Размик ДАВОЯН в Армении уж точно больше чем поэт. Почитатели читают наизусть его тончайшую лирику и не устают восхищаться энергией, с которой он реализует множество культурных проектов, везде успевая. В июле поэт отметил свое 70-летие, а на днях в зале Национального театра оперы и балета им. А.Спендиарова состоялся вечер, который сам виновник торжества категорически отказывается называть юбилейным.
— Господин Давоян, какие у вас ощущения после такого юбилея-грандиозус? Простите, но к подобного рода мероприятиям часто применима строка Вишневского: "Давно я не лежал в колонном зале"…
— Вот как раз этого я не хотел категорически. Вопрос стоял следующим образом: можем ли мы организовать не юбилей с высокопарными речами, а настоящий вечер поэзии в самом благородном зале нашей страны? Мне кажется, Таманян проектировал этот Дом культуры, наш сегодняшний Оперный театр, именно зданием аристократии духа. Можем мы провести там вечер благородной поэзии? Разумеется, был и какой-то естественный страх — в наши смутные дни, когда видишь, кто и что собирают залы… Словом, идея была и соблазнительная, и внушающая опасения — кто ты есть, чтобы собрать столько поклонников поэзии? Я очень благодарен Министерству культуры во главе с Асмик Погосян, которая сказала: а почему бы и нет? Я благодарен Ваге Шахвердяну, который, я был уверен, сможет поставить именно такой поэтический вечер. Мы взялись за дело, а когда я увидел полный до отказа зал Оперы, понял, что моя идея удалась. Судя по многочисленным откликам, публика осталась довольна. Те, для кого годами, десятилетиями вечера поэзии были частью жизни, говорят, что они не припомнят такого праздника чистой поэзии, когда зал до конца воодушевленно и наэлектризованно слушает и требует еще. Это был шаг, укрепляющий меня в уверенности, что нужно продолжать.
— Артюр Рембо до двадцати пяти лет писал гениальные стихи, а дальше спокойно и благополучно прожил негоциантом. Такие примеры можно множить и множить. Как вам удается до сих пор сохранять творческую форму?
— А я не старею! Путь человека как бы разделяется на две части: первая — это настоящая жизнь, вторая — воспоминания об этой жизни. По-моему, у творческого человека, в частности у поэта, от лица которого я могу говорить, вот этой второй части нет — всегда первая. Хотя люди обычно жалуются на отсутствие тем, на то, что не знают, о чем писать, как писать. У меня такой проблемы никогда не возникало. Для меня писать — часть моей повседневной жизни. Думаю, так будет и дальше — до самого конца. А вообще исходя из собственного опыта могу сказать: когда пишется — это здорово.
— Сегодня модно рассуждать о времени, вернее, невремени культуры, поэзии… Как вы к этому относитесь?
— Моя идея с вечером поэзии вместо вечера юбилейного была именно шагом сломать этот распространенный стереотип. Я часто бываю на встречах в различных школах, вузах, и эти встречи свидетельствуют, что молодежь испытывает жажду читать, слушать. У меня есть научная работа "Учение о жизненной энергии". Я уверен, что искусство — это средство передачи такой жизненной энергии и, если в нем этой самой энергии нет, это псевдоискусство, которое ничего не трогает и не задевает в тех, к кому оно обращено, ничего им передать не может. Нет такого человека, который не испытывал бы потребности в такой энергии. Тиран, вор, грабитель и те, кто осознанно стремится к ней, — в жизненной энергии нуждаются все. И когда она присутствует в той или иной форме, она подкупает — может, это не совсем то слово, но в определенной степени оно уместно. Не будь этой энергии, человеку не переварить того, что он получает в виде материальных ценностей. Образно говоря, если бы материя действительно могла двигать жизнь, авоськи с колбасой бегали бы по улицам. А главные носители этой жизненной энергии — люди искусства. В больших художниках ее больше, и она постоянно обновляется посредством контакта с другими людьми, посредством великих произведений. Это заложено природой. У кого-то в большей мере, у кого-то в меньшей — кому сколько дано. Все созданное в искусстве без этого — бутафория, которая по-настоящему никого не может трогать.
— Согласны ли вы с тем, что главное в поэзии — это музыка, форма, в которую можно облечь что угодно. Вот Союз писателей объявлял конкурс на лучшее стихотворение о борьбе с коррупцией…
— То, что создано по законам людей — касается ли это государственной структуры, законодательства, — это может стать поводом для фельетона, статьи, пускай возмущенной, с лозунгами, объединяющими на борьбу. А поэзия соприкасается с законами бытия. И если речь идет о настоящем поэте, его работа — в сфере имманентных постулатов, сохраняющих основы человечества, основы бытия. Коррупция возникает при плохой государственной системе и может исчезнуть вместе с этой системой. Хотя сегодня говорят, что взяточничество родилось вместе с человеком. Но кто знает, что с ним родилось? А тот, кто знает, того увлекают иные темы. Просто стремление к популизму, стремление завладеть умами масс приводит порой к парадоксальным проявлениям. Есть сладость яда, которая ведет к краху не только того, кто объявляет себя лидером, но и тех, кого он ведет за собой. Наряду с жизненной энергией есть энергия страстей — благодаря ее губительному наличию происходят революции, войны, кровопролития. А поскольку энергия страсти в человеке лежит на поверхности, ее собирают авантюристы всех мастей, объединяются и устремляются вперед — разрушать.
