В 22 года Антонину — студентку юридического факультета Вильнюсского университета — обвинили в связи с подпольной группой «За независимость Литвы» и бросили в тюрьму. Шел 1945 год. Полтора года просидела девушка в тесной камере вместе с сорока другими арестантками. Допросы шли днем и ночью. Следователи — эти «волки в шинелях» (так она их называет) — не скрывали, что главная их цель — «Литва без литовцев». Приговор, вынесенный молодой девушке, был суров: пять лет ГУЛАГа, а затем вечное поселение в Сибири. Чудом выжившую в пути Антонину (находившиеся с ней в вагоне люди гибли один за другим) этапом доставили в Республику Коми, определили в лагерь за колючей проволокой и обрекли на рабский труд. Десять километров пешком на вырубку и десять обратно даже в самый лютый мороз, а снег и в мае здесь стоял по пояс.
Но дух свободы был силен в Антонине, и она вместе с двумя девушками решилась на побег. Уйти далеко не смогли, собаки легко настигли беглянок. Девушки были посажены в карцер, а затем отправлены в штрафной лагерь. Условия здесь были «не приведи Господь», много хуже ада прежнего лагеря. Зато в этом штрафнике, где отбывали срок самые ярые, как тогда говорили, «враги народа» (на деле образованные, чуткие и добрые люди), она ощутила такую поддержку, внимание и заботу, какой больше никогда и нигде не встречала. Но здоровье девушки было уже подорвано, сопротивляться у молодого организма не было сил, Антонина «таяла» с каждым днем, даже начальству стало ясно, что долго она не протянет, и ее переправили отбывать срок в Сибирь, где условия лагерной жизни были не лучше, но климат здоровее. И она умудрилась выжить. Когда пять лет ГУЛАГа прошли, Повелайтити определили на пожизненную ссылку в Красноярский край и направили в город Дзержинск. Но свободной и там она оказалась только на словах, каждый день надо было отмечаться в милиции, на постой в дом жители не брали — боялись, работы тоже не было…
Летом 1952 года Антонине и находившейся, как и она, на поселении в Дзержинске вдове русского ученого (его расстреляли, ее сослали) приказали ехать в отдаленный колхоз на уборку урожая. Посадили на телегу и отправили в неизвестность. Девушки плакали, возница утешал: «Не бойтесь, там тоже люди живут, есть даже поэт, он свиней пасет». Этим поэтом был Гурген Маари. Он и его друг Павел, тоже ссыльный армянин, уговорили председателя колхоза поручить девушкам пасти телят — это считалось легким и почетным трудом. «Это было чудесное лето, — вспоминает Антонина Михайловна, — в течение которого я и сблизилась с Маари. Он был широко образован, хорошо разбирался в политике, яркий и интересный человек. Только худой-прехудой, одни глаза горели на лице. Но и я тогда выглядела не лучше». Осенью девушек вернули обратно в Дзержинск, а потом стали приходить письма. В одном из них Гурген признался, что здоровье его ухудшилось. Воспаления легких следовали одно за другим, и умирающего поэта перевезли в больницу Дзержинска — она была единственной на весь район. Антонина добилась разрешения ухаживать за поэтом. Надежды на выздоровление не было, однако известие о смерти Сталина совершило чудо. Маари объявил: «Раз он умер, я буду жить». И выжил вопреки всем прогнозам врачей. Когда он вышел из больницы, они расписались.
