Логотип

ПОД ЗНАМЕНЕМ НОВОГО КОНСЕРВАТИЗМА

Либерализм кончился. Кончился, можно сказать, во всем мировом масштабе. Сегодня старомодный консерватизм торжествует во всем мире. Нельзя уйти из дома навсегда. Хиппушка заводит детей, молодой бунтарь превращается в яппи, эстету кушать хочется, Мадонна пишет сказки для малышей и так далее. Отрезвились сполна. Даже американцам, над ковбойской недалекостью которых мы так любим подтрунивать, надоела идея горизонтального, прозрачного мира, в котором все ценности равноправны.
Одновременно в планетарном масштабе облажался интернет, от которого ожидали кардинального изменения жизни, а он оказался обычной справочной системой на дому вроде Очень Большой Несоветской Энциклопедии да еще дал шанс бездарям высказываться по любому вопросу. Там, в интернете, апофеоз демократии и анонимности — пиши-пой, что хочешь. В результате ни какой-то особой сетевой литературы, ни сетевой культуры, ни сетевого сообщества так и не появилось. Появилась кучка унылых типусов, которые в этом виртуальном пространстве кричат громче других.
Начало XX века тоже было либеральное время — расцвет русского либерализма, английский либерализм поствикторианской эпохи, список можно продолжить. . . Либерализм начала века XXI на постсоветском пространстве оказался именно таким, какой и должна быть свобода, наступившая вслед за развалом империи и гигантской "культурной надстройки", декорировавшей мощнейший базис. Либерализм в нашем понимании оказался свободой априорно циничного и презрительного отношения к любым традиционным ценностям. Нормой считалось, что во главе угла оказался принцип выживания. Все ужасно упростилось — выживает только самое массовое, самое пошлое, самое уродливое. Было дружно забыто, что по-настоящему ценны только те тонкие вещи, которые в прагматическом аспекте совершенно бесполезны и сами выжить не могут.В гораздо меньшей степени, чем это принято считать, такое проявление было реакцией на слишком долгое советское торжество этих ценностей: в главном это была реакция слабого и развратного имперского человека на то, что ему что-то разрешили. В больших и тоталитарных империях человека так сильно принуждают быть хорошим, что он отвыкает думать сам. В результате, стоит наступить свободе, он тает на глазах, как тот больной у Эдгара По, которого накануне смерти погрузили в транс. Разбуженный полгода спустя, он разложился под рукой гипнотизера.
В первую пору инстинкт разрушения празднует победу. Потом замечаешь, что стоишь перед тобою же разбитым корытом. У самого синего моря. Последние пятнадцать лет мы кричали о победе над тоталитарной культурой и уравниловкой и уравнивали в правах талант и бездарность, интеллектуала и идиота, эстета и пошляка. Ведь по-настоящему тоталитарна культура сейчас, когда тот, у кого деньги, диктует все и всем.
Мне всегда казалось, что интеллигентность — это прежде всего определенность нравственных понятий. А тут послушаешь наших деятелей — все разговоры о том, почему тот-то руководит тем-то, кому сколько выделили денег и как ему обломится этими деньгами распорядиться. Клеймят масскульт и норовят к нему, богатенькому Буратино, примазаться — какая-то во всех мотивациях легкость необыкновенная. Некогда хит сезона: "Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо, может дам, может дам, че ты хошь", — вышел из моды, а принцип остался. Правда, существует мнение, что все это приспособленчество — явление временное, до поры до времени, пока все устаканится, а вот потом мы себя покажем. . . А не страшно, ожидая, пока устаканится, выпасть из списка способных носить оружие? И если мы хотим, чтобы устаканилось не как-нибудь, а как-нибудь по-человечески, имеет смысл кое на чем, что прежде казалось несомненным, настаивать.
Намерениями, в силу их насущности благими, многое можно было бы мотивировать и оправдать. Однако дело в том, что, поигрывая появляющимися мускулами, мы пока не предъявили себе и миру жанра вполне состоявшегося, во всей его силе.
Обидно, что, пока мы всем миром обсуждаем, как Айко поедет на "Евровидение", в Москве, как и во многих европейских столицах, не достать билетов на гастрольные концерты Государственного ансамбля танца Грузии. Люди не только валюту зарабатывают — билеты в Москве стоили до 200 долларов, — но и создают культурный имидж своей страны, гордясь не золотым прошлым, а брендовым настоящим. И бренд этот сами создают. Вкладывая в него серьезные средства. А мы чем хуже? Кто-то возразит: ну и что, нашего Дживана Гаспаряна и наш дудук теперь тоже узнали во всем мире. Правильно. Только это — заслуга маэстро и поддержавшего его "частного сектора" диаспоры, а не результат государственной политики.В принципе о том, что в культуре первично, а что вторично, что есть приоритет, а что — субкультура, какие пути и направления выбирать, спорить должно не государство, а художники. Но то ли государству надоело наблюдать, как эти самые художники с пеной у рта выясняют, "чьи в лесу шишки", то ли у него руки до культуры дошли, но оно вовлеклось в эту полемику. Кто-то считает — вломилось, как слон в посудную лавку, кто-то благодарит Бога за то, что настал конец культурной бесхозности.
Для анархического ума — а творческая потенция всегда предполагает известную долю анархизма — государство в этом контексте персона нон грата, оно чуть ли не преступно, поскольку подавляет, то бишь ограничивает безудержную свободу индивидуальных проявлений. О том, что эта имманентная "преступность" охранительна, у нас принято забывать. Как и о том, что государство — не просто дойная корова для всех, чья свобода индивидуальных проявлений требует немалых финансов. Новейший консерватизм, поднятый государством на щит государственной культурной политики и предполагающий четкое определение национальных приоритетов, их серьезное финансирование, сочетающийся с роспуском остальных на вольные хлеба, вызывает серьезные возражения. Что не удивительно не только с учетом субъективных немереных амбиций каждой творческой личности. Объективный учет особенностей национального менталитета подсказывает, что путь предстоит пройти сложный.Так или иначе, государство провозгласило, что мерилом достоинства в культуре перестают быть богатство, связи и рентабельность, а критерием становятся другие качества — вроде ума и таланта. Государство принимает законы по культуре и ее отдельным сферам, широкомасштабную программу и четкие сроки реализации как ее отдельных сегментов, так и общей долгосрочной программы в целом.
Идея горизонтальной культуры, в которой все равноправно и потому неинтересно, благополучно скомпрометировала себя не только во всем мире. Она прискучила и нам. Мода на дешевую свободу объявляется устаревшей. Объявляется мода на высокое и вечное. И даже на государственность в том смысле, что государство наконец собралось всерьез взяться за ту часть культуры, которая является национальным приоритетом. Кстати, это вовсе не повод говорить о крахе либерализма и печальной перспективе возникновения на культурной сцене унтера Пришибеева. Городовой или цензор в нашей культуре уже вряд ли когда-нибудь появится. Ну и Бог с нами и черт с ними.
На переломном рубеже при выборе между продвинутой, умной и даже приносящей доходы сектой и косной церковью предпочти Церковь. Сама официозность и стабильность которой спасают прихожан от темных лабиринтов своих и чужих игр.
Словом, о крахе либерализма у нас пока говорить не приходится. А вот далека ли пора, когда можно будет говорить о победе нового консерватизма?