Если вы думаете, что аппендицит — это самая легкая операция, вы глубоко заблуждаетесь. Исправить нос гораздо проще. Операция длится всего каких-нибудь 45 минут, из которых чистое время глумления над дыхательным органом занимает чуть больше половины этого времени.
Кривизна моего носа меня никогда не волновала до той поры, пока я не понял, что арсенал моей привлекательности, увы, иссяк и прямой нос — мой последний шанс хоть как-то убедить окружающих, что в войнах я не участвовал.
Все упорно твердили мне, что в моем возрасте нужно правильно дышать, пока дышится, и нос нужно срочно исправлять. В конце концов, страх перед хирургическим вмешательством уступил натиску близких и желанию дышать дальше.
Я не буду утомлять читателя перипетиями переговоров по поводу медицинской страховки, многочисленными письмами о необходимости данной процедуры и подробным описанием состояния моего носа. Это очень долгая и скучная история, а главное, она может быть понята только высоколобым интеллектуалом. Так как читатели с таким интеллектом мой рассказ читать не станут, позволю ограничиться только гордой фразой, что о моем носе написаны тома и фотографии моей армянской гордости навсегда осядут в медицинских архивах Лос-Анджелеса…
Наступил день предоперационной регистрации, и я поехал в госпиталь. "Подумаешь, формальность, — думал я, — спросят имя, фамилию и пожелают доброго здравия".
Встретил меня клерк по имени Джонни. Вы, наверное, представили этакого белобрысого парня с веснушками, крепко сбитого американца в ковбойской шляпе и пр. Но Джонни родился в Китае и, судя по выговору, провел в Поднебесной всю свою сознательную жизнь. Очевидно, смысл жизни стал покидать Джонни еще на родине и он решил иммигрировать в США. Акцент его был весьма сносным для китайца, что, однако, не предполагало и половины понятности для не говорящего по-китайски пациента. У нас завязался скорее эмоциональный контакт, в котором улыбки компенсировали определенный языковой барьер.
Джонни стал расспрашивать меня о том, как меня зовут, где я живу и почему у меня такой кривой нос. Выслушав все это и поцокав языком, Джонни почему-то переключился на мою любимую супругу. С некоторой долей ревности я выдал ему все, что мне известно о моей жене. "При чем тут моя жена?" — не покидал меня болезненный вопрос. Следующий вопрос Джонни был мной не совсем понят. Он пробурчал что-то скороговоркой, которая заканчивалась словосочетанием "принятие решения". Я улыбнулся и, посетовав на жару и предоперационное волнение, попросил Джонни повторить вопрос. Из чуть замедленной скороговорки Джонни я расслышал: "Способен ли ты отвечать за свои поступки?"
Вопрос застал меня врасплох. Джонни не выглядел блатным, и лицо его выражало предельное дружелюбие. Между тем на подобный вопрос полагалось ответить: "Я отвечаю за свой базар" — и ненароком блеснуть кастетом. Но я улыбнулся Джонни и сказал, что отвечаю за свои поступки с момента окончания школы.
Мой ответ рассмешил Джонни, и он прищурился, насколько может прищуриться китаец: "Я понимаю, что ты отвечаешь за свои поступки сейчас, а вот что будет после выхода из наркоза? Ты можешь потерять способность принятия решений, и тебе нужен будет человек, принимающий решения вместо тебя. Твоя жена, например".
Молчу.
— Так кто же будет принимать решения вместо тебя? — повторил свой вопрос Джонни, протягивая мне анкету.
— Я не буду это заполнять, — сурово ответил я.
Джонни не ожидал такого оборота: "Ты должен написать, кому ты доверяешь принятие решений, иначе этим человеком окажется твоя жена", — угрожающе заявил Джонни, явно гордясь своей находчивостью.
— Моя жена хоть и блондинка, но крашеная, я ей полностью доверяю распоряжаться мной, пока я под наркозом, — попытался я рационализировать ситуацию.
— Видишь ли, — сказал Джонни, — иногда речь идет о принятии решений на всю оставшуюся жизнь, а не только на время, пока ты под наркозом… Многие выходят из наркоза не совсем такими, какими они в него вошли. Ты должен хорошо обдумать это и расписаться вот здесь.
Джонни приблизил отстраненную мной бумагу о постоперационном опекунстве.
