"Об армянине и выдающемся американском писателе Уильяме Сарояне можно сказать, что это был и человек, и писатель всемирный. Его сознание и сердце, личность и творчество всегда были открыты всему человеческому и всечеловеческому. Драма жизни со всем ее добром и злом, печалью и радостью ощущалась и осмыслялась им как драма всех и каждого". . . Это мировосприятие удалось полностью воссоздать на сцене Армену Элбакяну, поставившему по рассказам Сарояна спектакль "Потанцуешь со мной?"
В последние пару лет творчество выдающегося армянина и американского писателя оказалось в фокусе внимания известного режиссера и актера. Недавно на сцене театра "Метро" он сделал спектакль "Последний день мироздания" о неудачливых актерах, при воспоминании о которых на ум приходят блоковские слова: "Это были цари, не скитальцы". В конце марта новосозданный театр при СТД откроется премьерой Армена Элбакяна, также сделанной по произведениям Сарояна, которую режиссер готовит с молодыми актерами своего выпускного курса.
"Потанцуешь со мной" уходит своими корнями в выпущенный два года назад в Государственном театре марионеток спектакль "Вы входите в мир". В постановке, густо населенной людьми и куклами, где голос Сарояна звучал "в кадре" и "за кадром" — в интонациях каждого персонажа и в отрывках из писем писателя, звучавших из динамика, — супруги Элбакяны озвучили не одну роль. И в прошлом году, на фоне многих полновесных драматических ролей, Анна Элбакян получила премию "Артист" им. Метаксии Симонян именно за блестящее тонирование марионетки Пегги. Теперь, в год столетия великого писателя, Армен Элбакян словно бы решил свести марионеточный спектакль к итоговым формулам и непосредственно объясниться в любви к Уильяму Сарояну. Сарояну, который никогда не сочинял и уж тем более не сочинительствовал. . . Вот и в спектакле нет ничего придуманного. С позиций сегодняшнего стремления ко всякого рода сценическим фокусам он непозволительно аскетичный и с учетом крошечной сцены театра марионеток, донельзя камерный.
В салуне за заставленным бутылками столом сидит мистер Томпсон, попивает свой виски и ведет странные беседы с тринадцатилетним мальчуганом Томом и местной проституткой Китти Дюваль. "А я тебе говорю, Китти, ты самая замечательная, самая прекрасная женщина, которую мне приходилось встречать. . . " "Том, сбегай в магазин, купи какие-нибудь игрушки. У меня было в жизни горе, мать умерла, — мне дали игрушку, и я успокоился. . . " Потом как бы между делом мистер Томпсон устроит на работу Тома и снимет номер в хорошей гостинице для Китти, снабдит ее деньгами, чтобы появилась возможность стать на ноги. Вот, кажется, и все. . . "Милость к падшим" Анна и Армен Элбакяны играли пронзительно, бесстрашно и несентиментально. Играли духовное усилие, которое выбирает из сложнейшей гаммы человеческих чувств не ненависть, а любовь, не ожесточение, а терпимость, не отчуждение, а солидарность, не презрение, а сострадание — сострадание к тому, кому не повезло, кто не выдержал, надорвался, кто кончил плохо.
В трогательном кепарике и широком, словно с чужого плеча, блайзере подросток Том смотрит взглядом живым и пытливым, не утратившим способности удивляться. И на Китти он хочет жениться, потому что "надо же взять на себя долю груза хоть одного хорошего человека". ". . . Ты что, грек?" — "Нет, я армянин. Дедушка говорит, мы из страны, где растет много-много абрикосов и люди никогда не лгут". И мальчишка Том начинает петь "Крунк". Анна Элбакян внесла в пение поразительную ностальгическую остроту. Она поет припоминая. Она словно перечитывает старые письма или перелистывает альбом. И это пение — как продолжающийся разговор, который у многих людей в сущности не кончается никогда, разговор со своим безвозвратно ушедшим или насильно отнятым прошлым. Китти Дюваль, женщина с быстрой походкой, резкими жестами и хрипотцой в голосе, в душе которой совершенно фантастические грезы. Растоптанная женственность, женственность, растоптанная не до конца, женственность, отрекшаяся от себя, женственность, не сумевшая до конца от себя отречься, — всему этому актриса нашла интонации, гармоничные ходы, инструментовку.
Лихая джазовая тема, какая-то нездешняя музыка, музыка извне, врывающаяся в канву спектакля. Вот она уходит, уступая место иной мелодии. "Потанцуешь со мной? — Я не умею. . . — Просто обними меня". Эта мелодия лишена джазовой агрессивности. Она искусительно печальна. Это не музыка успеха, не музыка борьбы. Это танец людей, которым некуда спешить. В них нет опьянения, нет угара. В них есть нежность на миг — минута нежности, возникающая из ниоткуда. Она подкатывает, как волна, на мгновение сжимает сердце, дает почувствовать зрителю, как нежна эта молчаливая красота и сколько грации может нести в себе неудача. И она не дает почувствовать мистеру Томпсону неуместность своего человечного, все еще человечного мироощущения.
Армен Элбакян давно не появлялся на сцене в качестве актера. И эту брешь спектаклем "Потанцуешь со мной?" он закрыл сполна. Он играл волшебные метаморфозы души, и в его иронических улыбках, печали, в его молчаливой жестикуляции, даже в хромающей походке, во вспышках и затмениях бесконечно подвижного лица зрителю открывалась способность души к вечному обновлению и состраданию. Сострадание и любовь, завещанные Сарояном. Сострадание и любовь, которые остаются людям, не связанным именем, положением, богатством, ничем. Вечное возвращение — на родину, о которой мечтает дедушка Тома, в отчий дом, о котором грезит Китти. Вечное возвращение — побег в нереальные, возвышенные отроческие мечты граждан Никто, которым, однако, принадлежит мир, потому что они умеют любить и сострадать.
Menu