Наступил самый счастливый период жизни. Гурген устроился работать ночным сторожем — это была почетная для ссыльных должность, дававшая еще и право на жилье. Домик был крошечный, хлипкий, настоящая избушка на курьих ножках. Единственное оконце, всегда разрисованное узорами сибирского мороза, стол, кровать, железная печка. За этим столом под светом керосиновой лампы Маари написал трилогию «Молодость», первым читателем и критиком которой стал художник Ашот Санамян, тоже ссыльный. Он жил в деревне, работал пчеловодом и часто приезжал в гости к другу. Втроем они встретили и приход нового, 1954 года, мечтая за скудным праздничным столом о возвращении в Ереван. В эту же ночь произошел эпизод, легший в основу рассказа Маари «Страх». Художник взялся растопить печь, заложил дрова и только зажег спичку, как из печки с шумом вылетело странное черное существо. От неожиданности Ашот закричал страшным голосом, а когда понял, что это всего лишь кот, долго и громко смеялся. Видимо, кот замерз и устроился в печке…
Новогодние мечты впервые за долгие годы сбылись. Гургену Маари, а с ним вместе Антонине и их недавно родившейся дочери разрешили вернуться в Армению. В Москве они встретились с ссыльными армянскими писателями Вагаршаком Норенцем и Ваграмом Алазаном, вместе и приехали в Ереван. Друзья решили запечатлеть этот памятный миг на снимке, и объектив увековечил мученический облик всех троих, наверное, даже в гроб краше кладут. Казалось, горькая чаша лишений испита до дна, но и в Ереване судьба продолжала посылать Антонине Михайловне одно испытание за другим. Умерла шестимесячная дочь, из Литвы пришла горькая весть — все ее родные погибли в сталинских застенках, продолжал тяжело болеть муж. Гурген «заработал» в ссылке туберкулез легких, язву желудка, щитовидку. Болезни эти обострили и без того раздраженную нервную систему. Ярким личностям вообще свойственно привносить в семейную жизнь много сложностей. Антонина Михайловна шутила: «Слава богу, ты всего лишь большой талант, на гения меня не хватило бы «. Все последние годы жизни писателя она кочевала с ним из больницы в больницу, она одна могла заставить его принять лекарство. А дома рос сын, умный, красивый мальчик. Выход в свет книги «Горящие сады», встреченной в штыки, ускорил смерть Маари. Его обвиняли в предательстве, мальчишки били им окна, многие из бывших друзей отвернулись от семьи. В 1966 году Гургена Маари не стало.
Антонина Михайловна осталась одна растить сына. Но и тут ее ожидала новая беда — страшная болезнь сына: в 12 лет выяснилось, что у него неизлечимо больная психика. Но ни эта трагедия, ни беспросветная нужда, когда не хватало денег даже на хлеб, не сломили Антонину Михайловну. Она нашла в себе силы не просто жить, заботиться о недееспособном сыне, но и писать. В начале третьего тысячелетия вышли в свет ее книги «Моя одиссея», «Слуга народа», «Тайна старого замка», «Накануне Нового года».
«Моя одиссея» была написана еще в 80-х годах, однако никто не брался за ее издание. И лишь в конце 90-х, переведенная на армянский язык, она была издана в Бейруте. Русскоязычный читатель смог с ней познакомиться в 2003 году — ее издали по инициативе Союза писателей Армении к 100-летию Гургена Маари. «Гурген хотел, чтобы я написала воспоминания о его жестокой судьбе и сложном жизненном пути. Он знал, что только я одна могу сказать всю правду о нем, так как была спутницей его мучительных дорог». Несколько лет назад книга «Моя одиссея» была переведена на английский язык.
Квартира на улице Касьяна, где Антонина Михайловна жила с Гургеном Маари, сегодня превращена ею в музей. На стенах снимки писателя и его друзей, рисунки, на столах — рукописи, книги… Гордый облик, выразительное лицо, проникающие в душу глаза — таким предстает на снимках хозяин дома. И рядом она — живая, сохранившая, несмотря на годы и полную утрат и лишений жизнь, удивительную силу духа, остроту ума, неподдельный интерес к жизни, людям, чувство юмора и оптимизм…
P.S. Несколько месяцев назад я застала на улице Касьяна странную картину — пожилая женщина гладила по голове нищенку и что-то ласково говорила ей. Подойдя поближе, я узнала Антонину Михайловну. Достав из потертого портмоне 500 драмов и протянув их нищенке, она продолжала поглаживать ее и что-то приговаривать на армянском языке с сильным иностранным акцентом. «Я сегодня богатая, — сказала она мне, — вчера принесли пенсию. Ты посмотри, какая мука у нее в глазах, затравленность, безысходность, эта одинокая душа нуждается в сострадании и добром слове даже больше, чем в куске хлеба. Тот, кто не прошел через такой же ад, когда для других ты не человек, а некая разновидность твари, просто не способен прочувствовать всю пытку такого существования…»
