маркеса, недавно один из знакомых купил на Вернисаже "Сто лет одиночества", выпущенный самиздатом на ксероксе. Я не Агарон Адибекян, чтобы производить расчеты, но можно не сомневаться: если продавец отксерил, заплатил переплетчику, значит он знает, что какое-то количество людей хочет это прочесть. Почему бы об этом не задуматься книгоиздателям, не поинтересоваться, что пользуется спросом, и адекватно среагировать. Вот эти законы книжного бизнеса у нас пока и не работают.
— Как вы относитесь к грызне, которая сделала Союз писателей героем СМИ, и к мнению, что на государственном уровне проводится политика закрытия творческих союзов?
— Я не думаю, что это цель государства. Скорее, среди писателей немало людей, которые считают союз ненужным и называют его советским рудиментом. И в их претензиях есть много объективного. Не найдена новая форма работы союза. Литературные объединения разных форматов существуют по всему миру, и государство их финансирует, помогает. Что-то подходящее следует найти и нам, потому что в нынешней структуре действительно есть нечто старое и давящее, она не может содержать себя. Сколько можно проводить телемарафоны? Эти новые формы можно найти, но об этом никто всерьез не думает.
4 июля предстоит съезд, и всех только волнует, кто станет председателем, объединились в разные группировки и поливают друг друга грязью. Если найдется человек – это я из области фантастики – кто представит реальную программу работы союза, я с большим удовольствием встану рядом. А эта жажда председательского кресла, которая обуяла литературные круги, может привести к печальным последствиям. Если так продолжится… И мне бы на месте государства захотелось бы сказать: закройте к чертовой матери — и конец! Я еще при Ваагне Давтяне предлагал: если ситуация такова, пусть произойдет разделение по принципу объединения вокруг печатных органов СП. Такие "клубы по интересам" вокруг "Гракан терта", "Норка", "Литературной Армении". Хотя и это требует большой деликатности, чтобы не породить "враждующие армии". Мне кажется, над таким вариантом стоит работать, хотя самому заниматься этим не хочется. Просто надо, чтобы люди поняли: то, что есть сегодня – собственность СПА, а если кому-то хочется создать литературную организацию, что тоже вполне нормально, он должен создавать ее своими силами, а не пытаться урвать отсюда. Ведь весь сегодняшний тарарам – "война за дележ наследства". Когда все происходит так безалаберно, появляются люди, которые говорят: пусть все продадут и выделят нам нашу долю в размере… десяти тысяч драмов.
— На юбилейном вечере Сос Саркисян сказал: Рубен Овсепян — человек, за спиной которого всегда ощущаешь присутствие его отца, его дома. Это все еще импульс к творчеству?
— Для меня стало неожиданностью, когда об этом заговорил Сос. Когда об этом говорят друзья, которые знали моего отца, бывали в нашем доме, – это одно, а когда об этом заговорил Сос… Хотя наш дом в Октемберяне — полуразвалюха и сад запущен. Но когда я приезжаю туда, во всем — в дереве, кусте ежевики, в камне – есть эмоция, память. Я не говорю, что при каждой встрече с этими воспоминаниями рождается рассказ, но она держит тебя в состоянии – а может, и напишется. Там для меня изначально присутствуют художественность, воздух — во всем глубина памяти, какие-то истории. Память о давно прожитом дне, который, может, не прошел сквозь призму творчества, но еще бьется в сердце и, может быть, в один прекрасный день даст о себе знать. В детстве ведь, когда все эмоции обострены, каждый прожитый день воспринимаешь, как сказку. Каждый день сам по себе воспринимается со сказочной значимостью, а не как сухая жизненная реальность. Даже какие-то печальные вещи, покрывшись пылью памяти, преображаются, и ты уже не проклинаешь воспоминания, которые принесли боль. Потом приходит время проживания и осмысления…