Отправил письмо, как полагается, на деревню дедушке. Реально ответа, естественно, не ждал — просто по случаю чуть-чуть, лишь чуть-чуть выпустил из себя малую часть душившего меня ядовитого пара.
Но когда, по прошествии некоторого времени, в неурочный час вдруг раздался звонок в дверь, сердце мое почему-то екнуло в предчувствии чего-то нехорошего, и на ум помимо моей воли пришла строчка из того самого письма — «Чем ты отличаешься от тех убийц, которых помещаешь в ад?» И внутри у меня похолодело.
Но открыв дверь, я обнаружил за ней вовсе не Деда, а какого-то плюгавого мужичка с потертым рюкзаком за плечами и непонятной бейсболкой на голове с какой-то надписью на иностранном языке (мне показалось, что я разобрал там какие-то матерные слова). Такой контраст между ожидаемым и действительностью меня едва не рассмешил.
— Вам кого? — не очень приветливо поинтересовался я.
— Вот, — он достал из рюкзака мое помятое письмо, — Вы писали. (Все-таки предчувствие было не совсем ложным.)
— Я писал Дедуле, — холодно отреагировал я. Мне вовсе не хотелось продолжать беседу с очевидным бомжом только потому, что на какой-то помойке он нашел мое письмо с обратным адресом. Я уже собирался без церемоний закрыть перед его носом дверь.
— Я за Дедулю! — с вызовом и с едва скрываемой обидой почти прокричал плюгавый. Видимо, он всерьез рассчитывал, что я сразу узнаю и признаю его.
— А как вы это докажете? — постепенно абсурдная ситуация стала меня развлекать; даже если этот тип действительно от Него, и он пожалуется на меня, что мне может сделать Дед, у которого такие ничтожные заместители! — Где ваши верительные грамоты?
— Разве вера требует доказательств?» — кажется я не был первый, кто готов был дать этому прохиндею от ворот поворот; явно у него ощущался определенный опыт противостояния, то есть демагогии.
— Многие даже относительно Деда по сей день требуют реальных доказательств, а уж твой тощий рюкзак вряд ли кого впечатлит. Не говоря о запахе, — от гостя шел ужасающий запах гнили.
— Поверили, однако, — он недобро усмехнулся.
Препирались мы недолго, привыкший к лизоблюдству окружающих он очень скоро не выдержал политеса и взорвался.
— Чего ты хочешь, в конце концов?! Письмо же ты написал! — его бесцеремонный переход на «ты» сам по себе свидетельствовал о явном душевном кризисе.
Я, в свою очередь, не стал церемониться.
— Я хочу, чтобы тебя не было, — мой осуждающий палец сам по себе направился ему прямо в лоб, — вот именно тебя! Не знаю уж, чей ты заместитель, или душеприказчик; по мне так, скорее всего, Вельзевула, но убираться тебе все равно надо.
— А меня и нет, — на сей раз он парировал довольно легко, можно сказать, весело — должно быть, это было признанием либо победы, либо поражения, — я фантом, чужая воля, просто физическое воплощение чьих-то ожиданий, тайных страстей, заговоров. И потому бороться со мной очень непросто, ох, не просто, дорогой (под конец он позволил себе даже фамильярность) — считай, даже бесполезно! Я сейчас уйду, растворюсь в воздухе тебе на радость, но что ты будешь делать с теми тысячами, что сотворили меня? Пока они есть, я неистребим — Бог, или Дьявол, как хочешь называй!
Он разразился жутким невеселым хохотом и действительно растворился в пространстве. Вонь после держалась, правда, долго. Невыносимо долго. А у меня в голове осталась одна-единственная мысль: может было бы правильнее, если бы исчез я?
Последний свидетель его явления
