Левон ОГАНЕЗОВ — человек-праздник, которого знают все. Пианист-виртуоз, под аккомпанемент которого пели и поют несколько поколений музыкальных звезд, — от Марка Бернеса, Утесова, Руслановой до Кобзона, Миронова, Винокура… Он давно перерос звание аккомпаниатора и стал соавтором эстрадных номеров. И не случайно — ведь он замечательный весельчак, знаток множества анекдотов, неизменный тамада. Он был одним из авторов и участником популярных в народе телепередач "Белый попугай" (с Никулиным, Аркановым), "Суета вокруг рояля", "Добрый вечер" (с Угольниковым).
В 1995 году Оганезов уехал в Америку, где училась его дочь, и играл в модном ресторане в центре Манхэттена, но понял, что это не его, и вернулся в Москву. Недавно Левон Саркисович побывал в Ереване. На просьбу встретиться и ответить на вопросы "ГА" он сразу согласился.
— Мой первый вопрос традиционный: откуда ваши корни?
— Корни сложные. Дед по материнской линии — выходец из грузинского Сигнахи — был довольно образованным человеком. Папины родители бежали из Карса в Кахетию во время очередной резни. Дедушка, а позже отец занимались выделкой кожи. Мои родители поженились в 1917 году, а в 20-е годы, как и многие семьи, бежали в Россию, обосновались в Самаре. Но тут их настиг НЭП, они разорились и на последние деньги вместе с тремя детьми уехали в Москву, где родились моя сестра и я — пятый ребенок. Меня назвали Леонтием, это уже потом я стал Левоном.
— Ваши дед и отец занимались кожевенным делом. А вы пошли по совершенно иному пути…
— Наша семья была очень музыкальной. Все дети хорошо играли по слуху. Это у нас от папы. И мне как самому младшему в семье ничего другого не оставалось, как бренчать на инструменте. А наша соседка обучила меня первым навыкам игры на фортепиано. Потом родители отдали меня в 5 лет в музыкальную школу. Так что другого выбора у меня не было, тем более что какие-то музыкальные проблески постепенно стали проявляться довольно заметно. Дальше меня ожидали музыкальное училище, консерватория, аспирантура…
— Когда вы стали работать в Москонцерте, вас называли "дежурным концертмейстером"…
— Так называли тех пианистов, которые играли для артистов, не имеющих своих аккомпаниаторов. И не обязательно, чтобы это были певцы. Я играл, когда исполнялся балетный номер, аккомпанировал другим артистам, которым необходимо было музыкальное сопровождение. Таких дежурных пианистов, которым доверяли, было несколько, а я среди них самый молодой, играющий абсолютно все. Надо было играть по нотам — играл по нотам, надо было без нот — играл без нот. Быть дежурным концертмейстером означало приходить на концерт, не зная заранее, что предстоит играть. Это требует большого профессионализма, и талант тут ни при чем. Необходимо точно сыграть то, что нужно, а я еще успевал привлекать внимание к себе яркой игрой.
— Вы аккомпанировали Ширвиндту, Голубкиной, Шульженко, Чурсиной, Толкуновой… Но особенно интересен ваш тандем с Андреем Мироновым.
— С ним всегда было интересно и весело. Но у Андрюши, как и у Бернеса, была одна особенность. Когда он начинал петь, у него закрывалась ушная раковина и он переставал себя слышать. Но слух и музыкальная память были отличные. Он очень чисто мог напеть все сложные, в том числе джазовые мелодии. Из-за этой особенности Андрюша долгое время не решался петь в концертных залах. Впервые запел в кино. Получилось неплохо. И он стал репетировать. Как-то Лариса Голубкина, с которой я работал, попросила меня помочь Андрею. А я с ним был знаком давно, аккомпанировал еще его родителям. В 1959 году работал с ними целый месяц в Питере с программой "Клякса". Тогда он приезжал к ним, тогда же мы и познакомились. Обоим по 19 лет, Питер, молодость, девушки… Сами понимаете.
На сцене Андрюша часто импровизировал, был непредсказуем, мог остановиться на середине песни и обратиться к зрителям. Например, пел "Жанетта, Лоретта, Марьетта…", а потом пауза и: "Ну как ее звали, вы же помните ее имя… Ах, да, Жоржетта, совершенно верно". А я держу ноту и не знаю, что делать дальше. С ним все время надо было быть начеку.
Миронов был артистом с блестящей музыкальной техникой, обладал эстрадными навыками, которых не было у драматических актеров. Он был эстраден по своей сути, в самом высоком смысле этого слова. Он сам себе ставил эстрадные номера, был сам себе режиссером. Последние его годы — более пяти лет — мы работали вместе.
— Несомненно, с каждым из актеров, с которым вы работали, у вас особые отношения. А с кем работалось легче всего?
— С Кобзоном, конечно. У него память, как компьютер, а работоспособность просто нечеловеческая. Он иногда за день мог выучить две новые песни и спеть без запинки. Может сразу делать несколько дел. На спор мы ему давали перемножить трехзначные числа перед песней — и после нее он точно говорил ответ… А в жизни он большой аккуратист. Пишет каллиграфическим почерком, непорядка не терпит. Постель вообще застилает, как солдат, за минуту, моет за собой посуду.
— В свое время вы ведь выступали не только перед обычными зрителями, но и перед кремлевскими вождями. А сейчас корпоративные вечеринки устраивают современные богачи…
— Брежнев был идеальным зрителем — искренний, смешливый. А про Хрущева расскажу такую байку. В Кремлевском дворце был прием с концертом. Среди артистов — братья Гусаковы с мексиканским танцем. Перед входом в банкетный зал артисты тусуются. Вдруг вбегает охрана: всем разойтись по комнатам. Гусаковы не успели — появился Хрущев. Он подошел к "мексиканцам", подбодрил товарищей, пожал руки… На следующий день на первой полосе в газетах большое фото: "Н.С.Хрущев приветствует иностранную делегацию"…
А что касается новых русских, они мне нравятся. Судите сами: в Америке в ресторане американец, если музыкант ему нравится, даст один доллар, пять долларов — это он уже в предсмертном восторге. А новый русский заходит: "О, привет, Лева!" — и сразу 200 долларов, еще ничего не услышав!
— Несколько философский вопрос: на ваш взгляд, куда уходит время?
— Если бы я был физиком, знал бы ответ. Оно никогда не уходит, вертится вокруг нас. Почему я говорю, что время вертится по кругу? Потому что все чаще и чаще благодаря нашим выступлениям, в том числе молодежь, стали с удовольствием слушать и реанимировать старые песни, хотя сейчас очень много нового материала, причем совсем другого, для моего уха не совсем приемлемого. Эту музыку я могу играть, воспроизводить, аранжировать, но, чтобы проникнуться ею, я не могу так сказать. Я могу проникнуться какой-то американской группой, потому что у них все продуманно, есть логика, а у наших только понты. Поэтому возвращение старых мелодий — как неожиданные цветочки на зеленом газоне.
— Как вы готовитесь к своим выступлениям?
— Играю этюды, играю Баха. Но прежде включаю и слушаю академические записи австрийского пианиста Фридриха Гульда — эти записи показывают ученикам, студентам, как надо играть. Играю, чтобы вечером выйти на сцену. Чтобы руки сами летали и я не думал, каким пальцем взять ту или иную ноту.
— Вы успели погулять по Еревану, осмотреться?
— Я здесь не редко бываю. Мне очень понравился новый Ереван. Конечно, облик его меняется, он становится европейским. Я помню еще старый Ереван…