— Жена, — сказал я, решительно отстраняя декларацию о возможном персональном идиотизме.
— Хорошо, тогда распишись здесь, где говорится, что я тебя предупреждал о необходимости опекуна, а ты отказался по собственной воле, — сказал Джонни, сунув мне другую бумажку.
— С удовольствием, — буркнул я без тени дружелюбия. — Я могу идти?
— Не совсем, — молвил Джонни, делая вид, что не замечает моего недружелюбия. — Вот документ о завещании имущества, если по какой-либо причине вы не выйдете из операционной.
— Я обязательно выйду! — вырвалось у меня. — Я выйду из операционной!!! Все говорят, что это очень легкая операция! — воскликнул я.
— Видишь ли, — невозмутимо сказал Джонни, — у многих останавливается сердце во время операции. Это происходит сплошь и рядом. Мы должны об этом позаботиться.
— Кто унаследует мое жалкое имущество без бумаг? — рявкнул я.
— Жена.
— Нормально.
— Подписывай, что я тебя предупреждал о необходимости написать завещание.
Мой нервный дрожащий росчерк.
— Все?
— Да, теперь все. Вот брошюрка, в которой все детально объясняется. Ты можешь заполнить все необходимые формы, если надумаешь, — напутствовал меня Джонни.
— Не буду, я суеверный, — пролепетал я.
— А что, люди так и мрут направо-налево от коррекции перелома носа? — не удержался я.
— Видишь ли в принципе, с тобой должно быть все в порядке, — ответил Джонни, блеснув тонким знанием английской грамматики, — просто я хочу, чтобы ты потом ни о чем не сожалел.
— А мне все равно все будет по барабану, — съязвил я, думая, что нужно еще дотянуть до операции и обязательно принять валерианку при первой возможности.
Сделав усилие и пожелав Джонни хорошего дня, я поплелся обратно.
Позвонила жена: "Ну, как дела? Прошел регистрацию?"
— Я подумываю отменить эту авантюру. Никому больше я все равно не понравлюсь. Мне страшно.
— Перед смертью не надышишься, — звонко передразнила меня жена.
— Не надышусь, — тускло ответил я после долгой паузы.
…Каждый шаг давался мне с большим трудом. Нужно было позаботиться о правильном распределении имущества и детально проинструктировать жену, что и как нужно делать.
"Интересно, а проходят ли собеседование с Джонни почечники, язвенники и сердечники, которым медициной противопоказаны отрицательные эмоции? Если да, то интересно, сколько пациентов было спешно отправлено в реанимацию прямо из кабинки Джонни?" — думал я.
И тут меня осенило, что даже в проверенной тысячами судебных исков американской машине есть свои изъяны. "А кто бы нес юридическую ответственность, если бы по вине Джонни мое состояние ухудшилось? Непорядок!" — вскипел мой возмущенный гражданский разум. Я повернул обратно к приемной, чтобы спросить сидящую там бабушку, есть ли у них циркуляр, который звучал бы приблизительно так:
"Дорогие пациенты, в ходе собеседования вам предстоит услышать информацию откровенного содержания. Если у вас повышенное кровяное давление, жалобы на сердце или просто богатое воображение, мы настоятельно рекомендуем пройти собеседование в специально оборудованной комнате под наблюдением квалифицированных врачей".
Вот это бы защитило Джонни от разъяренных пациентов, которым удалось вернуться из реанимации.
Мне пришлось три раза объяснять бабушке в приемной, что именно я ищу. Русская бабушка просто сказала бы: "Чур тебя, внучек, нет у нас таких бумажек!" У американской бабушки дернулось веко, она извинилась и сказала, что мне нужно обратиться к менеджеру. Потом она почему-то предложила мне воды. Гордо отказавшись, я сказал, что обязательно встречусь с их менеджером, не уточняя когда.
…Завтра операция, и медлить с записью моей беседы с Джонни никак нельзя. А вдруг что?
"Я, Р.Г., в добром здравии и холодном рассудке, доверяю моей жене Н.Ш. принимать за меня все решения, если после операции я понесу околесицу. Также она и мои ребята могут смело крутить колесо моей швейной машинки и пользоваться моим компьютером".
Впрочем, я уверен, завтра все будет хорошо…