— В знаменитые 60-е поэты собирали стадионы, сегодня такое невозможно представить…
— Потому что социальный посыл и рулевые совсем иные, а в желании быть рулевым вообще много иллюзорного. Каждый объявляет себя мессией и безбожно эксплуатирует то обстоятельство, что существуют огромные массы, нуждающиеся в спасении, — в социальном смысле, в смысле поиска своего места под солнцем. Их легко повести за собой. И ведут. Шестидесятничество принято считать советским феноменом. Но в эти годы в легендарном зале Palais de Paris мы выступали с Окуджавой, Высоцким, Евтушенко, Константином Симоновым. Это было приглашение Гонкуровской академии, обсуждались научно-технический прогресс и вопросы литературы. Так вот, парижский зал на шесть тысяч мест полный до отказа. Я никогда не забуду, как он слушал затаив дыхание. Мы читали каждый на своем языке, и шел синхронный перевод на французский. Но самым удивительным были рецензии — поразительно точное восприятие! У меня до сих пор сохранился номер "Фигаро" — было впечатление, что автор не просто прочел, а выучил мое стихотворение на армянском. Так воспринимали поэзию. У меня есть цель, не знаю, удастся ли ее реализовать. Когда стоишь перед Матенадараном — Маштоцем, Нарекаци — не важно, за спиной чувствуешь дыхание великой культуры. Я хочу, чтобы к Матенадарану приглашали не на митинги, а послушать поэзию. Хочу поставить микрофон, встать и читать стихи. Посмотрим, сколько соберется народу, будут слушать или нет? Однажды я уже выступил с таким предложением. Мэр Еревана сказал, что неправомочен санкционировать что-либо подобное. Собираюсь обратиться с этим вопросом к Сержу Саргсяну. Особенно после этого вечера в Опере, где мы ни разу не сфальшивили, ничего шоуобразного себе не позволили. Вот наступит весна, придут теплые дни. Пел же Карузо на улицах, потрясая толпу. Почему мы не можем читать стихи?
— Если правда, что пятьдесят лет назад тяга к искусству была реакцией на несвободу, тогда нынешняя тотальная свобода все-таки не лучшие для искусства времена.
— Свобода внутри человека, в его душе. А когда беспредельно свободным становится твое поведение, это уже называется совсем другими, нехорошими словами. У Цвейга есть новелла: кто-то предсказал, что в 1000-м году настанет конец света, и началось светопреставление — грабеж, разврат, пьянство, чревоугодие. Не хочется уподобляться такому черному предсказателю, тем более что без меня мода на апокалипсис 2012 года набирает обороты. Но все повторяется. И потом я думаю, что свобода не приходит "снизу". В конце концов, комариные уколы диссидентов, за которыми, вооружившись радарами, с таким вожделением охотился Запад, — не они принесли свободу. Свобода пришла "сверху". Наверное, в глубине души бедный Хрущев, развенчавший культ личности Сталина, был хорошим человеком, но он был личностью не того калибра, чтобы потом управлять им же предоставленной свободой. Потом он же учинил разгром в Манеже, были истории с Эрнстом Неизвестным, Андреем Вознесенским… Пошла новая волна нового диссидентства. Кто-то был по жизни шустрым и делал себе на этом имя и славу. А настоящая свобода — внутри человека. Есть она в тебе, знаешь ей цену — будешь стоять за нее до конца.
— А как вы относитесь к абсолютной свободе в сфере книгоиздания, когда каждый, у кого есть деньги, может тиражировать свои перлы хоть в золотом окладе?
— Это из серии "мусоропровод". Как бы читатель ни стремился найти что-то по-настоящему ценное, на этой помойке это невозможно. И пытаться рекламировать по-настоящему в художественном смысле ценное бессмысленно — авторы, вернее, хозяева фолиантов, напоминающих надгробные плиты, все равно тебя переиграют. В результате у читателя практически нет возможности ориентироваться. Хотя есть один вариант, лучший: вообще не читать.
— А если без черного юмора?
— Ну, есть какие-то лазейки… Я часто бываю в жюри, когда в школах проводят чтения, олимпиады, конкурсы. Они могут быть опорой для молодого поколения. Но книги, которые дарят на этих конкурсах победителям и участникам, также должны быть избранной литературой. Но и тут находятся "заинтересованные лица" — деньги выписаны, какая разница, все равно должны что-то дарить, ну и пускай будет Погос, а не Туманян. Кто-то зарабатывает на том, чтобы портить детям вкус. Я даже поскандалил на эту тему — лучше не дарить вообще, чем вот такие книги. Видимо, дошло, потому что в итоге в последний раз дарили Терьяна, и даже в томах. Конечно, на широкие массы подобные лазейки не работают, но локально — вполне.
— В тридцать вы уже были живым классиком. Тем поэтам, имена которых сегодня на слуху, где-то около пятидесяти. Молодые не пишут стихов или их никто не пиарит?
— Вот если есть что-то, что меня интересует в первую очередь, именно это. Я тут выступил с инициативой: хочу издать альманах. Уже дал объявления в газетах, не упускаю случая сказать по телевизору: авторы до 35 лет могут присылать мне на адрес редакции "ТВ канала" стихи и рассказы объемом не более двенадцати страниц. Включение чьих-то произведений в этот альманах означает, что я надеюсь на присутствие в нашей завтрашней литературе их авторов. Это увлекательный процесс. Не скажу, что работ много, но среди них, бесспорно, есть интересные. Конечно, я не могу гарантировать, что завтра их авторы станут властителями душ и дум. Но это — однозначно — литература. Такую работу необходимо делать, чтобы молодые чувствовали поддержку.
— "Поэт в России больше чем поэт…" А в Армении?
— И в Армении, и повсеместно. Сэлинджер и Стейнбек писали романы, на основе которых американское правительство принимало законы — конечно, писатель больше чем писатель. У нас до этого дело не доходит, но, скажем, если президент страны награждает меня, поэта, медалью за заслуги перед Отечеством, это о чем-то говорит.
