Либерализм кончился. Кончился, можно сказать, во всем мировом масштабе. Сегодня старомодный консерватизм торжествует во всем мире. Нельзя уйти из дома навсегда. Хиппушка заводит детей, молодой бунтарь превращается в яппи, эстету кушать хочется, Мадонна пишет сказки для малышей и так далее. Отрезвились сполна. Даже американцам, над ковбойской недалекостью которых мы так любим подтрунивать, надоела идея горизонтального, прозрачного мира, в котором все ценности равноправны.
Одновременно в планетарном масштабе облажался интернет, от которого ожидали кардинального изменения жизни, а он оказался обычной справочной системой на дому вроде Очень Большой Несоветской Энциклопедии да еще дал шанс бездарям высказываться по любому вопросу. Там, в интернете, апофеоз демократии и анонимности — пиши-пой, что хочешь. В результате ни какой-то особой сетевой литературы, ни сетевой культуры, ни сетевого сообщества так и не появилось. Появилась кучка унылых типусов, которые в этом виртуальном пространстве кричат громче других.
Начало XX века тоже было либеральное время — расцвет русского либерализма, английский либерализм поствикторианской эпохи, список можно продолжить. . . Либерализм начала века XXI на постсоветском пространстве оказался именно таким, какой и должна быть свобода, наступившая вслед за развалом империи и гигантской "культурной надстройки", декорировавшей мощнейший базис. Либерализм в нашем понимании оказался свободой априорно циничного и презрительного отношения к любым традиционным ценностям. Нормой считалось, что во главе угла оказался принцип выживания. Все ужасно упростилось — выживает только самое массовое, самое пошлое, самое уродливое. Было дружно забыто, что по-настоящему ценны только те тонкие вещи, которые в прагматическом аспекте совершенно бесполезны и сами выжить не могут.В гораздо меньшей степени, чем это принято считать, такое проявление было реакцией на слишком долгое советское торжество этих ценностей: в главном это была реакция слабого и развратного имперского человека на то, что ему что-то разрешили. В больших и тоталитарных империях человека так сильно принуждают быть хорошим, что он отвыкает думать сам. В результате, стоит наступить свободе, он тает на глазах, как тот больной у Эдгара По, которого накануне смерти погрузили в транс. Разбуженный полгода спустя, он разложился под рукой гипнотизера.
В первую пору инстинкт разрушения празднует победу. Потом замечаешь, что стоишь перед тобою же разбитым корытом. У самого синего моря. Последние пятнадцать лет мы кричали о победе над тоталитарной культурой и уравниловкой и уравнивали в правах талант и бездарность, интеллектуала и идиота, эстета и пошляка. Ведь по-настоящему тоталитарна культура сейчас, когда тот, у кого деньги, диктует все и всем.
Мне всегда казалось, что интеллигентность — это прежде всего определенность нравственных понятий. А тут послушаешь наших деятелей — все разговоры о том, почему тот-то руководит тем-то, кому сколько выделили денег и как ему обломится этими деньгами распорядиться. Клеймят масскульт и норовят к нему, богатенькому Буратино, примазаться — какая-то во всех мотивациях легкость необыкновенная. Некогда хит сезона: "Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо, может дам, может дам, че ты хошь", — вышел из моды, а принцип остался. Правда, существует мнение, что все это приспособленчество — явление временное, до поры до времени, пока все устаканится, а вот потом мы себя покажем. . . А не страшно, ожидая, пока устаканится, выпасть из списка способных носить оружие? И если мы хотим, чтобы устаканилось не как-нибудь, а как-нибудь по-человечески, имеет смысл кое на чем, что прежде казалось несомненным, настаивать.
Намерениями, в силу их насущности благими, многое можно было бы мотивировать и оправдать. Однако дело в том, что, поигрывая появляющимися мускулами, мы пока не предъявили себе и миру жанра вполне состоявшегося, во всей его силе.
Обидно, что, пока мы всем миром обсуждаем, как Айко поедет на "Евровидение", в Москве, как и во многих европейских столицах, не достать билетов на гастрольные концерты Государственного ансамбля танца Грузии. Люди не только валюту зарабатывают — билеты в Москве стоили до 200 долларов, — но и создают культурный имидж своей страны, гордясь не золотым прошлым, а брендовым настоящим. И бренд этот сами создают. Вкладывая в него серьезные средства. А мы чем хуже? Кто-то возразит: ну и что, нашего Дживана Гаспаряна и наш дудук теперь тоже узнали во всем мире. Правильно. Только это — заслуга маэстро и поддержавшего его "частного сектора" диаспоры, а не результат государственной политики.В принципе о том, что в культуре первично, а что вторично, что есть приоритет, а что — субкультура, какие пути и направления выбирать, спорить должно не государство, а художники. Но то ли государству надоело наблюдать, как эти самые художники с пеной у рта выясняют, "чьи в лесу шишки", то ли у него руки до культуры дошли, но оно вовлеклось в эту полемику. Кто-то считает — вломилось, как слон в посудную лавку, кто-то благодарит Бога за то, что настал конец культурной бесхозности.
Для анархического ума — а творческая потенция всегда предполагает известную долю анархизма — государство в этом контексте персона нон грата, оно чуть ли не преступно, поскольку подавляет, то бишь ограничивает безудержную свободу индивидуальных проявлений. О том, что эта имманентная "преступность" охранительна, у нас принято забывать. Как и о том, что государство — не просто дойная корова для всех, чья свобода индивидуальных проявлений требует немалых финансов. Новейший консерватизм, поднятый государством на щит государственной культурной политики и предполагающий четкое определение национальных приоритетов, их серьезное финансирование, сочетающийся с роспуском остальных на вольные хлеба, вызывает серьезные возражения. Что не удивительно не только с учетом субъективных немереных амбиций каждой творческой личности. Объективный учет особенностей национального менталитета подсказывает, что путь предстоит пройти сложный.Так или иначе, государство провозгласило, что мерилом достоинства в культуре перестают быть богатство, связи и рентабельность, а критерием становятся другие качества — вроде ума и таланта. Государство принимает законы по культуре и ее отдельным сферам, широкомасштабную программу и четкие сроки реализации как ее отдельных сегментов, так и общей долгосрочной программы в целом.
Идея горизонтальной культуры, в которой все равноправно и потому неинтересно, благополучно скомпрометировала себя не только во всем мире. Она прискучила и нам. Мода на дешевую свободу объявляется устаревшей. Объявляется мода на высокое и вечное. И даже на государственность в том смысле, что государство наконец собралось всерьез взяться за ту часть культуры, которая является национальным приоритетом. Кстати, это вовсе не повод говорить о крахе либерализма и печальной перспективе возникновения на культурной сцене унтера Пришибеева. Городовой или цензор в нашей культуре уже вряд ли когда-нибудь появится. Ну и Бог с нами и черт с ними.
На переломном рубеже при выборе между продвинутой, умной и даже приносящей доходы сектой и косной церковью предпочти Церковь. Сама официозность и стабильность которой спасают прихожан от темных лабиринтов своих и чужих игр.
Словом, о крахе либерализма у нас пока говорить не приходится. А вот далека ли пора, когда можно будет говорить о победе нового консерватизма?