Кто из нас может похвастаться, что не был слеп в молодости? Увы, сегодня я, уже как редактор, печалюсь о таких, скажем, случаях, как случай с Верой Алексеевной Меликян.
ОНА ЧИТАЛА НАМ ЛЕКЦИИ на университетском филфаке в середине 50-х годов минувшего века. Какой представлялась она нам, студентам? Невыразительной, невзрачной, серой. Глупцы, мы не знали, что когда-то она ухаживала за тяжелобольным и одиноким Жоржем Якуловым, стояла у его смертного одра. Она была его двоюродной сестрой, и когда его, смертельно больного туберкулезом привезли в 1928 году из Москвы в курортный городок Дилижан, она ухаживала за ним. Вот поди ж ты – бывает в жизни такая досадная неосведомленность, как наша! Должна ли она была рассказать нам о том, что выпало ей в жизни, нам, интересующимся только собой, не слишком всматривающимся в те личности, которые проходили перед нами в те наши слепые годы? Она молчала, мы не ведали.
Теперь она умерла. Уже никогда нельзя будет расспросить ее о Жорже Якулове. А какое письмо о его смерти она написала матери художника! Осталось только это письмо и сведения о том, что она была все последние недели у постели одинокого человека, умирающего вдали от дома, блистательного таланта, да что там таланта – гения, романтика театра, Дон-Кихота в жизни, трагика, философа, мыслителя, открывателя новых горизонтов в живописи и искусствознании, великого одиночки Георгия Якулова (Якуляна).
ВСЯ МОСКВА ЗНАЛА, чем обязан Якулову Камерный театр Александра Таирова с несравненной Алисой Коонен. Какие только кафе в стиле модерн не расписывал в Москве Жорж Якулов, именно в его мастерской на Садовом кольце произошла встреча Сергея Есенина и Айседоры Дункан. Какой великолепный портрет Жоржа Якулова написал Петр Кончаловский (дед Никиты Михалкова и Андрея Кончаловского).
Якулов блистал в Москве начала ХХ века и первых лет советской власти. И вот в одночасье коварная болезнь развеяла всю эту блистательность. С огромной высоты падать особенно больно.
Больно и мне сегодня, что я пропустила в свои юные годы Веру Алексеевну Меликян, проглядела в казавшейся серенькой лекции, в сереньком дне теперь уже далекой моей молодости эту хрупкую старую женщину, ровным, сглаженным голосом читавшую нам лекции. А было все наоборот: какими серыми, невыразительными, ничем не интересующимися выглядели, должно быть, для нее мы – для нее, пережившей такую трагедию, видевшей конец такой жизни, закат такого сердца!
ТАК УХОДИТ ПОСЛЕДНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ о великих умерших, никем не подхваченное. Так равнодушная, полная лишь собой юность проходит мимо того, что заденет потом обнаженное и грустное, думающее зрелое сердце. И вечен этот привкус – не успел! О кабы знал, кабы догадался, кабы мог вернуть!
Вот и завтра перед какой-нибудь новой юностью пройдет некто не поражающий, не останавливающий внимания. Всмотритесь в него. Что стоит за его невыразительностью? Какие минуты им прожиты? Что навеки уйдет с ним? У изголовья какого бога стоял он в последний час того? Чье отходящее сердце согрела его простая невыразительность? Эта горячая выразительность последнего тепла, которое видел в жизни умирающий одиночка. "Сотри случайные черты…" (А.Блок).
Да, не я первая, не я последняя. Да и кто бы ценил зрелость, если бы уже юности были доступны высоты понимания…